Религиовед Илья Вевюрко о том, как христианство относится к военным действиям

Противоречит ли пацифизм христианскому учению? Как православие определяет свое отношение к войнам и вооруженным конфликтам с учетом заповедей «Не убий» и «Любите врагов ваших»? Что такое «справедливая» война с точки зрения христианства? Как должен поступить священник, если он не согласен с позицией священноначалия? Эти и многие другие вопросы из области христианской этики стали актуальны в свете церковного суда над священником Иоанном Бурдиным, раскритиковавшим СВО. «Ъ» поговорил на эту тему с доцентом философского факультета МГУ, религиоведом и библеистом Ильей Вевюрко.

— В ходе церковного следствия над Иоанном Бурдиным секретарь Костромского епархиального суда иеромонах Никон заключил, что пацифизм, которым «священник Бурдин пытается прикрыться от обвинений в его адрес, не совместим с действительным учением Православной Церкви, в частности изложенным в "Основах социальной концепции"» (официальный документ РПЦ, описывающий базовые положения ее учения по вопросам церковно-государственных отношений и по ряду современных общественно значимых проблем. Принят в 2000 году). Получается, что призыв к миру и прекращению «братоубийства» не только попадает под статьи о «дискредитации армии», но и противоречит учению Русской православной церкви. Однако многим верующим, как и людям нерелигиозным, кажется, что пацифизм прямо вытекает из учения Христа. Можно ли дать однозначный ответ о происхождении этой идеологии?

— Здесь нужно разделить два вопроса: является ли пацифизм частью православного вероучения и является ли он тем, чем «прикрывался» священник «от обвинений в его адрес»? Что касается первого вопроса: православное вероучение осуждает войну несправедливую и допускает, хотя не считает благом, войну справедливую. Насчет второго я не знаю, так как не следил за развитием конфликта, но сама по себе молитва за мир не является выражением пацифизма, так как идея пацифизма состоит не в желании прекращения войны, а в утверждении недопустимости всякой войны, в том числе даже оборонительной.

— И все же, можно ли отыскать корни пацифизма в христианском учении? Может, в раннем христианстве?

— Корни отыскать можно, если экстраполировать заповедь о любви к врагам с уровня личного на уровень общественный. Но вменение государству такой экстраполяции противоречило бы словам Христа «Богу богово, а кесарю кесарево».

Пацифизм, скорее, светская идеология, исходящая из концепции, согласно которой непротивление положит конец войнам, потому что люди в принципе нацелены на сохранение жизни, а не на ее уничтожение. Как это может выглядеть на практике, отчасти показывает стратегия мирного сопротивления Махатмы Ганди. Но тогда тем более показательно, что Индийский национальный конгресс, придя к власти в 1947 году, не смог осуществить задачу создания государства без армии, да, по сути, и не пытался, предвидя ее нереализуемость.

— В материалах дела говорится: «Пацифизм в разные эпохи церковной истории присутствовал в еретических доктринах — у гностиков, павликиан, богомилов, альбигойцев, толстовцев, обнаруживая, подобно иным утопическим идеологиям, связь с древним хилиазмом». Действительно ли пацифизм присутствует в их учениях? Если да, то говорит ли это о том, что пацифизм имеет основание в христианских ересях?

— Я не встречал сведений о наличии пацифизма у гностиков и других упомянутых еретиков, кроме, конечно, толстовцев. Здесь может иметься в виду стремление уклониться от несения общественных обязанностей вообще, связанное с глубоко пессимистическим (скорее, нежели утопическим) взглядом гностиков на природу материального мира.

— Кстати, о толстовцах. Суд неоднократно сопоставляет позицию отца Иоанна с пацифизмом Толстого. Что за этим стоит, как вы думаете?

— Наверное, чтобы сделать формулировку обвинения более наглядной и убедительной. Но надо заметить, что в Определении Святейшего синода от 20–22 февраля 1901 года об отпадении от церкви Льва Толстого не было ни слова о его пацифистских взглядах. Хотя они, конечно, составляли предмет полемики с ним других мыслителей того времени.

— Почему же церковный суд обратил внимание в первую очередь на пацифизм? Там было много других обвинений.

— А у самого подсудимого был в его высказываниях термин «пацифизм»?

— Нет, насколько можно судить по материалам дела. Более того, в личной переписке Иоанн Бурдин заявлял, что не считает себя пацифистом.

— Если сам обвиняемый не говорил о пацифизме, то здесь произошла подмена тезиса, связанная с невозможностью говорить о мире, принципиальные условия которого неизвестны нашей общественности, в том числе церковной.

— Для чего тогда несколько страниц материалов дела посвящены критике этой идеологии? Может быть так, что в РПЦ хотели публично продемонстрировать свою позицию по вопросам пацифизма?

— Я думаю, что Костромская епархия (корректнее называть конкретную церковную организацию, а не церковь, которая состоит из миллионов людей) восприняла молитву о мире как проявление политической нелояльности и решила отмежеваться от нее.

— Известны ли вам случаи, аналогичные делу Бурдина в вопросе пацифизма? Может ли вывод этого конкретного суда использоваться как прецедент для решения других подобных дел?

— Лично я не знаю. Хотя такие случаи возможны — как в любую эпоху усиления политических страстей. Прецедентом в аналогичных случаях это решение может стать.

— То есть проблема в деле Бурдина заключается не в конфликте идеологии пацифизма и православного вероучения, а в понимании справедливости или несправедливости войны? В России более 40 тыс. священников, и ожидать, что все придерживаются единого мнения, как минимум нереалистично. Кто в церкви выносит суждение о том, справедливы ли те или иные военные действия? Как с точки зрения православия клирик должен поступить, если его мнение расходится с мнением священноначалия? Если он искренне верит, что, например, патриарх заблуждается, а следовательно, в его представлениях происходит война «несправедливая».

— В церкви авторитет неформален, и мнение складывается во многом интуитивно. Авторитет священноначалия касается догматических и канонических вопросов, притом что христианский народ обязан хранить церковное предание, то есть следить, чтобы само священноначалие не стало учить ересям, и ожидать от носителей этого авторитета непогрешимости в исторических ситуациях было бы антиисторично.

Напомню, в свое время собор епископов, созванный Лжедмитрием, низложил священномученика Гермогена (Гермоген, патриарх Московский и всея Руси с 1606 по 1611 год, канонизирован РПЦ.— «Ъ»), и священники по церквам обязаны были провозглашать многолетие «царю Димитрию Ивановичу». Поэтому, строго говоря, в моментах, вызывающих сомнение, священнику приходится полагаться на свою христианскую совесть. Вместе с тем священноначалие на законных основаниях может запретить его в служении за неповиновение, например за отказ читать в храме установленную патриархом молитву. Священник должен принять это со смирением и ждать, когда Бог рассудит — в истории ли, или после конца истории.

— А в истории православной церкви были столкновения на почве противоречия с идеологией пацифизма? В периоды войн, вооруженных конфликтов.

— В византийской историографии описан случай, когда император Никифор II Фока (император Византии с 963 по 969 год.— «Ъ») хотел приравнять всех павших воинов к мученикам, но церковь не согласилась — требование императора, очевидно, имело в виду политический эффект, а не духовные основания. Была также полемика заволжских старцев со святым Иосифом Волоцким (основатель Иосифо-Волоцкого монастыря, церковный писатель, православный святой.— «Ъ») по поводу наказания еретиков (спор начала XVI века разразился из-за мнения Иосифа о том, что еретиков можно и следует казнить.— «Ъ»). Но в целом, что касается войны, церковь всегда смотрела на нее как на последствие грехопадения, которое в тех или иных исторических обстоятельствах неизбежно «срабатывает». И тогда дело государства, народа — оказаться достойным победы, а не поражения.

— В материалах дела подчеркивается, что пацифизм противоречит учению РПЦ. А что в случае с другими конфессиями, например католиками? Или отношение к «справедливой» войне — базовое, сформулированное до церковного раскола и реформации?

— Не считая некоторых сравнительно поздних протестантских сект (именно сект, в том смысле, что они никогда не обнимали собой целое общество и, следовательно, не несли за него ответственность), ни одна христианская конфессия не сомневалась в фундаментальном праве государства вести справедливые войны. О католиках даже смешно спрашивать, а протестантская мысль породила в XVII веке учение о «праве войны и мира» (изложенное в трактате голландского философа Гуго Гроция 1625 года.— «Ъ»), которое легло в основу идеологического обоснования войн Нового времени. При этом надо иметь в виду, что идеологическое обслуживание войны явочным порядком — одно, а переживание ее трагической неизбежности — другое.

— А что про другие религии, представленные в России? Насколько критическая позиция христианства к пацифизму уникальна?

— Не существует пацифистских религий, именно потому, что не существует пацифистских обществ, а религия не только позволяет человеку быть выше общества, но и создает особые условия для его жизни в обществе, для воспроизводства смысла жизни. Другой вопрос: какая война справедлива и почему? Здесь не так легко объединить представителей разных конфессий, как этого бы хотелось политикам. В сущности, война приходит как что-то неизбежное, как ковид, потому что настает какой-то час, лучше других, наверное, известный экономистам. А вот мотивация в этой войне и в достижении мира (который является результатом любой войны) зависит от того, каким образом будущего живет страна. Именно вопрос об образе будущего, по-моему, и замыливается спорами о пацифизме.

Эмилия Габдуллина