Открылась выставка Николая Рериха

В Новой Третьяковке открылась очередная выставка-блокбастер — ретроспектива Николая Рериха (1874–1947). 150-летие художника отмечают только в будущем году, но юбилейные торжества можно считать открытыми, считает Алексей Мокроусов.

Признание бывает разным. Сегодня имя Николая Рериха не сходит с газетных страниц. То оно мелькает в скандальной хронике в связи со спором Международного центра Рерихов и российского государства, то попадает в оперные рецензии: в недавней постановке «Садко» в Большом театре Дмитрий Черняков использовал наряду с декорациями других дореволюционных авторов его эскиз. Говард Лавкрафт упоминает его пейзажи в «Хребтах безумия», и даже в современных видеоиграх (Uncharted 2) и ролевых «настолках» («Зов Ктулху») Рерих появляется хотя бы мимолетно.

При этом его трудно назвать великим художником. В нем отсутствует обманчивая простота Серова, стремительная виртуозность Коровина, декоративная изысканность Головина. Тем не менее ретроспектива в Третьяковской галерее неизбежна — не зря Стасов повез ко Льву Толстому знакомить молодого художника, едва его дипломную картину «Гонец» купил Третьяков. Не зря и хрестоматийные «Заморские гости» украшают постоянную экспозицию в Лаврушинском.

Но интересен Рерих прежде всего своими масштабами. Чем-то он близок другому герою недавней выставки в Третьяковке, Игорю Грабарю, в не меньшей степени ученому и деятелю науки, чем художнику, с той разницей, что в Рерихе преобладал профессиональный археолог, сделавший в молодости немало открытий, а затем идеолог. Всю жизнь его тянуло к большим идеологиям, тибетский буддизм и Блаватская были не единственной его страстью. Выставка отражает эти интересы выборочно, заменяя разговоры о связях с дипломатами, разведчиками и масонами обширными цитатами из самого Рериха, порой велеречивыми, порой актуальными.

Российский период творчества поделен на разделы «Язычество», «Начало Руси», «Святость» и «Бой земной и небесный»; здесь показывают и «Богатырский фриз», предназначавшийся для гостиной промышленника Филадельфа Бажанова в Петербурге; сюда же Бажанов заказал и камин «Вольга и Микула» по эскизу Врубеля. Гостиную сейчас реконструировали, зрелище впечатляет, но скорее размером, чем качеством живописи.

Среди более ста экспонатов много вещей из нестоличных музеев, среди участников и Национальная галерея Армении, в последнее время обычно заявляемая, но не довозящая работы до Москвы. Из Нижнего Новгорода привезли цикл «Майтрейя», выполненный в Западном Китае. Музею в Нижнем цикл завещал Максим Горький, получивший его в дар от советского правительства, хотя сам Рерих, приехав в Москву в 1926-м, вместе с Посланием Махатм и землей для ленинского мавзолея (интересно, что с нею стало) передал СССР и картины — «Майтрейя» предназначалась как раз Третьяковке. В выставке не участвует Новосибирск, где большая коллекция Рериха и где в 1960-е во многом начался рериховский ренессанс в СССР — наиболее рьяных его поклонников там любя называли «рерихнутыми».

Восточному, условно мистическому разделу архитектор Евгений Асс придал форму круга, так называемого колеса сансары. Здесь три части — «Путь индийский», «Гималаи», «Криптограммы Востока». И в финале — театр, выглядящий сегодня едва ли не главным в художественном наследии художника.

Самый грандиозный экспонат в Новой Третьяковке — впервые показанный после начальной реставрации задник к «Половецким пляскам», одному из главных хитов «Русских сезонов». Обычно эти короткие танцы из оперы «Князь Игорь» показывали в рамках сборных программ дягилевской труппы; в Париже поклонники снимали в Опере ложу на вечер, чтобы заехать за десять минут до конца первого отделения, когда обычно давали половцев, посмотреть их и уехать.

Четырехмесячная реставрация огромной, размером 10 на 23 метра, декорации перед открытием выставки — лишь начало большой работы. Группа реставраторов во главе с Андреем Голубейко заслуживала бы наград профессионального сообщества, но у нас таковых, кажется, нет.

В этих написанных на театральном заднике юртах на фоне бескрайнего неба тоже проявились археологические интересы Рериха. На выставке показывают половецких каменных идолов — хорошая пара к увлечениям мифами и прошлым, столь многое определившим в судьбе художника.

Как и многие будущие художники и люди искусства его времени — например, Василий Кандинский,— Рерих учился на юридическом факультете: сын успешного петербургского нотариуса просто не имел выбора. Одновременно он поступил в училище при Императорской академии художеств, учился у Архипа Куинджи, но пригодилось и юридическое образование — и когда он возглавлял Школу Общества поощрения художеств, получив за общественную работу чин статского советника, и когда вместе с Александром Бенуа стал товарищем председателя «Комиссии Горького», которую Совет рабочих и солдатских депутатов узаконил как «Комиссию по вопросам искусства», а Временное правительство — как «Особое совещание по делам искусств», и когда в 1930-е работал над «Пактом Рериха», посвященным защите музеев и музейных работ в ходе войн. Пакт подписали страны обеих Америк, а в Европе, в целом недолюбливавшей художника, не стали, зато самого Рериха в 1930-е годы дважды выдвигали на Нобелевскую премию мира. В итоге пакт стал основой Гаагской конвенции 1954 года, посвященной защите культурных ценностей. Неизвестно, что случилось бы, если бы Нобелевку дали. Наверное, ему позволили бы в 1946-м, после 19 лет жизни в Гималаях, вернуться на родину. Но кто знает, как встретили бы там статского советника.