Правительство хочет от бизнеса технологий, но компании развивают их, только чтобы выжить

Российские компании адаптировались к санкциям разнонаправленно: сокращали издержки и инвестиции, меняли поставщиков, упрощали сервисы и продукты, а также наращивали инновации для преодоления возникших проблем, показало исследование Высшей школы экономики (ВШЭ). Последнее сопровождалось расширением взаимодействия с госорганами. Власти, в свою очередь, готовы идти навстречу компаниям, но цели участников процесса различаются. Так, хотя технологические инновации признаны фактором устойчивости бизнеса, их внедрение было спровоцировано санкциями и носило вынужденный характер — что приемлемо в сценарии догоняющего импортозамещения, но не отвечает задачам инновационной экономики и «суверенного» технологического развития.

Санкции затронули минимум две трети российских предприятий, негативный эффект этих ограничений преобладал для 53% компаний, положительно его оценили лишь 7%, следует из работы «Стратегии адаптации российских компаний к санкциям 2022 года» директора Центра структурной политики ВШЭ Юрия Симачева и его заместителя Михаила Кузыка. В апреле 2023 года господин Симачев уже представил первые оценки влияния санкций: более уязвимы оказались включенные в международный рынок и технологичные компании — им удалось реализовать потенциал «легкого» импортозамещения, но проблемы критической зависимости от глобального рынка сохраняются.

В новой работе исследователи показали четыре стратегии адаптации российских компаний к санкциям 2022 года. Первая, рестрикционная, предполагала сокращение издержек, инвестиций, сотрудников, ассортимента товаров и услуг — она характерна для неинновационных компаний. В рамках второго подхода компании не сократили инвестиции, но перенаправили их и упростили выпускаемую продукцию. Еще один вариант поведения — изменение цепочек поставок, поиск новых поставщиков сырья, материалов и комплектующих, который сопровождался изменениями в управлении и логистике. Как отмечают авторы, смена поставщиков характерна для фирм с иностранным участием, которые глубоко интегрированы в глобальные цепочки и нередко являются сборочными площадками зарубежных брендов. Наконец, инновационная стратегия предусматривала разработку новых продуктов и технологий, внедрение цифровых решений, а также привлечение квалифицированных кадров и поиск новых рынков сбыта.

Такие меры реагирования потребовали помощи со стороны государства: инновационная стратегия, как показало исследование, сопровождалась усилением взаимодействия компаний с государством.

Авторы полагают, что выбор компаниями стратегий адаптации связан с их предшествующей динамичностью и конкурентоспособностью. Так, хотя компании с высокой экспортной и инновационной активностью оказались более уязвимы перед санкциями из-за включенности в глобальные цепочки и зависимости от импортных технологий, они также оказались лучше готовы к реализации стратегии развития. Эти выводы также подтверждаются исследованием «Устойчивость российских компаний в цепочках создания стоимости к санкционному шоку». В нем Юрий Симачев и замдиректора Центра структурной политики Анна Федюнина пытались определить, какую роль в устойчивости играют ресурсы предприятия и принимаемые для адаптации меры. Ключевым фактором устойчивости предприятий авторы признают наличие в цепочках создания стоимости цифровых технологий. Такие компании имели больше возможностей смены поставщиков. Впрочем, тогда как смена поставщиков сырья, материалов и комплектующих чаще обеспечивала расширение ассортимента и доли компаний на рынках, замена поставщиков технологий и услуг оказалась не столь успешна и, как правило, приводила к потерям доли рынка.

Поясним, что поставщики из «дружественных» стран, в том числе из Китая, предпочитают поставлять готовую продукцию и не готовы делиться технологиями. Разработка собственных потребует значительных временных и финансовых издержек, поэтому инновационная активность предприятий в условиях санкций и сопряжена с обращением за помощью к государству. Власти, в свою очередь, разворачивают масштабные планы инновационного развития, запуская проекты «технологического суверенитета» и пытаясь сблизить науку и промышленность (см. “Ъ” от 25 сентября).

Проблема, однако, заключается в конфликтующих интересах участников этого технологического процесса: если правительственная программа рассчитана и на ускоренное латание дыр (развитие критических, то есть отсутствующих в РФ, технологий), и на параллельное развитие новых в общемировой практике технологий, параллельная активность компаний практически полностью обусловлена влиянием санкций — и их интенции ограничиваются догоняющим импортозамещением, что противоречит логике инноваций.

Замкнутые же на внутренний рынок компании, по данным исследования, и вовсе не принимают никаких мер — низкий уровень конкуренции успешно согласуется у них с идеей упрощения продукции, а мотивация к инновациям в условиях и без того повышенного после ухода иностранных конкурентов спроса де-факто отсутствует.

Напомним, что планы правительства по стимулированию технологического развития частного бизнеса (в том числе «сквозных» проектов и технологий) также были существенно пересмотрены из-за санкционных ограничений (см. “Ъ” от 10 апреля), а детали этой работы обсуждаются преимущественно непублично, однако и до начала военной операции РФ на Украине ее тормозило нежелание бизнеса принимать на себя связанные с вложениями риски. В новой реальности риски очевидно только выросли, но и инвестиции в технологии (в том числе в проекты «техносуверенитета» и модернизации производств за счет перехода на наилучшие доступные технологии, НДТ) теперь становятся способом сохранить заработанные на опустевшем внутреннем рынке сверхприбыли от изъятия их государством дополнительными налогами и платежами. Насколько эта новая конфигурация сможет подтолкнуть российский бизнес все же вкладываться в «технологический суверенитет» — пока неизвестно. “Ъ” будет следить за развитием событий.

Диана Галиева, Олег Сапожков