Кто неизбежно проигрывает в затяжной позиционной войне

105 лет назад, в ноябре 1918 года, завершилась Первая мировая война, и вскоре возник вопрос: почему в положении побежденных оказались оба очень разных, но считавшихся прежде сильнейшими противника — обладавшая самой развитой промышленностью и вооруженной и организованной лучше всех армией Германия и имевшая огромные человеческие, природные и продовольственные ресурсы и самый большой золотой запас в мире Россия.

«В 3,5 раза превышают национальное богатство России»

Даже самые первые итоги прекратившейся 8 ноября 1918 года войны вызывали самый настоящий и неподдельный шок. Ведь любой из ее участников и современников видел лишь происходившие на его глазах события и получал более или менее цензурированную информацию из печати, и потому мало-помалу восстанавливаемая общая картина боевых действий на всех фронтах и морях и положения во всех причастных к войне странах не могла не поражать и тогда, и много позднее.

Свой вклад в подведение итогов войны, которую по праву стали называть великой, вносили специалисты всех отраслей знания из очень многих государств. Но самый полный доступ к еще недавно секретным документам был получен в странах, где в результате войны произошла смена государственного строя, прежде всего в России и Германии. Исследователи из ставшей советской России к тому же могли писать обо всем откровенно, не оглядываясь на бывшее командование русской армии, правительство и элиту Российской Империи, не говоря уже о политиках, военных и промышленниках как стран Антанты (Согласия), так и центральных держав — Германии, Австро-Венгрии и их союзников. И о главных результатах великой войны в обобщившем российские работы труде экономиста П. В. Шарова говорилось:

«Странами Согласия (союзниками) за все время войны было призвано под ружье 44 740 000 и странами Союза центральных держав 22 200 000 человек… Общий итог убитыми за весь период войны, т. е. по 8 ноября 1918 г.— 10 000 000 человек; пропавших без вести и пленных 6 000 000 человек. Статистика установила 50% смертности среди этих 6 000 000 и, таким образом, убитых и умерших из числа призванных в армию минимум 13 000 000 человек. Эти цифры в десятки раз превосходят потери бывшие при прежних войнах.

По относительному количеству людей, погибавших в среднем ежедневно, мировая война была почти в 30 раз губительнее, чем наполеоновские войны.

Потери в мировую войну превосходят потери всех войн за предыдущие 125 лет».

Не меньше поражали современников и экономические итоги великой войны, приведенные в том же исследовании:

«Расходы на войну всех стран… равняются 416,4 миллиардам рублей, т. е. расходы превышают в 10 раз расходы на все войны за предыдущие 113 лет с 1793 по 1905 г. Если взять для сравнения стоимость национального богатства России перед войной, определяемую в 120 миллиардов рублей, то расходы на мировую войну в 3,5 раза превышают национальное богатство России».

В работах советских исследователей отмечалось, что государственные долги стран—участниц войны к моменту ее окончания выросли в 5,5 раза. А победителями в экономическом плане, согласно собранным отделом военной статистики Центрального статистического управления (ЦСУ) СССР данным, оказались лишь две страны Антанты:

«Два государства — Соединенные Штаты и Япония увеличили свое национальное богатство, первая на 40%, вторая на 25%.

В частности, Соединенные Штаты сосредоточили у себя около половины мирового запаса золота».

Территориальные потери побежденных стран, как указывало ЦСУ, были огромны:

«После разгрома Германии военные приобретения победителей оказались весьма ощутительными: в общий раздел поступило 107 миллионов душ населения и 5.700.000 кв. километров территории. На долю Англии, Франции, Румынии и Италии после удовлетворения интересов вновь возникших мелких государств пришлось 27,5 миллионов душ населения и 4 миллиона кв. километров территории».

Германия утратила все колонии площадью 2,9 млн кв. км и часть своей довоенной территории — 69 580 кв. км.

Россия уменьшилась на 842 тыс. кв. км, где до войны проживал 31 млн человек.

Не лучше выглядели у побежденных и дела в экономике. В Германии, выплачивавшей огромные репарации победителям, по данным ЦСУ, «налоги увеличились в 14 раз». Экономическое положение РСФСР, а затем СССР годами, мягко говоря, оставляло желать очень много лучшего.

И сколько бы ни твердили советские исследователи о том, что они, как и все население страны, отреклись от старого мира, в их работах чувствовалась непрекращающаяся боль из-за поражения. Явно присутствовало в их трудах и желание найти ответ на вопрос: как обе страны-противницы — Германия и Россия, власти каждой из которых были уверены в своей победе, оказались побежденными.

«Шло в России гораздо тяжелее»

Уверенность руководства Российской Империи в успехе возникла не на пустом месте. Из всех готовившихся к войне стран Россия имела самую большую численность населения — 171 млн человек, что намного превосходило число жителей основных стран-противниц вместе взятых (в Германии — 64,9 млн, в Австро-Венгрии — 49,2 млн, в Турции — 21,3 млн). Отставали от Российской Империи и страны-союзницы. В Великобритании насчитывалось 45,4 млн жителей, во Франции — 39,6 млн.

«Таким образом,— констатировал П. В. Шаров,— Россия по количеству людских средств была наиболее богатой из всех воюющих стран».

Передовые позиции в мире по сравнению с главными добывающими странами, как отмечал тот же автор, Россия занимала и по важнейшим для ведения войны природным ресурсам:

«Запасы нефти в России — 38% всего мира, против 12% САСШ (Северо-Американские Соединенные Штаты.— "История"); запасы угля вдвое больше угольных запасов Великобритании. По запасам марганца Россия стоит на первом месте и по запасам медных руд стоит на втором месте. Не хуже, чем с топливом обстоит дело с рудой».

Не вызывало тревог, как писал П. В. Шаров, и положение российских финансов:

«Финансовое состояние России до войны признавалось многими блестящим. Она имела к началу войны золотой запас в 3 530 000 000 марок (более полутора миллиардов рублей).

Такой золотой запас превосходил запасы золота всех остальных стран».

Вот только с самого начала войны все пошло не так, как ожидалось.

Генерал от инфантерии Н. А. Данилов, занимавший до войны посты начальника канцелярии Военного министерства и профессора в Николаевской академии Генерального штаба, в 1914 году, после начала войны, назначенный главным начальником снабжений армий Северо-Западного фронта, командовавший позднее корпусом и армией, а в 1918 году вступивший в Красную армию, писал, что в своих планах на войну ошиблось руководство всех стран:

«Войну 1914 г. ждали, к ней усиленно готовились, но мало кто предвидел ее продолжительность и упорство.

Большинство и военных, и политических деятелей, и экономистов держались мнения, что при современных условиях долгая война невозможна.

Продолжительность ее определялась в 4–6 месяцев.

Действительность не оправдала ожиданий. Через 3 месяца войны напор германских полчищ был сдержан, на территории Франции образовался сплошной укрепленный фронт от Швейцарской границы до Северного моря, и война вступила в давно забытую фазу — войны позиционной».

Неверные расчеты привели к тому, что мобилизация (к 1 августа 1914 года было призвано из запаса 3,915 млн нижних чинов, а к 1 декабря армию пополнили еще 1,2 млн человек) нанесла огромный урон промышленности. Директор Императорского Московского технического училища профессор В. И. Гриневецкий писал:

«Мобилизации 1914 г. оторвали из промышленности и технического хозяйства до 40% рабочих…

Они расстроили все отрасли промышленности, особенно тяжело отозвавшись на металлических производствах, наиболее требовательных относительно квалифицированных рабочих».

Ту же ошибку совершили во Франции, в Германии и в других странах. Но в России, по свидетельству профессора В. И. Гриневецкого, исправляли ее отличным от союзников и противников способом:

«Отвлеченные на военную службу рабочие силы в главной массе пребывали в тылу, но возвращение их из войск шло в России гораздо тяжелее, чем в других странах, было запоздано (так в тексте.— "История") началом и проводилось в виде частных, а не общих мер».

Положение российской промышленности усугубило то, что большинство инженеров и техников на российских заводах были из Германии, Австро-Венгрии, Бельгии и Франции. Подданных враждебных государств интернировали и отправили вглубь страны, французы и бельгийцы отправились на родину, в армию.

Но самый тяжелый удар по крайне необходимым армии и стране производствам нанесла начавшаяся вместе с войной блокада российской внешней торговли. После начала боевых действий все европейские границы, за исключением румынской и шведской (с Великим княжеством Финляндским), оказались закрыты. А основной вид транспорта для экспорта и импорта — морской, как констатировал профессор Н. А. Данилов, показал себя не с лучшей стороны:

«Наш морской коммерческий флот, по сравнению с другими странами, был очень слаб.

Кроме того, наибольшее число его судов находилось в Балтийском и Черном (с Азовским) морях, на первом из которых во время великой войны господствовал германский боевой флот, а на втором условия плавания были не безопасны от быстроходных германских крейсеров, опиравшихся на Босфор. Тоннаж, которым мы владели в Белом и Японском морях, был так незначителен, что, конечно, не мог обслужить наших потребностей в смысле внешних сношений».

Помочь делу могло фрахтование торговых судов у союзников и в нейтральных странах. Но тоннаж для перевозок был крайне необходим Великобритании и Франции для регулярного снабжения их собственных войск и населения. К тому же использовать Архангельск в качестве «окна в Европу», заменяющего все прежние, оказалось невозможным.

«Архангельская магистраль,— писал П. В. Шаров,— была неспособна к массовым перевозкам вследствие своей неподготовленности,— на участке Вологда—Архангельск она была плохой узкоколейкой. Но и помимо того связь с внешним рынком через Архангельск при замерзаемости Архангельского порта имела ограниченное значение. Ввиду дальности других гаваней (Владивосток) и невозможности использования Черного и Балтийского морей был выдвинут проект непосредственной связи с незамерзающей гаванью на Мурманском побережье. Постройка железной дороги на Мурман представляла значительные трудности по местным условиям (необитаемость, большие леса, болотистость). Эта железная дорога была открыта для эксплуатации, вернее для временного движения, только в конце 1916 г., но запоздавшая эксплуатация ее и нарушение движения ввиду частых обвалов, разрушения мостов не дала нужного выхода на внешний рынок».

А выход этот, как признавали все исследователи, был необходим и военной промышленности, и производствам для населения просто как воздух.

«Придется жертвовать "только" кровью»

Уверенность в том, что война продлиться не более полугода, привела к тому, что перед началом боевых действий были сделаны запасы далеко не всех не производившихся в России, но крайне необходимых для военной промышленности материалов. В стране не выпускалось, к примеру, оптическое стекло, необходимое для изготовления артиллерийских прицелов. Его худо-бедно запасли. А вот о множестве химических веществ и лекарств, которые привозились из Германии, как-то не подумали. Исчезли необходимые в любых отраслях промышленности красители и химикаты. Самые элементарные медикаменты превратились в остродефицитные.

Сразу же вспомнили о том, что Россия располагает запасами практически всех полезных ископаемых, и привлекли к импортозамещению ведущих ученых. Но сделать все и сразу оказалось невозможным. К примеру, история с налаживанием отечественного производства йода превратилась в долгую эпопею. И в 1915 году действительный статский советник академик Императорской Санкт-Петербургской академии наук В. И. Вернадский сетовал:

«Мы сейчас находимся в таком положении, что по отношению к целому ряду естественных продуктов мы не знаем, есть ли они у нас или нет, а если есть, то в каком количестве, так как мы привыкли получать их извне и отвыкли искать их у себя».

Выходом из ситуации выглядела закупка всего необходимого в союзных и дружественных странах, прежде всего — в Соединенных Штатах и Японии с доставкой через Владивосток, благо у России были для этого средства — ее грандиозный золотой запас. Но все оказалось не так просто, учитывая, что у страны были огромные довоенные долги.

Немецкий исследователь экономики времен мировой войны Рудольф Клаус констатировал:

«Россия нуждалась в больших количествах иностранной валюты для оплаты процентов по своим многочисленным заграничным государственным, железнодорожным, городским и прочим займам, а также для оплаты дивидендов по акциям, находившимся в союзных и нейтральных странах; сверх того, особенно, для оплаты колоссальных заграничных заказов на военное снаряжение».

Но новые кредиты союзники давали с большим трудом, и Рудольф Клаус не без иронии писал о правящих кругах России:

«Они, видимо, ожидали, что в этой войне богатые союзники дадут золото, России же придется жертвовать "только" кровью. Трудность получения во время войны иностранных кредитов для многих русских явилась сильным разочарованием».

Еще менее охотно кредитовали Россию Соединенные Штаты, предпочитавшие получать от царской России оплату заказов золотом. Советские специалисты отмечали, что в годы войны русское золото тратилось на развитие американской, а не русской промышленности. Но развитие отечественных производств тормозилось еще и из-за катастрофических проблем, возникших на транспорте.

«Урок был горьким»

В преддверии войны показатели российской сети железных дорог выглядели двояко. С одной стороны, страна имела вторые в мире по протяженности линии после Соединенных Штатов. Но, с другой — густота сети отечественных железных дорог просто удручала. В Германии на 100 кв. км приходилось 13,4 км путей, в Великобритании — 12 км, во Франции — 9,6 км. А в европейской части России — 1,1 км, в азиатской — 0,065 км.

И дело было не только в плотности железнодорожной сети. Статистик, экономист, а затем и министр Временного правительства С. Н. Прокопович писал:

«Фатальное значение сыграла также та особенность нашей железнодорожной сети, что она постепенно усиливается, приближаясь к западу. На восток от линии Петроград—Москва—Харьков—Севастополь ее пропускная способность втрое меньше, чем в западных губерниях.

Затем, вся Сибирь, Туркестан и южное Заволжье соединены с остальною сетью только одним мостом через Волгу».

Коллапс на такой железнодорожной сети приблизило принятое решение разделить управление железными дорогами в войну по французскому образцу, о котором профессор Н. А. Данилов писал:

«31 июля 1914 года, с объявлением мобилизации армии, все железные дороги автоматически перешли под власть военного министра, сохранив свою самостоятельность только в финансовом отношении… Железнодорожная сеть была разделена военным министром на две части:

а) внутренняя сеть, оставшаяся в прямом подчинении военному министру, и

б) армейская сеть, подчинявшаяся армейскому командованию».

В России внутреннюю сеть оставили в подчинении Министерства путей сообщения и частных железных дорог. А армейскую сеть подчинили частью фронтам и частью армиям. И хорошо знакомый с ситуацией на железных дорогах по долгу прежней службы профессор Н. А. Данилов констатировал:

«На театре военных действий сеть каждого фронта или отдельной армии являлась автономной, вполне подчиненной только своему главнокомандующему.

Влияние начальника военных сообщений штаба верховного главнокомандующего было крайне слабо, потому что он не имел власти что-либо приказывать начальнику военных сообщений фронта (армии), а мог давать только указания, которые исполнялись постольку, поскольку с ними соглашалось командование данным фронтом (армией)».

Еще меньше скоординированности наблюдалось между военным и гражданским железнодорожным начальством.

«Летом 1915 года,— вспоминал профессор Н. А. Данилов,— когда мы были принуждены к оставлению Варшавы и очищению всей Польши и части Западного края, несогласованность управления железными дорогами театра военных действий и внутреннего района едва не привела к катастрофическим последствиям.

Сначала забились узлы внутреннего района, затем передаточные станции и, наконец, узловые и линейные станции дорог театра военных действий.

Движение коммерческих грузов по сети северо-западного фронта пришлось закрыть на 2 месяца. Ценою героических усилий дороги фронта были расчищены и нормальное движение осенью 1915 года более или менее восстановилось. Урок был горьким, но, к сожалению, не содействовал полному исцелению».

Выздоровления так и не произошло, и проблемы, несмотря на все усилия рядовых железнодорожников, нарастали день ото дня. Возникшие из-за несогласованности всех и вся пробки, завалы грузов на станциях и прочие проблемы усиливались из-за состояния подвижного состава, о чем профессор Н. А. Данилов писал:

«Причиной слабого оборудования наших железных дорог подвижным составом явилась, бесспорно, излишняя, неуместная экономия в вопросе увеличения наших паровозных и вагонных парков, которая постоянно проводилась нашим правительством, а потом и законодательными учреждениями».

О результатах этой политики С. Н. Прокопович сообщал:

«К 1912 г. на всех казенных железных дорогах, протяжением в 43.076 верст, имелось паровозов всего 14.772, из которых 3.902 паровоза поступили на железные дороги в течение 1857–1891 гг., т. е. являлись почтенными ветеранами, подлежащими сломке, а не эксплуатации. Сеть в 43.076 верст обслуживалась, следовательно, 10.870 паровозами позднейшего изготовления. На частных же железных дорогах, протяжением в 19.738 верст, паровозов, изготовленных после 1892 г., было 14.552. По этой пропорции, казенным железным дорогам нужно было бы иметь около 31.700 паровозов, а не 10.870.

Столь же велик был на сети и вагонный голод».

Из-за усиленной работы железных дорог в войну и крайней необходимости наращивать перевозки во Владивосток и обратно подвижной состав быстро изнашивался, но восстановление и замена новым происходили со значительным запозданием и в недостаточном объеме.

«Паровозостроением,— писал П. В. Шаров,— было занято 8, а вагоностроением 17 крупных заводов. Выпускали до войны 1500 паровозов и 45 000 вагонов; казалось, что надо было усилить выпуск подвижного состава,— выпускалось во время войны, в среднем, 729 паровозов и 27 000 вагонов. Ремонт паровозов тоже отставал. Процент больных паровозов стал возрастать. В 1916 г. их было уже 17,6%, в июле 1917 г.— 24,7% всего паровозного парка, а на некоторых линиях доходил до 50%. Вагонный парк также сильно пострадал».

Ситуацию ухудшали проблемы с топливом для паровозов. Угольные шахты в Царстве Польском были в начале войны захвачены немцами, подвоз в Петроград угля из Великобритании прекратился из-за морской блокады, а часть шахтеров в Донбассе была мобилизована, часть бросила работу из-за ужасающих условий жизни и низких зарплат. В то же самое время усиленная работа железнодорожного транспорта требовала все больше топлива, что самым негативным образом отражалось на промышленности, о чем профессор В. И. Гриневецкий писал:

«Падение снабжения минеральным топливом в 1915 г. на 20% против 1913 г. при одновременном росте относительного потребления транспортом с 29% добычи до 45%, уменьшило располагаемое для промышленности количество угля и нефти на 40%.

Это вызвало резкое обострение кризиса топлива…

Наряду с обострением топливного кризиса вырос кризис снабжения сырьем».

А вскоре кризис стал всеобщим.

«Расстройство транспорта,— констатировал П. В. Шаров,— влекло за собой общее расстройство всей хозяйственной жизни страны. В городах широкие слои населения мерзли. Продовольствие гнило в хлебородных районах (в особенности в Сибири), в то время как в крупных центрах и промышленных районах назревал продовольственный кризис».

Для борьбы с кризисами принималось одно неверное правительственное решение за другим. В 1915 году, например, заготовки хлеба для армии передали уполномоченным специально созданного аппарата уполномоченных «Хлебарм», о результатах работы которых профессор Н. А. Данилов вспоминал:

«Этим уполномоченным было предоставлено право реквизиций и наложения запрета на вывоз хлеба из одной губернии в другую — мера, допускавшая полный произвол и спекуляцию административных лиц, производителей и хлебных торговцев».

Неограниченный выпуск ничем не обеспеченных бумажных денег, головокружительный рост цен из-за спекуляции любыми товарами, на которые имелся спрос, вели страну к бунту.

«И когда,— писал тот же автор,— к дороговизне в крупных центрах прибавился перебой в подаче хлеба, то в Петрограде раздались массовые крики "хлеба, хлеба", явившиеся началом февральской революции 1917 г., т. е. началом конца войны».

Любому, кто изучал события в России времен Первой мировой войны, трудно не согласиться с выводами этого бывшего генерала от инфантерии:

«Россия во время великой войны дала пример исключительной бесхозяйственности и неорганизованности».

Но, казалось бы, в Германии, где порядок превыше всего, ничего подобного случиться в принципе не могло. Однако и она оказалась в числе побежденных.

«Вызвала напряжение всей страны»

«Немецкая военная индустрия,— писал профессор Московского университета М. П. Павлович,— обнаружила чрезвычайное могущество в войне 1914–1918 гг. Эта индустрия развернула в первый период кампании такую силу, которая захватила врасплох всех противников Германии и явилась для последних полной неожиданностью. Когда в боях на линии Дунаец—Горлице в мае 1915 г.,— в боях, предшествовавших отступлению русских войск к Сану и очищению Галиции,— немецкие войска неожиданно выпустили только за четыре часа наиболее энергичной бомбардировки, предшествовавшей штурму против нашей 3-й армии, 700.000 снарядов, русское официальное сообщение, опубликованное в нашей и европейской прессе, объяснило этот казавшийся экстраординарным эпизод тем обстоятельством, что немцы использовали в этих битвах все свои запасы снарядов, находившиеся в Кракове и нескольких других крепостях.

Вся французская и английская пресса подхватила это объяснение и обстоятельно комментировала его».

Но истина, как заключал тот же автор, состояла совершенно в ином:

«Последующие сообщения показали, как горько ошибались военные критики, недооценив могущества германской военной индустрии, которая, по позднейшим официальным данным английского правительства, в первые же дни войны начала изготовлять ежедневно 250.000 снарядов, в то время как английская индустрия изготовляла в начале войны всего 10.000 снарядов в месяц».

Конечно же, германское командование и правительство не избежали ошибок начала войны. Так, были мобилизованы квалифицированные рабочие всех металлургических и машиностроительных заводов, за исключением крупповских. Но очень скоро и организованно ошибка была исправлена.

Куда более крупным просчетом стала недооценка роли Италии в разворачивающейся мировой войне.

Эта страна первоначально входила в Тройственный союз вместе с Германией и Австро-Венгрией, но в начале войны не торопилась принять чью-либо сторону, явно ожидая, кто — германцы или Антанта — предложит больше за итальянское содействие в войне. Позднее в Берлине поняли, какую ошибку совершили, не добившись хотя бы дружественного нейтралитета Италии. Ведь после ее перехода в стан Антанты у Германии осталась связь с внешним миром только через нейтральные Голландию, Данию, Швецию и в меньшей степени Норвегию и Швейцарию. А на все эти малые страны Великобритания, Франция, а затем и Соединенные Штаты оказывали максимальное давление, чтобы они прекратили какую-либо торговлю с Германией. Ведь цель была простой и ясной — задушить не имевшего богатых природных и сельскохозяйственных ресурсов противника в тисках продовольственного и сырьевого голода.

Но до определенного момента Германия достаточно успешно сопротивлялась блокаде. И самый яркий пример тому приводил П. В. Шаров:

«Лишившись с началом войны ввоза чилийской селитры, Германия принуждена была развить до колоссальных пределов добычу связанного азота из воздуха».

И если в 1913 году объем этого производства составлял 3 тыс. тонн, то в 1918 году он увеличился в 100 раз — до 300 тыс. тонн. Но так обстояли дела далеко не во всех отраслях. А после увеличения заказов армии на вооружения, боеприпасы и предметы снабжения из-за проблем с сырьем на заводах начались проблемы.

Несколько раз рассматривалось предложение ответить на блокаду контрблокадой — потоплением транспортных судов союзников с помощью подводных лодок и прервать снабжение Великобритании и Франции из их колоний и союзных стран. Однако решение о тотальной подводной войне раз за разом откладывалось из-за опасения спровоцировать Соединенные Штаты на вступление в войну. Советские специалисты этот отказ от действий считали еще одной ошибкой германского руководства.

Германское командование выбрало иной путь — полной централизации промышленности для производства всего необходимого для армии. План этот назывался программой Гинденбурга и, как писал П. В. Шаров, состоял в следующем:

«Согласно этой программе, производство боеприпасов и минометов предполагалось увеличить вдвое, а изготовление орудий и пулеметов увеличить в 3 раза.

Производство к этому времени винтовок до 250 000 штук в месяц и патронов 220 миллионов в месяц уже удовлетворяло потребности армии полностью».

Но осуществление этого плана в 1916 году привело к неожиданным для его авторов результатам.

«Программа Гинденбурга,— отмечал П. В. Шаров,— вызвала напряжение всей страны в такой степени, что это перенапряжение, истощив ресурсы страны, не замедлило сказаться на настроении народа крайне отрицательным образом, и перенеслось в армию».

Вскоре начались проблемы у германского транспорта, который прежде «великолепно справлялся со своими задачами».

«Требования этой войны,— писал тот же автор,— были выше тех возможностей транспорта, коими располагала Германия… Колоссальными военными перевозками Германия разрушила свой железнодорожный аппарат. Лишнее доказательство ослабления германских железных дорог к концу войны дают сроки на перевозку войск. В первое время перевозка войск с восточного фронта на западный фронт занимала 2–3 дня, а в начале зимы 1917 г. такая же операция заняла 10–12 дней».

А вслед за тем в Германии начался тяжелейший продовольственный кризис, который, как считали советские специалисты, в огромной степени повлиял на принятие решения о прекращении войны.

«Пока дома благополучно»

Подробно изучив множество аспектов разнообразных экономических проблем стран—участниц Первой мировой войны, советские исследователи сделали массу полезных выводов о том, как в будущих больших и малых военных конфликтах избежать поражения, как следует выстраивать управление снабжением армии и военной промышленностью. Интересным был и вывод о том, что численность армии и ее вооружения должны соответствовать не представлениям военачальников, а размерам и возможностям экономики страны.

Но наиболее ценный совет дал специалист-практик профессор Н. А. Данилов, который писал:

«Было время, когда армия верила в победу, пока верил в нее ее вождь.

Современная армия, заключающая в себе сильнейших представителей трудоспособной части своего народа, верит в победу до тех пор, пока верит в нее народ.

Настроение народных масс незамедлительно и широко передается армии, борющейся на фронте, через пополнения, приходящие из страны, через возвращающихся в ее ряды отпускных, больных и раненых и через письма, получаемые с родины. Влияние потрясений в области народно-хозяйственной жизни сказывается в настоящее время на действующей вооруженной силе более непосредственно и быстро чем это было в прежние времена… Фронт будет нести все жертвы, пока дома благополучно».

Кто же неизбежно проигрывает в затяжной позиционной войне? Судя по опыту Первой мировой войны,— та сторона, которой полностью перекроют доступ к самым необходимым ресурсам, либо та, чье правительство сделает больше непоправимых ошибок, или та, у которой развал транспортной инфраструктуры приведет к тотальному кризису. Но абсолютно точно — та, чей народ, доведенный до крайности, потеряет веру в победу.

Евгений Жирнов