Анна Михалкова в сериалах Наталии Мещаниновой и Бориса Хлебникова: русское женское в одном лице

«Обычная женщина»: название сериала с Анной Михалковой в главной роли определило ее давно сложившееся амплуа. Это такой портрет «среднего россиянина» — женщина за 40, живет где-нибудь в областном центре или столичном спальном районе, работает в сфере услуг, двое детей, раз в год отпуск в Турции. Целевая аудитория не глянцевого журнала, но метрового телеканала, потребитель, на которого рассчитана реклама товаров для дома и банковских услуг. Основа стабильности, соль земли. Михалкова снимается много и почти в любой своей роли не выходит из этого образа, но Мещанинова и Хлебников (они часто работают вместе, меняя и деля друг с другом функции сценариста и режиссера, для простоты будем считать, что их совместные работы принадлежат к общей киновселенной) устраивают этому образу стресс-тест, ставят его в экстремальные условия — и позволяют ему максимально отчетливо проявиться.

Текст: Юрий Сапрыкин

Чтобы запустить сюжет, авторы, как правило, делают очевидный ход — выводят героиню из равновесия, помещают воплощение стабильности в нестабильную ситуацию. В сериале «Алиса не может ждать» дочь Михалковой (Елизавета Ищенко), узнав о надвигающейся слепоте, уходит в отрыв — так, что мать оказывается не в состоянии ни контролировать ее, ни ей помочь. В «Шторме» героиня Михалковой тяжело заболевает, нужно дорогостоящее лечение, и ради ее спасения муж-следователь (Александр Робак) идет на подлог и преступление. В «Обычной женщине» она сама втайне от семьи ведет полукриминальный сутенерский бизнес, мы встречаемся с ней, когда ее дочь тяжело заболевает, а одна из ее «девочек» оказывается убита. Героиня Михалковой должна как-то справиться с тем, что близкие вышли «за флажки», иногда близкие делают это ради нее же самой. Так или иначе предсказуемая размеренная жизнь срывается с тормозов и летит по неконтролируемой траектории.

У героини Михалковой есть семья и работа, и это важно: это конструкция, на которую можно опереться, основа уже ее личной — а не какой-то общесоциальной — стабильности. Именно ради ее сохранения ей приходится то и дело выходить за рамки допустимого и дозволенного. Но внезапно выясняется, что конструкция эта ненадежна, она распадается от первого толчка. У коллег и подруг ветер в голове, дети творят что хотят, муж смотрит на сторону — или выкидывает такой фортель, после которого надо уже его отдельно спасать. Ни на кого невозможно положиться, все самой.

Такой женский образ привычен для советского кино, но режиссеры прежней эпохи, ставя своих героинь перед бытовыми трудностями или личными трагедиями, все же не заставляли их переступать границ общепринятой морали. У Мещаниновой же повседневная реальность без швов переходит в чистый макабр — и чтобы сохранить хоть какую-то нормальность, героине Михалковой приходится переступать через любую норму. Сильная женщина уже не плачет у окна — а хитрит, обманывает, оскорбляет, лезет с ногами в чужую жизнь. Или просто едет куда-то на каршеринге с трупом в багажнике.

Раз уж здесь всплыло словосочетание «во все тяжкие» — коллизия той же «Обычной женщины» в чем-то схожа с сюжетом сериала про Уолтера Уайта: простой человек почти случайно переступает грань закона, а потом втягивается и начинает вести двойную жизнь, причем в криминальной своей ипостаси оказывается сильнее и успешнее, чем в повседневно-конвенциональной. Но в американском сериале (и вообще в голливудской традиции) это погружение во тьму необратимо меняет героя, будит темную сторону его «я» — ему все сложнее вести партию добропорядочного гражданина, его захватывает пробудившийся внутри монстр. По делам их узнаете их, и злое дело постепенно съедает душу. Не такова героиня Михалковой: как ни трудно ей склеивать концы своих параллельных жизней, внутренне она не меняется, и на бандитские разборки выходит с тем же выражением лица, с каким отчитывает дочь за невыученные уроки. Жизнь щедра на неприятности, и даже если самому приходится совершить рейд на сторону тьмы, нечего на ней зацикливаться и тем более упиваться ее инфернальными безднами, надо просто отряхнуться и идти дальше.

В это лицо, выражение которого почти не меняется — от усталости к легкому раздражению и едва заметному удивлению и снова к усталости,— надо вглядеться подробнее. Главная эмоция, которую оно передает — не обида, не злость, а скорее непонимание. Оно как бы говорит — то ли окружающим, то ли всему миру в целом — ну вы чего, зачем вы это вообще? Почему нельзя было просто пожить по-человечески, друг друга поддерживая, заботясь друг о друге, без зигзагов и фортелей, последствия которых разгребать теперь ей одной? Зачем вы заставляете быть циничной и жестокой, и все про эту свою жестокость понимать, и от этого еще сильнее мучиться?

Будь то муж в «Обычной женщине» (Евгений Гришковец), которого она все время спасает, а он ее все время предает, или дочь в «Алисе», которая запирает ее в комнате без лекарств и доводит до диабетической комы,— она, конечно, со всеми разберется, впряжется, вытянет и склеит. Но на лице будет написано все то же — зачем? Она вообще умеет как-то так посмотреть, что всем становится стыдно. В «Снегире» (последней полнометражной работе Хлебникова, сценарий которой написан совместно с Мещаниновой) такой героини нет, это анатомия мужского коллектива, с его постоянным бахвальством, издевательствами, замаскированными под шутки, и заботой, проявляющейся как круговая порука,— но понятно, что героиня Михалковой могла бы остановить этот кровавый цирк. Даже говорить ничего не надо — достаточно было бы взгляда, выражения лица. Ну вы чего вообще?

В этом лице видна генетическая память — мужчины последние сто лет друг друга сажали, убивали, ссылали, оставляли без куска хлеба, а таким, как она, приходилось на себе все вытягивать. Сквозь него просвечивает вековечная бабья доля — что бы ни случилось, все свалится на нее, сохранять дом, тащить на себе хозяйство, поддерживать жизнь придется ей, а больше некому. В нем можно прочитать следы уже нового, постсоветского опыта — смотрите-ка, ведь можно жить без бедности, хамства, ежесекундных бытовых унижений, потихоньку обустраивать и обставлять свой дом. Может, по сравнению с предыдущими кроваво-титаническими эпохами кому-то (мужчинам) это покажется скучным, но так тоже можно. И все непонимание, написанное на лице, оттого, что после всего разнообразно тяжелого прошлого и едва наладившегося настоящего кто-то (мужчины, обстоятельства, сама жизнь) снова устраивает все так, что ей приходится останавливать коня на скаку или засовывать труп в матрас — и выворачиваться наизнанку, чтобы вытащить всех вокруг из болезней и бедствий. «Нельзя было как-то без этого?» — одним взглядом спрашивает она. И идет дальше.

Можно предположить, что в сериалах и фильмах последних лет Мещанинова и Хлебников спели свою песню о Родине, и если к мужской ее части есть вопросы (см. «Шторм» и особенно «Снегирь»), то женская как бы задает вопросы сама. Ну зачем это все? В героине Михалковой трудно не увидеть обобщенный портрет русских женщин вообще или, если взять шире, вообще народа: это понятие у Мещаниновой и Хлебникова отчетливо женского рода, тот случай, когда в языке отчаянно не хватает феминитива. И все суждения о народе, которые всегда произносятся откуда-то сверху или со стороны, как будто народ — это кто-то другие, можно проверять, подставляя в них выражение лица Михалковой. Покорность, апатия, нечувствительность ко злу, кроющиеся внутри него достоевские иррациональные глубины или, напротив, единодушное сплочение ради великой цели — что-то при такой проверке покажется бредом, что-то обернется незаметной ранее стороной.

«Обычная женщина» не пойдет поперек обстоятельств, не будет перечить начальству и социологам скажет ровно то, что они хотят услышать. И даже сама, зажмурившись, может перейти границу добра и зла — но за собой это запомнит и себе этого не простит. В этой кажущейся нечувствительности, способности проходить сквозь зло так, что оно ее не задевает, есть какая-то парадоксальная надежда; может быть, именно из-за этой способности — сохранять себя и не скатываться ни в какую оголтелость — она и сможет потом все склеить и починить. Она еще любит всех этих близких — даже тех, кто от нее отворачивается, делает ей больно, на кого невозможно положиться,— и это тоже важно: она не произносит над ними окончательный приговор, даже когда не может их простить, она видит в них людей, а пока они живы, все еще возможно.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram