Ферруччо Фурланетто о неспокойных временах на сцене и в жизни

Всемирно известный бас Ферруччо Фурланетто выступил в Санкт-Петербурге (где спел партию короля Филиппа II в «Дон Карлосе» Верди на Новой сцене Мариинского театра) и Москве (с концертом на сцене зала «Зарядье»). В свои 74 года он не собирается завершать карьеру и строит планы. О счастливых для оперного искусства годах молодости, о том, как сохранять свой голос, и проблемах управления в современных оперных театрах Ферруччо Фурланетто рассказал Владимиру Дудину.

— У вашего вокального долголетия есть личные секреты?

— Никаких секретов, но пою я действительно давно, начав с Верди, с итальянского репертуара. Но в один прекрасный момент карьеры, в 37 лет, когда я спел Дон Жуана и сразу вслед за ним — Фигаро, следующие 25 лет я посвятил Моцарту, а его музыка — чистая медицина для певцов. Исполняя его, вам не нужно выискивать какую-то искусственную манеру пения, надо всего лишь петь своим натуральным голосом, который ты получил от природы — в этом и заключается медицина. Сегодня, когда я физиологически — не только вокально, но и как мужчина, как человек — перешел в другую фазу, мне интересны и больше подходят по возрасту наряду с большими вердиевскими партиями Борис Годунов Мусоргского, Дон Кихот Массне.

— А Моцарта на сцене больше не поете?

— Я оставил Моцарта отнюдь не по вокальным причинам, в концертах продолжаю его петь — я обожаю его музыку. Просто характеры, особенно в итальянских операх Моцарта, принадлежат молодым героям, и в определенный момент натягивать на себя эти партии уже невозможно. Сегодня в моем распоряжении персоны, постоянно рефлексирующие: к вышеупомянутым я добавил бы еще Томаса Беккета в «Убийстве в соборе» Пиццетти — партия, ставшая для меня открытием. Но мой фаворит все-таки Дон Кихот, в котором сконцентрированы чистота, доброта, божественная природа человека. Вот вкратце моя вокальная история, в которой фундаментом был долгий период исполнения Моцарта. А пришел я в оперу из поп-культуры: играл на гитаре, но начал учиться у маэстро Кампогальяни в Мантуе, у которого учились Френи, Паваротти, Капуччилли, все великие итальянцы.

С самого начала он увидел во мне баса, а это очень важно для молодого певца — знать, кто ты есть.

После моего дебюта в «Дон Жуане» Кампогальяни подошел ко мне и произнес потрясающе важные слова: «Я больше не нужен тебе, настоящий учитель для тебя теперь ты сам. Сейчас ты можешь лететь на своих крыльях».

— Знаю, что вы учите партию Досифея в «Хованщине» Мусоргского для постановки Клауса Гута в Берлинской Государственной опере под управлением Симоны Янг. Это опера об одном из самых тяжелых периодов в истории России. Насколько вам удалось в нем разобраться?

— Я знаком с этой оперой, поскольку пел партию Хованского, и должен сказать, что постановка в венской «Штаатсопер» в режиссуре Льва Додина была очень серьезной, сильной работой. Под руководством Додина я получил особенный, изощренный и глубокий опыт. Мне нравятся свои персонажи в этой опере с точки зрения и вокальной драматургии, мелодии, и с точки зрения интерпретации — это герои, с которыми исполнителю есть где развернуться. Конечно, я читал об этом историческом периоде, как и в случае «Дон Карлоса», когда я изучал историю испанского короля Филиппа II, или подготовки к «Борису Годунову». И знаете, по поводу «Хованщины» меня посетили те же ощущения, что и после знакомства с историями Филиппа и Бориса. Это темные периоды, смутные времена, сложные для всех без исключения — как для голытьбы, так и для правителей мира.

Если вспомнить о Борисе, он был правителем своей огромной империи, но наступил момент, когда царь потерял самообладание, контроль за ситуацией. Никто с исторической точки зрения не скажет нам, действительно ли Борис приказал убить царевича.

Когда же он осознал, что впереди неминуемая смерть ждет не только его, что та же участь постигнет и его сына Феодора, он сильно испугался. Неспокойные были времена, но, скажите, когда они были спокойными? Однако я всегда остаюсь оптимистом.

— Опера, на ваш взгляд, еще как-то способна, извините, воспитывать человека, внушать ему «высокие гуманистические идеалы» или она давно уже не про это?

— Опера способна на многое, в оперном театре человек получает уникальный, ни с чем не сравнимый опыт на протяжении многих веков. Беда лишь в том, что сегодня директорами театров назначают тех, кто к музыке не имеет никакого отношения. Когда я начинал карьеру, а это было 50 лет назад, управленцами были люди невероятного интеллекта и масштаба личности. Их эрудиция в театре, музыке, опере, искусстве была очень высока, они душой и телом принадлежали театру, знали, как грамотно выстроить процесс. А сегодня директоров выбирают политики, которые ничего не понимают ни в музыке, ни в искусстве. Это мы наблюдаем во всем мире на уровне крупных мировых театров, которые как будто пребывают в тумане и потакают абсолютному невежеству, при котором иногда даже мужской от женского голоса не могут отличить. Да, мне повезло, я рос среди самого лучшего, что только можно представить. Мое становление происходило в мире, где творил Джорджо Стрелер, в постановке «Макбета» которого в «Ла Скала» состоялся мой дебют, а дирижировал Клаудио Аббадо. Мой первый Фигаро был в постановке Жан-Пьера Поннеля, а первого «Бориса Годунова» я делал на Зальцбургском фестивале вместе с Пьеро Фаджони, с которым общаюсь до сих пор и который очень страдает от невозможности продолжать свое режиссерское творчество.

Поэтому ситуация в оперном театре, существующая сейчас, больше похожа на трагедию.

Ну вот посудите сами. Два года назад я выступал в премьерной постановке «Силы судьбы», имя режиссера называть не стану. «Сила судьбы» для нас, певцов, что-то вроде священной книги, Библии оперной. А режиссер мне говорит о том, что финал оперы происходит после Четвертой мировой войны. Я спрашиваю: а почему после Четвертой?! «Потому что после Третьей мировой все было разрушено». Когда падре Гуардиано передает фра Мелитоне еду для нищих, но и нищих в этом «новом мире» уже нет, есть только гориллы и шимпанзе, складывается впечатление, что сегодня режиссеры как будто умышленно стараются идти врозь с композитором, хотят изнасиловать оперу.

— Вы нашли возможность приехать сейчас в Россию, чтобы получить внеконкурсную награду «От России с любовью» на премии «Онегин». Награды действительно для вас важны?

— Нам, артистам, жизненно необходимо признание, когда речь идет о сцене, будь то приглашение на церемонию или приглашение выступить. Это дарит возможность почувствовать себя артистом на 100%, это признание того, что ты делал в жизни. Никогда не забуду, как много лет назад мне вместе с Алексисом Вайсенбергом и Джесси Норман в Тулузе почетный посол ООН вручал премию в области музыки. Вайсенберг и Джесси радовались как дети, потому что это действительно что-то особенное, ведь они получили награду за свои заслуги.