Владимир Козин: «Хотелось сделать что-то чисто петербургское»
Прямая речь
Фото: Никита Инфантьев, Коммерсантъ
- О «нескульптурных» материалах
На пятом курсе «Мухи», в дипломный год, он же и олимпийский, 1980-й, Людмила Павловна Калугина, ассистент нашего профессора, говорит: «Ребята, хотите, я вас отведу в мастерские к некоторым художникам?» Калугина была скульптор, но дружила с группой керамистов «Одна композиция», выставлялась с ними в «Голубой гостиной» в ЛОСХе. И она нас отвела к Константину Симуну, к Левону Лазареву. У Симуна была большая мастерская, бывшая мастерская Владимира Ингала, и весь пол ее был заставлен так, что приходилось постоянно переступать через скульптуры из гипса, бронзовые отливки, камни, мотки проволоки и куски железа с проволокой, и непросто было понять, готовые это произведения или еще в процессе завершения, то же было и на стенах, где рядом с инструментами висели композиции из разных материалов. Все это произвело на меня если не шоковое, то близкое к тому впечатление и как-то сразу дало толчок воспринимать композицию вовсе не так, как нам преподавали в школе. Потом я по распределению восемь лет в Мордовии работал, а когда вернулся, у меня мастерской еще не было, и меня пустил к себе мой товарищ, сокурсник, скульптор Володя Винниченко. Он делал тогда памятную доску Ольге Берггольц на улице Рубинштейна, и ему дали помещение для работы на проспекте Римского-Корсакова: дом был расселен, можно было гулять по всем квартирам, находить какие-то потрясающие брошенные вещи. И там я сделал «Синего ангела» — из синей табуретки, «Дворника» из разных ящиков, с бородой из половой щетки,— с этих ассамбляжей все и началось. Мне так понравилось, что нет глины, не надо заниматься формовкой, переводить это потом в какой-то материал — это технология грязная и нелегкая. А тут все просто: берешь предмет — раз, и сразу готово. В скульптуре нет какого-то одного раз и навсегда найденного материала — все зависит от идей, и степень их реализации диктуется самим материалом. Материал сам говорит, что в нем можно сделать, а чего нельзя. Фактически все, что имеет какой-то мало-мальский объем, можно отнести к скульптуре. - О «Музее "Мышеловка современного искусства"»
Году в 1998-м, по-моему, я решил, что нужно создать культурную институцию — тогда все делали какие-то псевдоинституции. Я давно обратил внимание на мышеловку, потому что у меня в мастерской одно время водились эти хвостатые животные, и уже сделал несколько объектов с мышеловками. Я подумал, что было бы хорошо предложить большому количеству художников сделать произведения, взяв за основу мышеловку,— возник бы передвижной музей, который можно было бы носить в чемоданчиках-дипломатах: в дипломат помещалось бы 20–30 штук мышеловок, их можно было бы показывать в любой студенческой аудитории, в школьном классе, в вагоне метро, в поезде, делать передвижные выставки. Хотелось сделать что-то чисто петербургское: мышеловка имеет картинную плоскость, она, как правило, горизонтально располагается, у нее есть разводной механизм, который повторяет амплитуду разводных мостов Петербурга и захлопывается с грохотом залпа «Авроры», и, потом, это, что называется, в одном флаконе и орудие преступления, и орудие наказания. То есть предмет неказистый, но очень многослойный. А кроме всего прочего, он еще выводится из орбиты орудий убийств и становится ценным художественным произведением. Я и сам собирал мышеловки, и привозили мне их из Америки, из Китая, Дима Пиликин из Франции привез — они все разные, каждый инженер считает своим долгом усовершенствовать это орудие убийства. И художники подключились разные — и с «Пушкинской-10», и из «Новой Академии Изящных Искусств», и «Новые Тупые», и «левый ЛОСХ», и митьки. «Музей мышеловки» мы возили, даже на Красноярской музейной биеннале показывали, а потом он долгое время висел на «Пушкинской-10», в проходе между залом Музея нонконформистского искусства и галереей «Навикула Артис».