«Трудно современному писателю, особенно русскому, быть покойным»
Иван Тургенев о том, как оставаться актуальным русским писателем даже не в России
3 сентября 1883 года во Франции умер Иван Тургенев. Большую часть своей жизни он прожил в Европе, но писал о русской жизни, и практически каждое его произведение становилось бестселлером и событием русской литературы. Перечитали письма и статьи Тургенева и выяснили, как ему удавалось сохранять актуальность.
Андрей и Леонид Курнаковы. «Портрет Ивана Тургенева», 1950-е
Фото: I and L I Kurakovs; Turgenev Library
1
о «Рудине»:
Что за человек Бакунин, спрашиваете вы? Я в Рудине представил довольно верный его портрет: теперь это Рудин, не убитый на баррикаде. Между нами: это — развалина. Будет еще копошиться помаленьку и стараться поднимать славян — но из этого ничего не выйдет. Жаль его: тяжелая ноша — жизнь устарелого и выдохшегося агитатора.
Письмо Марии Маркович, 16 сентября 1862
2
об «Отцах и детях»:
Не удивляюсь, впрочем, что Базаров остался для многих загадкой; я сам не могу хорошенько себе представить, как я его написал. Тут был <...> какой-то фатум, что-то сильнее самого автора, что-то независимое от него. Знаю одно: никакой предвзятой мысли, никакой тенденции во мне тогда не было; я писал наивно, словно сам дивясь тому, что у меня выходило.
Письмо Михаилу Салтыкову-Щедрину, 3 января 1876
3
об «Отцах и детях»:
Ни Одинцова не должна иронизировать, ни мужик стоять выше Базарова, хоть он сам пуст и бесплоден… Может быть, мое воззрение на Россию более мизантропично, чем вы предполагаете: он — в моих глазах — действительно герой нашего времени. Хорош герой и хорошо время,— скажете вы... Но оно так.
Письмо Михаилу Каткову, 30 октября 1861
4
об «Отцах и детях»:
Еще бы он не подавил собою «человека с душистыми усами» и других! Это торжество демократизма над аристократией. Положа руку на сердце, я не чувствую себя виновным перед Базаровым и не мог придать ему ненужной сладости. Если его не полюбят, как он есть, со всем его безобразием — значит я виноват <...>. Штука была бы не важная представить его — идеалом; а сделать его волком и все-таки оправдать его — это было трудно.
Письмо Александру Герцену, 10 апреля 1862
5
об «Отцах и детях»:
Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса. Вглядитесь в лица Николая Петровича, Павла Петровича, Аркадия. Слабость и вялость или ограниченность. Эстетическое чувство заставило меня взять именно хороших представителей дворянства, чтобы тем вернее доказать мою тему: если сливки плохи, что же молоко?
Письмо Константину Случевскому, 14 апреля 1862
6
о «Дворянском гнезде»:
Я — коренной, неисправимый западник и нисколько этого не скрывал и не скрываю; однако я, несмотря на это, с особенным удовольствием вывел в лице Паншина все комические и пошлые стороны западничества; я заставил славянофила Лаврецкого «разбить его на всех пунктах». Почему я это сделал — я, считающий славянофильское учение ложным и бесплодным? Потому, что в данном случае — таким именно образом, по моим понятиям, сложилась жизнь, а я прежде всего хотел быть искренним и правдивым.
«По поводу „Отцов и детей"», 1869
7
о «Дворянском гнезде»:
Я теперь занят другою, большою повестью, главное лицо которой — девушка, существо религиозное; я был приведен к этому лицу наблюдениями над русской жизнью; не скрываю себе трудности моей задачи, но не могу отклонить ее от себя.
Письмо Елизавете Ламберт, 22 декабря 1857
8
о «Нови»:
Что же касается до содержания — то могу вас уверить в одном: плуг в моем эпиграфе* не значит революция — а просвещение; и самая мысль романа самая благонамеренная — хотя глупой цензуре может показаться, что я потакаю молодежи; но цензура у нас теперь не глупа.
Письмо Михаилу Стасюлевичу, 1876
* «Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом».
9
о «Нови»:
Я решился <...> стать ближе к правде; взять молодых людей, большей частью хороших и честных — и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и нежизненно, что не может не привести их к полному фиаско. Насколько мне это удалось — не мне судить. Во всяком случае молодые люди не могут сказать, что за изображение их взялся враг; они, напротив, должны чувствовать ту симпатию, которая живет во мне — если не к их целям, то к их личностям. И только таким образом может роман, написанный для них и о них, принести им пользу.
Письмо Михаилу Стасюлевичу, 22 декабря 1876
10
о «Нови»:
Очень вы меня порадовали тем, что сказали о «Соломине». Значит, я попал в точку. Я вам когда-нибудь покажу формулярный список этого Соломина <…> главным эпитетом, характеризующим Соломина, выставлено наверху большими буквами слово: трезвый.
Письмо Михаилу Стасюлевичу, 24 ноября 1876
11
о «Записках охотника»:
Я, право, могу уверить вас, что мне иногда кажется, будто эта книга писана не мною, так уж я далек от нее. Напряженность и натянутость, которые слишком часто в ней попадаются — отчасти могут быть извинены тем обстоятельством, что когда я писал ее, я был за границей и — окруженный не русской стихией и не русской жизнью — невольно проводил карандашом два раза по каждому штриху.
Письмо Ивану Аксакову, 28 декабря 1852
12
о «Записках охотника»:
И я не думаю, чтобы мое западничество лишило меня всякого сочувствия к русской жизни, всякого понимания ее особенностей и нужд. «Записки охотника», эти в свое время новые, впоследствии далеко опереженные этюды, были написаны мною за границей. <...> Я, конечно, не написал бы «Записок охотника», если б остался в России.
«Вместо вступления», 1869
13
о «Постоялом дворе»:
Я не знаю — ошибаюсь ли я или нет… но я полагаю, что в «Постоялом дворе» я иду прямее и проще к цели — не кокетничаю и не умничаю — а стараюсь дельно высказать то, что почитаю делом. Дай бог любому автору понять и выразить жизнь — где ему мудрить над ней или поправлять ее.
Письмо Ивану Аксакову, 28 декабря 1852
14
о «Вешних водах»:
Моя повесть <...> едва ли понравится: это пространственно рассказанная история о любви, в которой нет никакого ни социального, ни политического, ни современного намека. Если я ошибаюсь, тем лучше.
Письмо Якову Полонскому, 6 декабря 1871
15
Талант настоящий никогда не служит посторонним целям и в самом себе находит удовлетворение; окружающая его жизнь дает ему содержание — он является ее сосредоточенным отражением; но он так же мало способен написать панегирик, как и пасквиль… В конце концов — это ниже его. Подчиниться заданной теме или проводить программу могут только те, которые другого, лучшего не умеют.
Предисловие к собранию романов в издании 1880 года
16
Я провожу бессонные ночи, склонившись над письменным столом! У меня вновь появилась иллюзия, что можно сказать не то чтобы совсем иное, нежели то, что было уже когда-либо сказано (это-то мне безразлично) — но иначе.
Письмо Гюставу Флоберу, 23 июня 1876
17
Увеселительным писателем вроде И.А. Гончарова я все-таки не буду. Скорее сделаюсь скучным писателем.
Письмо Михаилу Салтыкову-Щедрину, 3 января 1876
18
Объективный писатель берет на себя большую ношу: нужно, чтоб его мышцы были крепки. Прежде я так работал — и то не всегда; теперь я обленился — да и устарел.
Письмо Владимиру Кигну, 16 июля 1876
19
Я оттого <...> не приступаю до сих пор к исполнению моего романа, все стихии которого давно бродят во мне — что не чувствую в себе ни той светлости, ни той силы, без которых не скажешь ни одного прочного слова.
Письмо Константину Аксакову, 16 октября 1852
20
Трудно современному писателю, особенно русскому, быть покойным — ни извне, ни извнутри ему не веет покоем…
Письмо Константину Аксакову, 16 октября 1852
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram