Социолог Анастасия Швецова — о противоречиях гендерной повестки в современной России.

Обеспечение гендерного равенства и расширение прав и возможностей женщин вошло в актуальный международный дискурс как «Цель №5» в списке Целей устойчивого развития ООН, что фиксирует приоритетную позицию этого направления среди других направлений снижения глобального неравенства и улучшения благосостояния.

По умолчанию считается, что все участники глобального диалога понимают «проблемы женщин» одинаково и солидарны в выборе механизмов их решения, что, конечно, не всегда так. Россия также является участницей международных программ по улучшению качества жизни женщин, но очевидно, что у нас есть своя специфика в расставлении акцентов и приоритетов. Мы с моей коллегой кандидатом психологических наук Екатериной Зибровой проанализировали официальные государственные документы, которые могут рассматриваться как выражение реальных национальных интересов и механизмов защиты прав женщин в России, чтобы понять, в чем заключается специфика отечественного государственного феминизма.

Термин «государственный феминизм» является рамкой, которая подразумевает оценку намерений государства в части защиты прав женщин и обеспечения им равных с мужчинами возможностей для реализации этих прав. По сути, это инструмент для изучения того, как государство определяет роли женщины и мужчины, что понимает под равноправием, гендерными проблемами, а также о том, какие задачи являются приоритетными, а какие в ближайшей перспективе решаться не будут. В основе нашего исследования — контент-анализ основных документов, отражающих актуальную гендерную повестку. В их числе — Национальная стратегия действий в интересах женщин на 2017–2022 годы, планы мероприятий по ее реализации, рекомендации Минтруда по формированию региональных планов и управленческих механизмов, направленных на улучшение положения женщин, и итоговые документы Евразийского женского форума, одного из главных правительственных мероприятий в этой сфере, за разные годы.

Наши основные выводы состоят в следующем. Во-первых, женская повестка вплетается в разнообразные контексты, что приводит к ее расфокусировке. Например, в выбранных нами текстах можно встретить упоминание всевозможных глобальных проблем («терроризм», «экология», «вооруженные конфликты», «нацизм», «санкции» и др.). Безусловно, эти вопросы заслуживают внимания, но напрямую к делу не относятся.

Во-вторых, концептуальная основа носит эклектичный и противоречивый характер. В частности, семантические связи указывают на наличие в текстах как минимум двух разнонаправленных подходов: традиционалистского и эгалитарного. Первый апеллирует к патриархатному стилю отношений, к ответственности женщин за семью и детей, природной предначертанности и особой женской миссии.

Частота упоминания слов, относящихся к социальной сфере («образование», «медицина», «здоровье» и т. д.), при непопулярности ключевых для международного антидискриминационного законодательства понятий «равноправие» и «распределение ресурсов» указывает на смещение акцентов в сторону биполярной картины мира и определения женской сферы как приватной и общественно значимой одновременно. Определение материнства как базовой ценности выражается и в действиях по поддержке женщин, когда основные ресурсы направлены на стимулирование женщин к рождению детей (материнский капитал, выплаты до полутора лет, пособия для малообеспеченных матерей).

Характерной чертой также является отказ от использования термина «гендер» в официальных документах (в Стратегии он не используется ни разу), что, вероятно, неслучайно и несет символический посыл о фокусировке исключительно на «женском вопросе», тогда как в глобальном диалоге круг гендерной проблематики включает в себя также интересы всех гендерных меньшинств.

Напротив, наличие связей «гендер—равноправие», «женщина—предпринимательство», апелляция к международному праву и целям ООН указывает на эгалитарную оптику, базовыми принципами которой являются перераспределение ресурсов (управленческих, финансовых, временных, образовательных и т. д.), баланс ответственности за выполнение социальных обязательств, понимание гендерных ролей как социальнокультурных конструктов. Это предполагает и возможности конкурентного образования, и отсутствие эффекта «стеклянного потолка» в карьере, и доступ к принятию управленческих решений, и время, которое человек может посвятить своему профессиональному развитию. Очевидно, что эти подходы противоречивы по своей сути: если женщины единолично несут ответственность за быт и семью, ни о каком балансе ресурсов говорить не приходится.

В-третьих, женская повестка формулируется как саморешаемая. Тексты документов содержат минимальное количество данных для оценки реального положения женщин в стране и существующего гендерного дисбаланса. Как следствие, меры по устранению проблем сводятся к поддержке существующего порядка и носят поверхностный характер. Например, «поиск гармонии» является ключевым в решении вопроса совмещения семейных и трудовых обязанностей. В Национальной стратегии действий в интересах женщин фигурирует идея об «успешном сочетании женщинами профессиональных и семейных обязанностей», при этом констатируются ограниченность масштабов гибких форм занятости и недостаточное развитие сферы услуг по уходу за детьми дошкольного возраста.

Таким образом, сегодня национальная гендерная повестка в России формулируется не как гендерная проблематика, а как «женский вопрос», где «женское» идет в семантической связи с семьей, детством и социальной сферой. Символический смысл высказываний типа «женская миссия», «призвание», «особая женская роль» апеллирует к идее биологического детерминизма и во многом строится на идее натурализации, то есть врожденности, природности, предзаданности характеристик.

Это противоречие является ключевым разрывом в понимании концепта гендерного равенства. Без его осмысления будет невозможно прийти к конкретным аргументированным предложениям по улучшению качества жизни женщин в России.