Как сериалы создали образ новой маскулинности

За последние десятилетия масскультура в целом и сериалы в частности создали множество новых женских ролевых моделей. В то же время мужской образ очень долго оставался представленным в двух вариантах — «настоящий мужчина» / «ненастоящий мужчина». Григорий Туманов объясняет, из чего складывается новое представление о маскулинности и требует ли оно полного отказа от прежнего.

«Что значит "новая" маскулинность? Что, есть какая-то плохая и старая, все признаки которой нужно сложить в коробочку и спрятать в чулан? На этом далеко не уедешь»,— сказала мне несколько лет назад моя подруга, специалист по гендерной социализации. Она, как и многие ее коллеги, не была сторонником радикальных перемен, которыми сейчас так пугают российское общество,— скорее предлагала смотреть на старое по-новому.

На фоне многочисленных примеров женской эволюции и эмансипации (от нормализации статуса «сингл» до того, что пресловутые «анекдоты о блондинках» в приличном обществе сделались неприличны) спектр мужских ролей выглядел исключительно бедно. Казалось, что на маскулинность поколения наших отцов — не жаловаться, за все отвечать, все контролировать, не обращаться к врачам и при этом до старости лет поднимать тяжести (ну как до старости — статистика мужской смертности ее особо не обещает, и, подозреваю, она как-то связана с необращением к врачам) — есть только один ответ: некий собирательный Гарри Стайлз. Вроде бы гетеросексуальный герой, но стирающий гендерные границы в пользу яркого, феминного и нежного. Не то чтобы эта модель была чем-то плоха, но как-то мало выбора.

Когда видишь в массовой культуре, например, бросающую вызов сексистскому миру шахмат Бет Хармон в «Ходе королевы» — и одновременно Мириам Мейзел, которая, не расставаясь с обликом степфордской жены, взрывает шовинистический Нью-Йорк 1950-х в «Удивительной миссис Мейзел», то становится завидно. Женские персонажи в сериалах с годами все усложнялись, становились интереснее, и манифестация «новой женщины» была артикулирована четче мужской. Сравните с «Безумцами», действие которых происходит в те же годы, что и «Миссис М.»,— не удивительно ли, насколько мужские образы там картонны и нормативны.

Изменение мужской роли произошло иначе и было по сути созвучно соображению моей подруги, с которого я начал: в традиционном «мужском» начали появляться новые оттенки. Не отказ от представлений отцов и дедов — но переосмысление и усложнение мужских героев. Не боа в перьях, а все тот же папин свитер, просто человек внутри него чувствует и ведет себя чуть более сложно, чем принято в мире, где «мужики не плачут».

Понятно, что термин «новая маскулинность» нами используется скорее для удобства, но если мы хотим поговорить о сложных, не боящихся чувствовать мужчинах, то этой оптикой можно пользоваться, глядя не только в будущее, но и в прошлое. Ведь что мы вкладываем в этот термин? Речь идет о мужчине, который не следует слепо гендерным установкам, который не боится испытывать и демонстрировать разные чувства, не боится быть собой, умеет любить, понимает, что с чем-то не справляется, и не стесняется просить помощи — и, что немаловажно, не доминирует, а принимает и уважает взгляды, желания и пространство другого.

Если порыться в наиболее известных сериалах прошлого, то пример находится сам собой: Росс Геллер из сериала «Друзья». Добрый и чувственный, принявший выбор жены, ушедшей к женщине, ради того чтобы их общий ребенок рос в любви и счастье, вовлеченный родитель, не боящийся быть нелепым. Другой случай из того же времени — агент Дейл Купер из «Твин-Пикса». Странный парень с открытым сердцем, уязвимый, но не боящийся рисковать, верящий в справедливость и любовь. Чем не образец «новой маскулинности», хотя речь идет о 1990-х?

Тогда, однако, такие герои были скорее аномалией и среднестатистическому мужчине было сложновато себя с ними отождествлять. Дейл — чудак, Росс — лишь один из группы молодых людей, у каждого из которых свои странности. Мужским персонажам, если говорить о мейнстримных произведениях, полагалось быть более героическими и прямолинейными — мужчины, не проявляющие лишних эмоций, мужчины доминирующие.

Но в этой среде токсичной маскулинности стали появляться герои, которые, с одной стороны, целиком ей принадлежат, а с другой — внезапно признают свою способность не справиться. Герой Джеймса Гандольфини из «Клана Сопрано» был с точки зрения мужской репрезентации настоящим шоком — примерно так же, как суровый папа, внезапно сказавший сыну «знаешь, я тоже иногда боюсь жить». Окруженный суровыми подручными, криминальными делами, беспокойной семьей и стоящий перед необходимостью все это как-то контролировать, Тони Сопрано был прекрасен тем, что мы видели его в состоянии «кажется, я все это не вывожу», в сомнениях, тревогах и — у психотерапевта. Неохотно, неуклюже, но честно пытаясь стать лучше, мафиози садился в кресло мозгоправа, чтобы понять, что с ним происходит, совладать с собой и миром вокруг. Он не боялся просить помощи и при этом не становился феминным, не менял распределения гендерных ролей — то есть не переставал быть понятным среднестатистическому мужчине, который ни о каких там gender studies в жизни не слышал.

Женщины, переизобретая себя в кино, очень четко и понятно проговорили миру, что ничего ему не должны и что решать, как им выглядеть и кем быть, они будут только сами,— и стали показывать «фак» всем, считавшим иначе. Мужчины менялись менее декларированно, но тоже неуклонно. Те же чудаковатые добряки уже стали центральными героями, как, скажем, Тед Лассо, превратившийся буквально в ходячий манифест «нового-старого» мужчины и показавший, что доброта и принятие — это тоже про силу, в том числе внутреннюю. Улыбающийся ненавидящим его спортивным болельщикам герой Джейсона Судейкиса бесстрашно следует в оплот перманентной доминации и конкуренции — спортивную индустрию, чтобы существовать там по совершенно другим правилам. Сакраментальное «мужчина должен быть уверен в себе» в этом образе означает совсем иной набор человеческих качеств и их проявлений.

К новой маскулинности есть еще один важный подход — не через отрицание, а через позитивные примеры. И конечно, самым простым маршрутом для этого стало отцовство. Через него открылось много новых персонажей массовой культуры. В видеоиграх, скажем, одним из лучших примеров служит бог войны Кратос: в ранних частях «God Of War» он — машина для убийства, топливом для которой были жажда мести и ненависть к олимпийским богам, а в поздних, став отцом-одиночкой, в попытке наладить диалог с сыном открывает в себе новые качества — и усложняется как персонаж.

Видеоигры подарили нам одного из лучших на данный момент мужских персонажей в сериальной индустрии. Речь, конечно, о роли Педро Паскаля в экранизации видеоигры «The Last Of Us», которая перевернула жанр зомби-апокалипсиса. Паскаль же, который и сам по себе стал буквально иконой «новой маскулинности»,— мужественный, веселый, чувственный и заботливый, но источающий внутреннюю силу, в «The Last Of Us» показал мужчину с еще одной стороны — мужчину, который чертовски устал от мужественности. Герой Паскаля — сломленный человек, несущий на себе отпечаток жуткой трагедии и не менее жутких грехов, которого отцовские чувства превращают в более сложную личность, в мужчину, который вовсе не хочет быть героем, но становится им — не потому, что должен, а потому, что так чувствует.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram