Топ-10 фильмов-завещаний

В российском прокате «Дворец» Романа Полански, который есть основания считать режиссерским завещанием. Богато и без пафоса Полански простился со зрителями наглой, разнузданной комедией, и в ответ фильм отругали все кому не лень. В качестве назидания отбившемуся от рук 90-‍летнему классику Алексей Васильев вспомнил, как пристало уходить из жизни и кинематографа великим режиссерам, и составил рейтинг самых пафосных фильмов-‍завещаний. В списке превалируют русские режиссеры, но в разговоре о пафосе это так же закономерно, как преобладание французов в списке лучших фильмов про любовь.

---

10

«Деньги»

Робер Брессон, 1983

Французский режиссер всю жизнь показывал материальный мир как адскую карусель («Мушетт»), из которой вырваться может только дух (подзаголовок его ленты «Приговоренный к смерти бежал» — «Дух дышит, где хочет»), причем не обязательно человеческий, но, к примеру, и ослиный («Наудачу, Бальтазар»), а путь его к свободе чаще всего лежит прямиком на тот свет. В 81 год Брессон взялся за рассказ Льва Толстого «Фальшивый купон». Брессон создал подчеркнуто примитивное по приемам (статичная камера, деревянная игра непрофессионалов) моралите на тему «Деньги — это зло» — именно так он предпочел интерпретировать главную мудрость, которой учит 76-летний русский классик в лаптях. В «Деньгах» Брессон предвосхитил черную злобу на весь мир Ларса фон Триера: здесь нет ни одного плана хотя бы с кусочком неба, зато полно крупных с кочующими по рукам купюрами, в основном фальшивыми,— и не оставив герою-пролетарию, пойманному в сети чужой корысти, иной траектории, кроме как спускаться все ниже по кругам тюремного ада, а в финале просто схватиться за топор. Его-то окровавленное лезвие, воздетое на крупном плане в духе дешевых фильмов ужасов, и станет последним кинообразом великого Брессона.

---

9

«Имитация жизни»

Дуглас Сирк, 1959

В 1950-х этот немец стал королем тягучей как нуга голливудской мелодрамы «Техниколора», где все было размалевано, все нараспев, операторы, только привыкавшие к широкому экрану, убеждали актрис, что в новой технике нужно ходить на полтакта медленнее, и оттого фильмы производили заторможенное впечатление. Сирк был чемпионом такой подачи, и на излете десятилетия снял картину, подытожившую эпоху изобразительной и исполнительской фальши и велеречивости. На вступительных титрах, пока за кадром заунывный баритон исполнял песню «Имитация жизни», в кадр сверху падали, как слезы, бриллианты, постепенно заполняя экран до краев. Фильм и рассказывал историю четырех женщин, погнавшихся, образно говоря, за бриллиантами, а обрекших себя на горькие слезы. Только одна из них — актриса, то есть априори фальшивка,— добивалась великой славы. Остальные пытались казаться не теми, кем являются (чернокожая выдавала себя за белую), или занять чужое место (дочь возжелала любовника матери), но в финале оставались у разбитого корыта. Этой нехитрой мысли — против собственной природы не попрешь, не гонись за чужим счастьем — фальшивый образный строй эпохи «Техниколора» стал идеальной рифмой, и нет второго такого фильма, растасканного на цитаты, сюжетные или образные, причем копировал его даже такой самобытный автор, как Бергман («Осенняя соната»), что уж говорить о пересмешниках (Альмодовар, «Высокие каблуки») или стилизаторах (Хейнс, «Вдали от рая»).

---

8

«Еще нет»

Акира Куросава, 1993

В 83 года великому Куросаве внезапно захотелось, чтобы люди стали добрыми и заботливыми, помногу незлобиво шутили и пели хором. Рассказывая историю профессора-балагура на пенсии, режиссер предсказуемо вернулся в 1940-е, время своих первых постановок, но воссоздал стиль другого тогдашнего автора — «самого японского режиссера» Ясудзиро Одзу (статичная камера, сильно пьющие старики, бытовые радости и огорчения), а в цветовой гамме — повышенную контрастность тогдашнего фотокиноизображения. По сюжету бывшие ученики придумывают для профессора ежегодный праздничный ритуал — в свой день рождения он залпом выпивает литр пива, а на дружный вопрос гостей «Готов?» отвечает: «Еще нет!» По ходу лет пивной бокал становится все меньше, пока с очередного такого праздника его не уводят под ручки с приступом мерцательной аритмии, а позже ему снится сон, где он — мальчишка, прячущийся за стогами сена от товарищей. Те кричат ему: «Готов?», а он им: «Еще нет!» — в то время как его слепит нарисованное на заднике закатное солнце. Одним словом, смех и грех.

---

7

«Иван Грозный»

Сергей Эйзенштейн, 1945

Историю самодержца, превратившегося из красавца-блондина в подозрительного старика с вострой бороденкой, в опасении за свою жизнь отправляющего на плаху всех кого не лень, Эйзенштейн рисует через серию портретов, выполненных с иконической истовостью. Фильм подавляет своей велеречивостью и навязчивой грандиозностью, так и хочется отмахнуться: «Да великий ты, великий». Вторая серия, где царь — паранойяльный старик, само собой, показалась Сталину не годной для показа и увидела свет только в 1958-м, а третью Эйзенштейну снять уже не дали. Впрочем, судя по тому, что рассказывал студентам вгиковский мастер Ростислав Юренев, бывший свидетелем всех киноприключений тех лет, реальный уход Эйзенштейна из жизни был вовсе не конфликтным: просто на приеме у Сталина киношники так перепились, что Пырьев с Ладыниной проворонили, как у них обокрали квартиру, а Эйзенштейн так наплясался с Марецкой, что наутро его нашли мертвым в ванной после инфаркта.

---

6

«Берег»

Александр Алов и Владимир Наумов, 1984

«Знаете, о чем молилась я? Мне страшно вспомнить. Господи, пусть снова будет война, пусть стреляют! Но только чтоб вернулся русский лейтенант, чтобы приехал со своими пушками и сказал бы: "Эмма, я люблю тебя". И я ответила бы: "Я умираю без тебя"» — такую немыслимую для советского кино фразу произносит в «Береге» холеная владелица гамбургских книжных магазинов, спустя 40 лет встретившая в лице советского писателя свою запретную любовь из 1945-го. В роли 17-летней Эммы Наталья Белохвостикова, с рыжими, коротко стриженными волосами, в болтающемся платье, тонюсенькая как драный мальчишка,— наш ответ Шарлотте Рэмплинг из «Ночного портье». И если у Кавани вернувшаяся военная любовь трактовалась с жестких позиций садомазохизма, широкоформатный поэтичный «Берег» описывал ее как щемящее чувство, преодолевающее и время, и саму ситуацию разделенного мира, в которую наша планета, ничему не научившись, вечно возвращается, повторяя библейскую истину, изреченную той же Белохвостиковой в другом фильме Алова и Наумова, «Легенде о Тиле»: «Что было, то и будет». На съемках этого фильма о любви-ране, нанесенной войной, Алов и умер от болезни, вызванной старыми военными ранениями.

---

5

«Сало, или 120 дней Содома»

Пьер Паоло Пазолини, 1975

Итальянский режиссер-коммунист еще с конца 1960-х увлекся смакованием неуставных отношений («Теорема») и всякого непотребства («Кентерберийские рассказы»), но в «Сало» соорудил просто Реймсский собор девиаций: тут и садомазохизм, и голая молодежь, которую водят на цепях с ошейниками, как собак, фашисты, и копрофагия. Трудно с уверенностью судить, чего больше в этом изображении фашистской республики в виде тотального борделя с неограниченным количеством подходов и извращений,— ужаса или благоговения. Но, учитывая, что после выхода фильма смерть к Пазолини пришла в лице юнца, так утомленного режиссерскими домогательствами, что он несколько раз переехал его на мотоцикле, сдается, что все же — последнее.

---

4

«Покаяние»

Тенгиз Абуладзе, 1984

Картина грузинского режиссера, знававшего значительно лучшие времена («Древо желания»), со всей возможной грозностью проповеди призывала советских людей покаяться в смертных грехах, совершенных за полвека до этого Лаврентием Палычем Берией и ему подобными. Выпуск фильма придержали до перестройки, когда развенчание культа Сталина приняло формы непрерывной медийной свистопляски, и в условиях этой конъюнктуры ее, подобный колокольному звону, пафос звучал особенно тошнотворно. «Сюрреалистические» сцены вроде заживо закапываемых в землю людей с ликами святых мучеников или принцессы мюзиклов Ии Нинидзе, пляшущей вокруг гроба, достигали смехотворного эффекта: одиозный финал, где Верико Анджапаридзе задает всем нам, грешным, символический вопрос — «Скажите, эта дорога ведет к храму?»,— стал на какое-то время дежурной шуткой и объектом пародии в телевыпусках КВН и «Аншлагах».

---

3

«Невинный»

Лукино Висконти, 1976

На вступительных титрах старческая рука перенесшего инсульт 69-летнего князя-режиссера перелистывает страницы давнишнего романа признанного фашистами прозаика Габриэля Д’Аннунцио, который именно в нем заигрывал с темой сверхчеловека. Режиссера в инвалидное кресло загнал как раз такой, австрийская белокурая бестия Хельмут Бергер, которого Висконти из наследника сельской гостиницы произвел в кинозвезды, а тот никак не хотел проводить время с мудрым старцем, а только пить, гулять и веселиться. Фильмом, который венчается убиением младенца, Висконти сурово мстит безродному австрияку, надменно и напыщенно призывая всю свою эрудированность аристократа: так, кадр с книгами, выставленными в ночь гибели их автора, и своими раскрытыми страницами уподобившимися крыльям ангелов, является скрупулезно воссозданной аналогичной сценой смерти поэта из романа-эпопеи Марселя Пруста. Впрочем, Висконти мастерски пускает в ход и низкую машинерию: до убийства красавчика-писателя героя доводит зависть, вызванная внимательным изучением в бане его внушительных причиндалов.

---

2

«Жертвоприношение»

Андрей Тарковский, 1986

«Он беспрепятственно проникал в те двери, в которые я только безуспешно стучался»,— сказал о Тарковском Ингмар Бергман. Так вышло, что русский классик в изгнании снимал свой фильм-завещание не просто на родине Бергмана, в Швеции, но и с его постоянным коллективом: оператором, художником, актерами, даже скрипт-герл. И то ли сама шведская фактура не давала, выходит, Бергману столь беспрепятственно, без единого шва, скользить из сна в реальность, из воображаемого в действительность, как получалось у Тарковского в его советских фильмах, то ли бергмановский коллектив оказывал сковывающий эффект, но как раз на этой картине русскому гению совершенно отказал его коронный навык. Лента о ядерной катастрофе, приключившейся на день рождения героя Эрланда Юсефсона, сделана по принципу «Утром стулья — вечером деньги». Пока отмечают ДР — вполне себе Чехов, с хорошим юмором и схваченной оператором Нюквистом атмосферой северных белых ночей. После же новостной телесводки — полный ночной бред с ведьмой, парящей над кроватью, в объятиях которой искал утешения герой. Мир и впрямь был тогда в параноидальном состоянии ядерной конфронтации. Но способы ее преодоления, предложенные русским режиссером-философом, кажутся весьма сомнительными: принести жертву, сжечь свой дом — обездолив таким образом жену и детей,— а самому отправиться на дармовые харчи в сумасшедший дом? Так себе план, даже если внимать ему под музыку Баха.

---

1

«Восхождение»

Лариса Шепитько, 1976

Удостоенные берлинского «Золотого медведя» партизанские страсти — Шепитько, кстати, обмывала его в развеселом греческом ресторане Terzo Mondo, но уже там принялась жаловаться о смертном предчувствии, которое ее, как оказалось, не обмануло,— воспроизводят образную систему восхождения на Голгофу, и актер Борис Плотников с его голубыми глазками и жидкой светлой бороденкой может быть назван самым каноническим Христом мирового кинематографа. Фашисты вешают женщин и детей, предатель проваливается в отхожее место, изворотливостью Иуды блещет Солоницын в роли эсэсовского чинуши. Кажется, многие мотивы собранных здесь фильмов слились в один: и брессоновское «материальный мир — ад», и пазолиниевская рифма «фашизм — экскременты», и смакование образов мучеников, как у Абуладзе, и воспевание жертвенности как единственного выхода, как у Тарковского. Справедливости ради, Шепитько, в отличие от предыдущих ораторов, действительно удалось спаять все это воедино в горниле некоей действенной художественной формы. Но такое точное попадание формы в именно это содержание — сродни ложу безотказно срабатывающей гильотины, в которое идеально вписалась человеческая шея.

---

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram