Вышло на экраны «Королевство зверей» Тома Кайе

В прокате — как бы антиутопия Тома Кайе «Королевство зверей» (Le Regne animal). Посмотрев ее, Михаил Трофименков наконец догадался, что такое жанр body horror. Это когда зрителей тошнит, а режиссеры объясняют, что эта тошнота, как в одноименном великом романе Жан-Поля Сартра, исключительно экзистенциального свойства.

У семнадцатилетнего Эмиля (Поль Киршер) отрастают клыки, отваливаются ногти, выгибается хребет и наращивается шерсть: все показано весьма подробно и, мягко говоря, неаппетитно. Немудрено, что одноклассники смотрят на Эмиля несколько удивленно, а матерые и неприхотливые бородачи-соседи из провинциального городка готовы расчехлить винтовки, всегда притаившиеся наготове в багажниках их автомобилей, и погонять новоявленную зверушку по болотам.

А, простите, что еще с таким чудом природы делать? В кунсткамеру отправить — циничное издевательство над живым существом получится. Выдать талоны на усиленное питание — так ведь новые хищники страшно подумать, чего и кого кушают. Вон у Эмиля какие когти отросли. Одноклассник включил некий странный аппарат, вызывающий у мутантов тошнотворную реакцию (читал, что ли, Кайе «Обитаемый остров» братьев Стругацких, где такое же воздействие оказывали на интеллигенцию в тоталитарном обществе пропагандистские «башни»?),— и получил ноготками по лицу.

Бородатые вахлаки еще не знают, что мама Эмиля уже давно ошерстенела и оклыкастилась и потому содержится в некоем спецприемнике, поближе жить к которому перебрались в глубинку Эмиль и его папа-повар Франсуа (Ромен Дюрис). А еще по улицам того самого городка шарятся чудовищные люди-кузнечики, и только пьяным гулякам на ходулях кажется, что это проскакала очередная галлюцинация. По деревьям скачут дети-лягушата. А над озером пытается опробовать проросшие крылья человек-птица по фамилии Фикс (Том Мерсье).

В общем, случилось страшное. На человечество обрушилась новая эпидемическая беда: гомо сапиенс вдруг и без разбору превращаются в неведомых зверушек.

Во Франции с ее известными и славными военно-полицейскими традициями вводится что-то вроде комендантского часа для мутантов. Улицы бороздят карательные конвои. И только немногие диссиденты тихо бурчат, что вот в Норвегии с мутантами обращаются гораздо гуманнее.

Если говорить по-взрослому, а не потешаться над нелепым сценарием, то Кайе всерьез претендует на создание некоей метафоры современного общества. Общество действительно находится, мягко говоря, в глубоком беспорядке.

Но те, кого в фильме называют даже не мутантами, а «созданиями», должны кого-то олицетворять. А зрители должны им сочувствовать и ненавидеть тех, кто идет отстреливать людей-коршунов или людей-лягушек. Иначе это не метафора, а мусор какой-то.

Итак, начнем с карательных мер против мутантов. Это что, отображение ковидного карантина? Против его конкретного исполнения во многих странах, включая Францию, можно много чего сказать, но не до такой же степени: до бронетанковых операций здравоохранение не дотянуло. И больных по лесам и пролескам с вертолетов не расстреливали.

Значит, экранные мутанты — это некие «другие», на которых современная цивилизация объявила охоту и за которых Кайе, что, безусловно, делает ему честь, решил заступиться в такой вот метафорической форме.

Можно, конечно, потребовать у режиссера уточнить, кого конкретно он подразумевал под «другими», под вот этими вот с когтями, хвостами, клыками и шелушащейся чешуей. Арабов или евреев, русских или украинцев, кто там еще в кого стреляет в современном мире и кто еще кого искренне считает чужим.

Ответа нет. По гуманистическому умыслу Кайе, мы просто должны сочувствовать новым обитателям гасконских лесов и болот, потому что они когда-то были людьми. Но ошибка сценария заключается как раз в его гуманизме. «Создания» были, да, людьми, но, простите, перестали ими быть. Чао, бамбино, сорри. Если ты обросла шерстью и с интересом поглядываешь в сторону овечек на соседнем выгоне, ты — прости, мама — никакая не мама, а волчица.