Кто и почему пытал осужденных в тюремной больнице в Ростове-на-Дону

30 января Октябрьский районный суд Ростова-на-Дону приговорил сотрудников подведомственной ФСИН межобластной туберкулезной больницы №19 (МОТБ-19) к лишению свободы в колонии общего режима по делу о пытках в отношении пациентов психиатрического отделения. Потерпевшими по делу признаны 44 человека, двое из них умерли. Бывшему заместителю начальника учреждения Александру Ляху назначено семь лет шесть месяцев лишения свободы, заведующей психиатрическим отделением Дарье Поздняковой и врачу-психиатру Анастасии Поторочиной — шесть и пять лет колонии соответственно. Спецкор «Ъ» Ольга Алленова поговорила с потерпевшими, их защитниками и родственниками, а также изучила позицию обвиняемых.

«Сыну я не говорю пока, где папа умер»

Роман Михайлов умер 24 июня 2020 года, за месяц до своего дня рождения, в тюремной больнице. Ему было 43 года. Он был привязан к кровати около 70 дней. Причина смерти — огромный пролежень на спине, переросший во флегмону, сепсис.

Михайлов жил в хуторе Кавалерский Ростовской области. В первый раз он был осужден в 2016 году на полтора года за семейный конфликт (ч. 2 ст. 119 УК РФ). В 2019-м в гостях у родственника он подрался с соседом, его арестовали и осудили по той же статье (угроза убийством) на два года. «Рома был шебутной, вспыльчивый, но добрый,— говорит его вторая жена Ольга Михайлова.— Он никого не убил, человек, с которым он подрался, жив».

Во второй раз его арестовали 27 декабря 2019 года и отправили в СИЗО-3 Новочерскасска до суда. Суд Егорлыкского района Ростовской области рассматривал его дело 21 и 22 января. «Между судебными заседаниями он находился в отделе полиции в поселке Целина, нам дали краткосрочное свидание с ним,— вспоминает Ольга.— Я поехала к нему с его бывшей женой и дочерью от первого брака. Мы купили продукты — все, что он просил. Он не курил, но просил сигареты и чай, потому что в СИЗО это товар. Поцеловал меня, поздравил с днем рождения. Это был последний раз, когда я видела его живым».

Из СИЗО-3 Михайлов каждую неделю писал жене. 13 апреля, сразу после вынесения приговора, его отправили в тюремную межобластную туберкулезную больницу №19 (МОТБ-19).

«Он очень боялся попасть в тюрьму именно Ростовской области,— рассказывает Ольга.— Его должны были этапировать в колонию в Калмыкию, но до колонии он не дожил».

Мы сидим с ней на скамейке возле Октябрьского суда Ростова-на-Дону, куда Ольга приехала на заседание. Она вспоминает, что во время первого срока ее муж стал осведомителем оперативника ФСИН ростовской исправительной колонии-2 Дмитрия Скребца: «Рома мне говорил, что помогает Диме Скребцу. Все, что делалось внутри тюрьмы, главный оперативник должен был знать. В тюрьме была коррупция. Например, продавали мясо, которого не было в столовой. В СИЗО приносили спиртное и еду под грилем для блатных. Рома записал ролик о коррупции в колонии и передал Скребцу. Ролики по просьбе Ромы в интернет выкладывала я. Тогда был большой скандал, арестовали многих людей из ростовской ГУФСИН. Там, знаете, своя борьба была внутренняя. Наши СМИ писали, что Скребец хотел занять чье-то место. А Рома стал крайним. Когда его снова арестовали, он сказал, что в ростовскую колонию ему нельзя. "Меня там уничтожат". Скребца уже куда-то перевели, его не было в Ростове».

Заключенный Владимир Горбатков, который выполнял в МОТБ-19 обязанности санитара, рассказал на следствии (есть в распоряжении редакции), что накануне поступления в больницу Романа Михайлова санитары Юрий Тарануха и Артем Печерский обсуждали, что «из СИЗО привезут Михайлова и по указанию оперативного отдела его нужно определить "на вязки" и уделить особое внимание».

В психиатрическом лечении используется такой метод, как мягкая фиксация, то есть пациента фиксируют эластичными бинтами на время, пока начнет действовать успокоительный препарат,— однако в МОТБ-19 «вязками» называли жесткое привязывание человека на длительное время к кровати, это было наказание. Позже Горбатков услышал, что Михайлов «подставил каких-то должностных лиц» и за это его привязали.

«Санитары очень часто кололи Михайлова, также уколы делали медсестры,— приводятся в уголовном деле показания Горбаткова.— Михайлов был привязан постоянно, <...> он [был] "на вязках" по указанию оперативного отдела, <...> он был нормальным, не буйным и не склонен к суициду. Михайлов неоднократно просил, чтобы его отвязали и чтобы к нему пришел кто-то из оперативников».

По словам свидетеля, у Михайлова образовались пролежни в области копчика, и «врачи начали беспокоиться»: заведующая психиатрическим отделением Дарья Позднякова и врач-психиатр Анастасия Поторочина «приходили смотреть на Михайлова». Также в палату к больному приходил хирург.

По словам свидетеля, в первый раз хирург прямо в кровати прооперировал Михайлова, срезав некротические ткани вокруг пролежня. После этого Михайлов лежал привязанный на животе.

Когда врачи предложили отвязать его, санитар Юрий Тарануха сказал, что заместитель начальника МОТБ-19 Александр Лях, отвечавший за безопасность, запретил развязывать Михайлова.

В показаниях дочери Романа Михайлова от первого брака Галины (зафиксированы в уголовном деле) говорится, что отец не жаловался на здоровье, в апреле она с ним разговаривала и он собирался на этап в Калмыкию. Потом он пропал и два месяца не выходил на связь. Кто-то из находившихся в СИЗО с Михайловым передал ей информацию, что отца увезли в психиатрическое отделение МОТБ-19.

30 апреля 2020 года Галина приехала в больницу, к ней вышла Дарья Позднякова, сообщившая, что с Михайловым «все нормально», «при этом <...> сказала, что не может давать гарантий, выживет он или нет». Галина обратилась в Общественную наблюдательную комиссию (ОНК) Ростовской области.

«Она просила помочь найти отца,— вспоминает исполнительный директор Межрегионального фонда "Центр правовой защиты инвалидов и лиц с социально значимыми заболеваниями" Олег Сокуренко.— Мы с адвокатом приехали в МОТБ-19, но нам сказали, что у него все нормально, он в психиатрии, ему не рекомендуется встречаться с родными и адвокатами, и нас к нему не пустили. В июне Галина звонит и говорит, что отца перевели в хирургию. Мы снова приехали в МОТБ — никто ничего не знает. Мы не уходим. Вышел Тигран Рубенович (главный врач медсанчасти №61 при МОТБ-19 Тигран Мкртчян.— “Ъ”), сказал, что у Михайлова все в порядке, но лучше его не беспокоить».

12 июня 2020 года, по словам Галины, представитель ОНК Ростовской области Игорь Омельченко встретился с Михайловым и сообщил ей, что тому вырезали флегмону на спине и что «жалоб он не имеет». А 26 июня она узнала, что Роман Михайлов умер. Когда родственники забирали его тело в морге, они его не узнали: он был «седой, небритый, похудевший килограмм на пятьдесят, с длинными отросшими ногтями». Опознавали покойника по татуировкам.

«В гробу он лежал весь замазанный желтым тональным кремом,— вспоминает Ольга Михайлова.— Даже его черные брови и ресницы замазали. На ушах были кровоподтеки. Руки — маленькие, как у ребенка. Он иссушенный был весь, как мумия. При жизни он весил 120 кг, а когда хоронили — он вдвое меньше был. Одни косточки под пиджаком. И лицо неузнаваемое, худое, скулы выступали. И седой. При жизни он был темноволосый, а тут длинные седые волосы».

По словам Ольги, на момент похорон родственники не знали истинную причину смерти — им была выдана справка, в которой говорилось, что она не установлена. «Только через два месяца дали заключение, что причина смерти — огромная флегмона поясничной области, от лопаток до копчика, и сепсис. Все это я узнала уже в суде, меня пригласила туда как потерпевшую председатель фонда Елена Константиновна Елисеева (директор Центра правовой защиты инвалидов и лиц с социально значимыми заболеваниями.— “Ъ”). Свидетели рассказывали, что Роме прямо в палате отрезали ножницами куски некротизированной кожи. Он орал, но все равно был привязан. Только когда у него начался сепсис, его перенесли на носилках в палату интенсивной терапии. Там операцию уже сделали под наркозом».

У Романа Михайлова остались дочь от первого брака, внучка и сын от второго брака. Ольга Михайлова вспоминает, что в последнем письме из СИЗО муж написал ей, что мечтает изменить свою жизнь, отвести сына в первый класс, наладить отношения с близкими. «Сыну я не говорю пока, где папа умер. Вырастет, потом расскажу»,— говорит Ольга.

«Банально лежал в каловых массах, что вызвало распространение флегмоны»

В смерти Романа Михайлова обвинили заведующего хирургическим отделением Алексея Константинова. Расследовали дело долго, только в середине 2022 года, спустя два года после смерти Михайлова, в суд было передано уголовное дело о причинении смерти по неосторожности.

В суде Константинов сказал, что сделал для Михайлова больше, чем кто-либо другой в больнице, и своей вины в его смерти не признал. Он сообщил, что работал в МОТБ-19 с 2007 года и в психиатрическое отделение заходил редко,— до смены руководства больницы там не привязывали пациентов. Когда в 2018-м на должность главного врача МСЧ-61 при МОТБ-19 пришел Мкртчян, а на должность заместителя начальника МОТБ-19 по безопасности и оперативной работе — Лях, «стало лавинообразно увеличиваться количество применения средств мягкой фиксации, после чего резко увеличилось количество пролежней».

«Мы вынуждены были практически ежедневно ходить на перевязки и перевязывать пять—десять человек,— рассказал хирург суду.— Вследствие этого у нас даже возникали конфликты с начальником психиатрического отделения Поздняковой. Но впоследствии мы (хирурги) поняли, что в применении "вязок" психиатры не играют никакой роли. Всем руководит Лях».

По словам Константинова, попасть в отделение он мог только с разрешения оперотдела — даже если его приглашала завотделением Позднякова, но на это не было санкции оперотдела, пройти к пациентам в отделение хирург не мог. Санитары ему прямо говорили, что Позднякова ничего не решает.

«Я, как и другие врачи, вынужден был звонить в оперативный отдел Ляху или Рябкову (начальник оперотдела), они давали добро, после чего им перезванивали санитары, и только после этого они пускали в отделение»,— рассказывал врач. В некоторые палаты санитары вообще могли не пускать врачей, объясняя, что это приказ Ляха — мол, Лях приказал забыть о человеке на какое-то время.

Однажды хирург по фамилии Ожаков сообщил Константинову, что санитар не пустил его в палату к пациенту, который поступил с инородными телами в теле и числился за хирургическим отделением, хотя на самом деле был привязан в психиатрическом. «Про него Лях сказал забыть на 14 дней»,— вспоминал хирург.

Переводить пациентов из психиатрии в другие отделения можно было только с разрешения оперотдела. Однажды Позднякова перевела двух пациентов в хирургию для лечения пролежней, рапорт о переводе был подписан кем-то из оперативников, но Лях об этом не знал,— вскоре после перевода Позднякова рассказала Константинову, что «ей позвонил Лях и кричал, что эти больные попали в общее отделение, где рассказали о "вязках", и это может вызвать конфликтную ситуацию». Именно из-за оперотдела хирурги выполняли ряд операций прямо в палатах психиатрического отделения — «зашивали раны, вскрывали гнойники, ставили подключичные катетеры», сообщил Константинов.

Из показаний Константинова следует, что в МОТБ-19 не хватало перевязочных материалов, лекарств, он докладывал об этом руководству, но ему велели решать проблему самостоятельно. Он утверждал, что главный врач Мкртчян запрещал писать в медкартах слово «пролежень», поэтому, «несмотря на огромное количество пролежней, нигде такого диагноза нет», хирурги вместо этого писали «инфицированная рана» или «нейротрофические нарушения». «То есть мы вначале писали "пролежень", а он просто не пропускал историю на выписку, пока не перепишешь»,— заявлял хирург. Одна из врачей, по его словам, ездила жаловаться «в медотдел ФСИН» на то, что происходит в психиатрическом отделении МОТБ-19, но на следующий день ее вызвал главврач и «сказал не лезть куда не нужно, после этого ее не пускали в психиатрию вообще».

Рассказывая о Романе Михайлове, хирург Константинов сказал, ссылаясь на информацию от других осужденных, что тот «был агентом оперативного управления, а затем пошел против своих кураторов, за что его и наказали». В первый раз Константинов увидел Михайлова в конце апреля 2020 года — врача пригласили в отделение для перевязки пациентов с пролежнями. По его словам, пролежни Михайлова ничем не отличались тогда от пролежней других пациентов. «Я выполнил перевязку (у Михайлова.— “Ъ”), иссек некротизированные ткани, как и у других больных».

Поскольку психиатры уже назначили Михайлову антибиотики, Константинов их не назначал. Обо всех своих действиях он написал в медкарте пациента. Главным в лечении пациента на тот момент был противопролежневый уход, считает Константинов, а для этого больного надо было отвязать.

2 июня хирурга Константинова вместе с врачом-терапевтом и реаниматологом вызвали в психиатрию к Михайлову, который «затяжелел». И терапевт, и хирург поставили диагноз «флегмона поясницы».

Из-за того что состояние пациента было «критическим», он «практически не вступал в контакт, так как длительно находился под психотропами», оперировать нужно было как можно скорее, а оперотдел не разрешал перемещать больных без согласования,— Константинов принял решение оперировать Михайлова прямо в палате.

По его словам, пациент мог не выйти из наркоза, будучи в таком тяжелом состоянии, поэтому он провел операцию (иссек и удалил некротизированные ткани) под местной анестезией. На следующий день он сообщил руководству, что пациента надо переводить в палату интенсивной терапии (ПИТ), однако ему ответили, что Михайлов будет получать лечение в своей палате и перевязки ему нужно делать там же.

«Я ежедневно перевязывал Михайлова,— рассказал Константинов.— В дальнейшем у него сформировался некроз глубоко лежащих тканей (мышц), их я уже не мог удалить под местной анестезией». 5 июня он сделал пациенту операцию под общим наркозом, и в этот же день, по утверждению врача, Романа Михайлова перевели в ПИТ.

«Начиная с 02.06 я ежедневно пытался спасти Михайлова»,— заявил обвиняемый в суде. По его словам, у половины привязанных пациентов психиатрического отделения МОТБ-19 были пролежни, но флегмоны не было ни у кого. Он объяснил, что причиной такого тяжелого состояния Михайлова стал длительный срок фиксации (он был привязан дольше всех пациентов) и отсутствие ухода. «Михайлов банально лежал в каловых массах, что вызвало распространение флегмоны»,— сказал обвиняемый.

Также он отметил, что следствие хочет наказать пару врачей «для вида», но на самом деле оно должно было выяснить, кто отдал приказ о переводе Михайлова из СИЗО в МОТБ-19. «В сети интернет появляется видео Михайлова, где он говорит, что есть угроза его жизни в колониях Ростовской области, поэтому, если будет новый срок, он хотел бы отбывать его в другом регионе,— рассуждал обвиняемый Константинов.— После этого из СИЗО-3 Михайлова переводят при очень странных обстоятельствах. Но, несмотря на это, следствие не устанавливает, кто и зачем перевел Михайлова в МОТБ. Хотя как человек, работающий более десяти лет в данной структуре, я понимаю, что такого не может быть, должна сохраниться запись в амбулаторной книжке с направительным диагнозом, кто его установил <...> должны сохраниться рапорта»

По словам врача, при конвоировании заключенного или подследственного в больницу с ним обязательно едет медик того учреждения, в котором тот содержался. В данном случае это должен был быть медработник из СИЗО-3. «Но следствием не установлены ни медики, ни начальник караула, а точнее, кто и зачем привез Михайлова»,— сказал Константинов.

Летом 2022 года суд закрыл уголовное дело против Алексея Константинова из-за истечения сроков давности привлечения к ответственности.

Одновременно с этим процессом шло следствие по «основному делу» о жестоком обращении с пациентами в психиатрическом отделении МОТБ-19. Более 60 человек дали показания о том, что в их отношении там применялось физическое и сексуальное насилие. 44 человека были признаны потерпевшими только за 2020 год.

Обвинения в превышении должностных полномочий и в пособничестве в этом преступлении были предъявлены заместителю начальника МОТБ-19 Александру Ляху, заведующей психиатрическим отделением МСЧ-61 при МОТБ-19 Дарье Поздняковой и врачу-психиатру Анастасии Поторочиной. По версии следствия, Лях давал указание Поздняковой связывать пациентов, а чтобы скрыть следы от «мягкой фиксации», та заставляла Поторочину вносить в медицинские карты пациентов недостоверную информацию. Это дело называют «основным», потому что из него было выделено еще несколько уголовных дел в отдельные производства.

«Они его убьют, сделайте что-то»

Пациенты, попадавшие в психоневрологическое отделение МОТБ-19, по словам исполнительного директора Межрегионального фонда «Центр правовой защиты инвалидов и лиц с социально значимыми заболеваниями» Олега Сокуренко, делились на три группы: примерно 30% заключенных с психическими расстройствами, которым требовалось соответствующее лечение; около 50% — «проблемные» осужденные и подследственные, которые проявляли несогласие со следствием, возмущались, спорили с начальством в колониях,— их направляли в МОТБ в воспитательных целях; и около 20% — те, у кого вымогали деньги.

«Один из пациентов передал из МОТБ-19 записку своей матери, в которой сообщает, что его "закрыли на психушку" и бьют,— рассказывает Сокуренко.— Он просит мать спасти его. Эта записка приобщена к уголовному делу. Мать перевела 500 тыс. руб. сотруднику больницы. Она дала показания следователю. Это дело о вымогательстве выделено в отдельное производство и пока не доведено до суда».

Олег Сокуренко уже несколько лет защищает потерпевших из МОТБ-19 при поддержке команды правозащитного проекта «Фактум».

В 2019 году ему позвонила ростовчанка Амалия, старшая сестра осужденного за вербовку людей в ИГИЛ (признана террористической организацией и запрещена в России) Вазгена Заргарьяна, и попросила о помощи.

Вазген Заргарьян родился в 1992 году. Семья жила в Казахстане, но, когда Вазген был подростком, переехала в Россию. После школы он уехал учиться в Китай, потом — в Малайзию. «В 2013 году Вазген приехал домой на каникулы,— рассказывает мне Амалия.— Тем летом повесился наш младший брат. Я была уже взрослым человеком, а Вазгену было двадцать, он не смог это пережить. Он очень чувствительный, чуткий парень, и очень умный, знает несколько языков. Он всегда пытается докопаться до сути».

По словам Амалии, брат стал часто посещать мечеть в Ростове-на-Дону: «В мечети его кто-то и завербовал. Они ходили на какие-то квартиры, в ячейки, он решил уехать в Сирию. ФСБ накрыла эту квартиру, поймала 20 человек, троих из них закрыли, остальных отпустили. Вазген во всем сознался, рассказал, кто и когда его завербовал, признал вину. Сказал: я виноват, я не знал, мне это вот так преподносили. Ему дали два года семь месяцев, он был согласен с приговором. Даже в интервью говорил, что ему задурманили голову, и просил молодых людей не идти по его стопам».

В 2017 году, когда срок Вазгена закончился, сестра и мать приехали в исправительную колонию (ИК-10) встретить его, но он оттуда так и не вышел.

«Мы ждали его полдня, с 7 часов утра,— вспоминает Амалия.— Спрашиваем, где он, нам отвечают, что уже ушел». Семья искала парня две недели и нашла в СИЗО-4. Амалия добилась свидания с братом, и он рассказал, что ему предъявлено обвинение в распространении видеороликов экстремистского содержания. «По первому своему делу Вазген сотрудничал с ФСБ,— рассказывает сестра.— И к нему в тюрьму пришел сотрудник ФСБ, которого он знал. Привет, мол, на тебе телефон: если кто-то в колонии будет говорить про ИГИЛ (признана террористической организацией и запрещена в РФ.— “Ъ”), ты мне позвони и скажи. Вазген взял. Говорит, что дурак был, думал, осталось два месяца до конца срока, хоть домой позвоню. Это было на улице возле оперчасти. Он положил телефон в карман, и тут же к нему подошли оперативники. Изъятие под протокол. В телефоне было экстремистское видео. Оперативники нашли трех свидетелей, которым Вазген якобы показывал эти видео. Но на суде два из этих свидетелей отказались от своих показаний: один сказал, что говорил с Вазгеном о спорте, а второй вообще не вспомнил, кто такой Вазген. Третий же был осведомителем какого-то сотрудника из оперчасти и на момент суда еще отбывал срок. То есть он был подневольный человек. Вот так сфабриковали дело. Потом уже я узнала, что они и не планировали отпускать Вазгена».

После повторного ареста Вазген Заргарьян стал конфликтовать в СИЗО-4 с оперативниками: одного из них облил кипятком, в других кидался разными предметами. Правозащитник Олег Сокуренко считает, что у парня началось психическое расстройство. Амалия говорит, что брат никогда не обращался к психиатрам и не страдал душевными заболеваниями, но он «вспыльчивый и не терпит несправедливости». Однако она тоже убеждена, что в СИЗО его «сломали». «В конце 2017-го его поместили в СИЗО-4 и начали выбивать из него признательные показания: он должен был признаться, что вербовал в колонии людей с телефона. Он отказывался. Они три месяца не могли предъявить ему обвинение». По словам Амалии и Олега Сокуренко, за эти месяцы следствия Заргарьяна несколько раз отправляли в МОТБ-19 под предлогом его психического состояния. «Повод для госпитализации в психушку найти очень легко,— рассуждает Амалия.— К нему в камеру в СИЗО-4 подселили двух человек, и они ночью выкидывали из шкафчика его вещи, топтали его книги. Вазген спортсмен, он начал с ними драться. Вызвали бригаду психиатров — якобы у него приступ. Его одного из троих забрали в психиатрию МОТБ-19. Там его привязали к кровати, кололи галоперидолом. 15 суток он находился там "на вязках". Это была первая госпитализация». Когда заключенного вернули в СИЗО из больницы, сестра с матерью смогли навестить его. «Мы его не узнали,— вспоминает Амалия.— У нас было свидание с ним до больницы — он выглядел хорошо, был спокойным, говорил, что не понимает, почему его задержали, и что не будет ни в чем признаваться, потому что свое он уже отсидел. А когда мы его увидели после психушки МОТБ-19 — это был какой-то доходяга, худой, ручки трясутся. Он сказал, что ему кололи лекарства и что тремор пройдет со временем. Моя бедная мама плакала, глядя на него».

По словам Олега Сокуренко, после этого случая Заргарьяна начали отправлять в МОТБ-19 за разные мелкие нарушения с периодичностью раз в месяц, и это «его добило»: «Он стал слышать голоса джиннов, проявлять агрессию».

«Вазген из-за этой больницы перестал быть нормальным человеком,— считает Амалия.— У него появился шум в голове, он стал бросаться на окружающих. Они его сделали сумасшедшим. Первые два раза в МОТБ-19 они завязывали его на 15 дней. Один раз его избивали два выходных дня железной палкой. Нам тогда позвонил их санитар, кажется Саша, и сказал: "Они его убьют, сделайте что-то". Передачки мы ему носили каждую неделю по 20 кг. А ему их не давали, он был привязан. Я его потом спрашивала, как он выдержал, а он говорит: "То, что не кормили, не самое страшное. Страшное — уколы. Мне ваши передачки помогали — когда вы их передавали, мне уколы не делали". Это каменный век. Люди там просто гнили. Они ходили под себя. Я не знаю, как Вазген выжил. Санитары били его, привязанного. Все они подчинялись замначальника больницы Ляху, который курировал оперативную работу. Там были люди, совершившие тяжкие преступления, а он их сделал санитарами».

О том, что Заргарьяна привязывали к кровати на длительное время, в его карте информации нет. Впоследствии врач-психиатр Ксения Маркарова, лечившая Заргарьяна, показала на следствии, что завотделением Дарья Позднякова дала ей указание не записывать в медкартах подлинную информацию о том, на какой срок были привязаны пациенты,— во всех случаях указывался срок не более двух часов (именно на столько в МОТБ-19 разрешено привязывать пациентов). Между тем в уголовных делах против Ксении Маркаровой (выделено в отдельное производство), а также против Дарьи Поздняковой, Александра Ляха и врача-психиатра Анастасии Поторочиной говорится о 44 потерпевших, которых в 2020 году привязывали в психоневрологическом отделении на длительные сроки, превышающие два часа.

Амалия утверждает, что в ходе второго следствия были серьезные нарушения: «Вазгена задержали без обвинения, и после двух месяцев в СИЗО обвинения все еще не было. Потом они предъявили Вазгену те же статьи, за которые он уже отсидел. Следователем по второму делу Вазгена стал тот же, который расследовал и первое дело. Адвокат сказал, что это противозаконно. Мы отправляли жалобы в разные ведомства, но это не помогло».

Новый срок Заргарьяну дали по совокупности преступлений: пять лет за экстремистские ролики, десять лет за то, что облил кипятком сотрудника ФСБ, и еще четыре года — за 18 случаев нарушений распорядка в колонии. В общей сложности — 19 лет. В конце 2017 года его отправили в колонию в Комсомольск-на-Амуре. Этап длился полгода. В колонии осужденный повздорил с сотрудником, кинул в него камень — на него завели новое дело и отправили обратно в Ростов-на-Дону, в СИЗО-1. На этот этап ушло еще полгода.

В 2019-м умерла мать Заргарьяна. По словам сестры, он тяжело это пережил.

Весной 2020 года Амалия смогла встретиться с братом в СИЗО-1 и передала для него Коран. Что произошло потом, по ее словам, непонятно: «То ли ему не передали книги, то ли что-то еще, но как-то спровоцировали агрессию. Он сам потом не мог вспомнить. Его поместили в одиночную камеру, он там нашел крышку от консервной банки, она была хорошо заточена. И он отрезал себе половые органы. Он боли не чувствовал, понимаете? Он больной человек. Мы об этом говорили в суде — его надо лечить, а не наказывать».

Из СИЗО Заргарьяна увезла скорая. По словам Олега Сокуренко, пациент был при смерти, потеряв много крови.

13 июня 2020 года его прооперировали в Городской больнице скорой медицинской помощи Ростова-на-Дону и поместили в психоневрологическое отделение МОТБ-19. «Он был весь в трубках, на капельницах, еле живой, а его привязали ремнями к кровати на 71 день»,— говорит Сокуренко.

Тогда правозащитники и узнали о заключенном Заргарьяне — Амалия обратилась к Олегу Сокуренко с просьбой разыскать брата, она несколько месяцев не могла ничего о нем узнать. «Когда мы нашли его в МОТБ-19, то стали писать в УФСИН, чтобы нам разрешили его повидать, но стена была непробиваемая, нам отвечали, что у него все хорошо, продукты ему передают. А потом мы узнали, что все продукты, которые ему передавала семья, забирали санитары, а самого Заргарьяна практически не кормили».

«Я ходила в МОТБ-19, разговаривала с Дарьей Поздняковой, начальником психиатрического отделения,— вспоминает Амалия.— Я ее спросила, привязан ли Вазген. Она мне сказала: "Да вы что, он после такой травмы, как мы можем его привязать? Мы его лечим, не волнуйтесь". Санитары кидали в него шприцы, как дротики. Старший санитар Тарануха избил Вазгена, когда тот плюнул ему в лицо. Мой брат лежал привязанный, а его бил здоровый мужик, который был осужден за тяжкое насильственное преступление».

В протоколе допроса следователем санитара Горбаткова также упоминается это избиение: «Заргарьян находился в палате №8... Я находился около палаты №8 на втором этаже, в коридоре. Я услышал звуки, похожие на потасовку (драку), после чего увидел, как из палаты, где находится Заргарьян, резко выбежал Тарануха <…>, который подошел к умывальнику <…>, после чего умылся и вернулся в палату №8, при этом дверь в палату была открыта. <…> У Заргарьяна была кровь на лице, а также скомкано одеяло в области груди. Сам Заргарьян находился "на вязках", то есть не мог даже оказать сопротивления. К нему подошел Тарануха <...> и начал наносить удары руками в область лица». Позже свидетель узнал от больных, что Заргарьян плюнул в лицо Таранухе, за что тот его и избил.

В июне 2020 года в МОТБ-19 умирает заключенный Роман Михайлов. О жестоком обращении с пациентами в МОТБ-19 сообщает ОНК Ростовской области и пишут СМИ.

Родственники, адвокаты и правозащитники обращаются в прокуратуру по надзору за соблюдением законности в исправительных учреждениях, ГУФСИН по Ростовской области, Следственный комитет. Амалия в августе 2020-го буквально штурмует МОТБ-19 и сообщает правозащитникам, что ее не пускают на свидания к брату в больницу и скрывают от нее его состояние. В конце августа Заргарьяна быстро выписывают и отправляют в СИЗО-1. Амалия навещает его там и в слезах звонит Олегу Сокуренко — по ее словам, брат не может ходить, его носят в туалет на руках, на теле у него страшные гематомы от ремней.

«У него на копчике был пролежень, до кости, его прямо в отделении на кровати почистили и зашили,— рассказывает Амалия.— Руки все были в шрамах, запястья, как у ребеночка, тонкие, атрофированные. Сотрудники в СИЗО учили его ходить, кормили с ложки. Он не мог сам опорожняться. Я не знаю, как он выжил. Просто он физически сильный, не пил, не курил, спортсмен, жилистый, худой — видимо, это спасло ему жизнь».

Сокуренко сообщает о звонке Амалии в ОНК Ростовской области, те навещают Заргарьяна в следственном изоляторе и фиксируют травмы на теле. Начальник медицинской части в СИЗО говорит, что Заргарьян поступил в таком состоянии из больницы. В сентябре 2020 года ГУФСИН начинает проверку в МОТБ-19.

«15 сентября сотрудники Управления собственной безопасности ГУФСИН Ростовской области едут в МОТБ-19 с неожиданной проверкой,— рассказывает Олег Сокуренко.— Они видят привязанных людей. Эти сотрудники собирают у пациентов разрешения на ознакомление с медицинской документацией, выясняют у врачей основания для применения мер физического стеснения. ГУФСИН по Ростовской области, прокуратура и Следственный комитет начинают проверки». Вскоре после того, как сотрудники УСБ ГУФСИН РФ по Ростовской области нагрянули в тюремную больницу, пациентов, наконец, развязали. Среди них был Александр Куликов, умерший в этот же день, через несколько часов после того, как его освободили от веревок.

«Восходящий отек спинного мозга, восходящий отек головного мозга»

Александру Куликову в 2020 году было 38 лет. В МОТБ-19 он прибыл из СИЗО города Шахты. По словам Олега Сокуренко, Куликова задержали за «хулиганские действия». В МОТБ-19 его привязали к кровати сразу после поступления, и он провел в таком положении семь дней. В материалах уголовного дела приводятся показания сестры Александра Куликова, которая представляет его интересы в суде. 10 сентября 2020 года она пришла в МОТБ-19, чтобы навестить брата, и, по ее словам, врач Позднякова не разрешила свидание, сообщив, что Куликов «ведет себя буйно» и поэтому она «приняла решение о применении к нему мер физического стеснения». Сестра спросила, что значит «буйно», Позднякова ответила, что Куликов «подходит к окну и кричит».

Свидетельница смогла добиться встречи с братом только 15 сентября, когда в учреждение пришла проверка из УСБ ГУФСИН России по Ростовской области. «На Куликове А. А. был одет больничный халат, из-под которого виднелся катетер,— записаны ее показания в уголовном деле.— Куликов А. А. выглядел слабым, жаловался на мочевой пузырь и катетер. <...> Тяжело дышал, выглядел неопрятно, со следами какой-то каши на лице. <...> На его запястьях были "глубокие вмятины" — борозды от вдавливания» (орфография оригинала сохранена). Куликов сообщил сестре, что плохо себя чувствует, и через несколько минут вернулся в отделение, зашел в процедурный кабинет, потерял сознание и умер.

Проверка по факту смерти Куликова показывает, что на нем нет живого места: следы от привязывания ремнями, кровоподтеки и ссадины, внутренние кровоизлияния, сломаны три ребра, сильные гематомы по всему телу. Выясняется, что пациент был накачан большими дозами психотропных препаратов.

Через неделю экспертиза показывает, что причина смерти — тупая травма грудного отдела позвоночника, гематома спинного мозга, отек мозга. В заключении судмедэксперта, исследовавшего труп Куликова, говорится, что основная травма погибшего — «закрытая тупая травма верхней трети задней поверхности груди (спинальная травма)», «единичные внутрикожные и в подкожно-жировую основу кровоизлияния по срединной линии задней поверхности груди», разрыв позвоночных связок, «субдуральная гематома спинного мозга от 3-го шейного до 10-го грудного позвонков», «кровоизлияние в наружную стенку задней поверхности грудного отдела аорты». Осложнения от основной травмы — спинальный шок: «сдавление спинного мозга субдуральной гематомой», «восходящий отек спинного мозга, восходящий отек головного мозга» (в статье приводятся фрагменты заключения судмедэксперта от 18.09.2020).

«На суде мы спросили младшего инспектора службы безопасности МОТБ-19, который должен был каждый день обходить с видеокамерой палаты, видел ли он состояние Куликова,— рассказал “Ъ” адвокат Лев Дорофеев.— Он ответил: "Я не видел, он был накрыт простыней по горло". Мы говорим: ну, значит, голову видел — а у Куликова был ушиб мягких тканей затылочной области головы, шеи. Но он "ничего не видел". На вопрос, видел ли он, что люди связаны, он сказал: "А я при чем, это же назначение врача". Мы спросили, буйным ли был Куликов,— он ответил, что нет».

Поскольку умер Куликов не от длительного привязывания, а от удара, уголовное дело о его смерти выделили в отдельное производство. Обвинение по ч. 4 ст. 111 предъявили старшему санитару Юрию Таранухе — именно он, как показали свидетели, заходил в палату к Куликову и бил его.

В деле есть признательные показания Юрия Таранухи: он сознается, что ударил Куликова, но «несильно», а тот упал и ударился о кровать. На суде обвиняемый отказался от этих показаний, сказав, что они были даны под давлением.

Следствие по этому делу шло год. В конце 2022-го начался суд над Таранухой. Он потребовал суда присяжных. 1 августа 2023 года присяжные его оправдали. По данным ОНК Ростовской области (об этой версии сообщали СМИ), Куликов, возможно, был избит в СИЗО и поступил в больницу уже с переломанным позвоночником, однако врачи не обратили на это внимания. Гособвинение подало апелляцию, ведь, даже если Куликов получил травмы до поступления в МОТБ-19, умер он после того, как его ударил санитар.

16 октября я присутствовала на заседании Ростовского областного суда, который должен был рассмотреть апелляцию прокуратуры на приговор Октябрьского райсуда города Ростова-на-Дону. Юрия Тарануху подключили к заседанию при помощи видеосвязи. Высокий, крупный мужчина в тюремной робе выглядел спокойным и уверенным. Подсудимый рассказал, что родился в 1981 году, в 2004-м был осужден на 15 лет лишения свободы в колонии строгого режима (п. «б» ч. 4 ст. 131; п. «б» ч. 4 ст. 132; ч. 1 ст. 119 УК РФ). Из-за того что апелляционное представление он не получил, судебная коллегия перенесла заседание. В ноябре 2023-го суд отменил оправдательный приговор Юрию Таранухе и направил дело на пересмотр, с новым судом присяжных. По словам адвоката Льва Дорофеева, родные Александра Куликова, проходящие потерпевшими по этому делу, считают, что его «заказали».

«Ремни из простыней, а также буксировочные тросы для автомобилей, которые обшиты были простынками»

В показаниях врача психиатрического отделения МОТБ-19 Ксении Маркаровой говорится, что пациентов привязывали, если соответствующие приказы отдавали врачи или замначальника больницы по безопасности и оперативной работе Александр Лях. Она вспомнила несколько случаев, когда указания о «вязках» исходили лично от Ляха. Она совершала обходы, видела привязанных пациентов, велела санитару отвязать их, но тот отвечал, что он должен обсудить это с «Санычем», звонил Ляху, и после этого пациента либо отвязывали, либо нет.

Уголовное дело против Маркаровой было выделено в отдельное производство, так как она заключила со следствием досудебное соглашение, признала вину и дала показания по делу. В феврале 2023 года она получила условный срок и запрет заниматься медицинской деятельностью в течение двух лет.

В показаниях свидетеля Владимира Горбаткова говорится, что в 2020 году он, будучи осужденным по статье 228 УК РФ и отбывавшим наказание в ИК-1, попал в психоневрологическое отделение МОТБ-19, где провел семь месяцев. «После осмотра и изъятия вещей провели в пустую палату», где санитары Юрий Тарануха и Артем Печерский сделали ему уколы. На следующий день к нему пришла врач-психиатр Анастасия Поторочина и, по словам Горбаткова, пригрозила ему лечением, от которого ему станет плохо.

В тот же день его перевели в другую палату на третий этаж, где медсестры и санитары делали ему уколы, от которых он плохо себя чувствовал. Тогда он решил договориться с Таранухой, и тот выдвинул условие — Горбатков должен был ухаживать за пациентами, которые находятся «на вязках», и работать уборщиком. Он согласился, и ему перестали делать уколы. После этого его перевели на второй этаж, где в основном лежали пациенты «на вязках».

По словам Горбаткова, они были привязаны от нескольких дней до двух с половиной месяцев. Он кормил осужденных, которые были «на вязках», убирал за ними, мыл полы. По его словам, санитары делали пациентам уколы, давали таблетки, водили их на процедуры, а также привязывали людей к кроватям. В августе 2020-го Горбаткову предложили заменить заключенного Артема Печерского, который выполнял функции санитара, раздавал еду в отделении и срок которого подошел к концу. После освобождения Печерского Горбатков переехал в комнату, которую занимали также санитары Тарануха и Сайфуллин.

Из показаний Горбаткова следует, что у Юрия Таранухи были «доверительные отношения» с замначальника МОТБ-19 по безопасности Александром Ляхом, начальником оперотдела Рябковым и оперативником Матяшом — все распоряжения отдавались лично Таранухе, а тот, приходя в отделение, раздавал задания другим санитарам.

По словам Горбаткова, у всех санитаров имелся ключ, открывающий палаты. Из сотрудников круглосуточно в отделении находились только дежурные младшие инспектора — они по утрам пересчитывали осужденных, а остальное время чаще всего проводили в палате №2, где жили санитары. Кроме палат 8 и 9, где привязывали пациентов, в отделении была палата 5 — «резинка». Она была обита резиной, туда помещали пациентов по одному. «В основном это были те, кто имели конфликты с администрациями учреждений, из которых они прибыли, либо с администрацией МОТБ-19,— говорится в показаниях Горбаткова.— Пациента, который находился в "резинке", нельзя посещать, кроме одного раза в день для кормления. <...> Были случаи, когда не хватало мест, и в "резинку" помещали пациентов, к которым применяли "вязки"».

Роман Михайлов провел «на вязках» 73 дня по указанию Александра Ляха, убежден свидетель Горбатков. «Мне лично говорил об этом Тарануха,— утверждает он.— При мне Тарануха неоднократно повторял врачам, что именно Лях <...> дал указание привязать Михайлова и не отвязывать».

Горбатков подробно описывает, как привязывали пациентов в психоневрологическом отделении: «Сначала привязывали голени к кровати, затем накладывалась "вязка" на запястья, обе (руки.— “Ъ”) привязывались к раме постели (имеется в виду металлическое изголовье.— “Ъ”), так чтобы руки были вытянуты, затем "вязка" пропускалась под подмышками, через плечи и шею, и в конце затягивалась. Для некоторых пациентов, которые пытались снять с себя вязки, они накладывались на колени, на локти и на лоб для фиксации головы. Ремни были из различных материалов, то есть в ход шло все то, чем можно было привязать. <...> Ремни из простыней, а также буксировочные тросы для автомобилей, которые обшиты были простынками».

Одновременно привязанными Горбатков видел 20 человек. У десяти из них развились пролежни. Все врачи отделения видели, что пациенты привязаны. Во время обхода заключенные часто просили врачей развязать их (это Горбатков слышал лично), однако врачи эти просьбы игнорировали. В случае если у пациента образовывались пролежни, Маркарова и Позднякова давали указание обрабатывать раны, говорит Горбатков, а когда он или другие санитары сообщали врачам о серьезных пролежнях, те приказывали отвязать пациента и оказать ему помощь: обработать раны, дать антибиотики или пригласить хирурга, который удалит «образовавшиеся наслоения».

Потерпевший Сков-нев (зафиксировано в материалах уголовного дела) летом 2020 года в колонии «совершил членовредительство по собственной инициативе» и с июля по декабрь провел в МОТБ-19, в психиатрическом отделении. Сразу после поступления его привязали к кровати «за руки и ноги, также обвязали плечи». Он спросил, зачем его связали, санитары ответили ему, что «так надо». Он пролежал в таком положении неделю, за это время его ни разу не отвязывали, никто из врачей к нему не приходил, его не кормили. Уколы ему делали санитары Тарануха, Сайфуллин и медсестры. В палате с ним лежали еще четыре человека — все были привязаны. Естественные нужды он справлял «под себя на матрац». Через неделю его отвязали — по его мнению, из-за какой-то проверки — и перевели в другую палату. Идти самостоятельно он не мог. Из-за плохого самочувствия он не встал за таблетками, и санитары наказали его, привязав еще на сутки. Вскоре в его палату привели Александра Куликова. Днем тому стало плохо, у него болело сердце, он стал звать на помощь. Сков-нев позвал постового, в палату пришли санитар Тарануха и медсестра. Куликову сделали укол, а Сков-нева снова перевели в палату (8 или 9), где он был в первую неделю, и привязали. На этот раз ему поставили катетер в мочеиспускательный канал, приносили «утку». Так он провел еще неделю. В это время в палату уже стали заходить врачи, а также сотрудники в форменной одежде — возможно, проверяющие. У Сков-нева появился пролежень в области копчика. Когда его отвязали и перевели в другую палату, он показал врачу рану, тот велел мазать зеленкой, но это не помогало. Однажды Александр Куликов, лежавший в той же палате, снова закричал от боли, Сков-нев позвал дежурного, а тот привел Дарью Павловну (Позднякову) и санитаров. Дежурный сообщил врачу, что Сков-нев «слишком шумный», и Позднякова велела Таранухе привязать его. Заключенного вернули в прежнюю палату и привязали на неделю. Во время обхода хирург осмотрел пролежень привязанного Сков-нева и прямо в палате на кровати срезал у того некротизированные ткани. На время операции Сков-нева отвязали и перевернули на бок, а потом снова привязали. Во время обходов он жаловался Поздняковой на пролежень и выражал несогласие с тем, что его привязали,— «Дарья Павловна никак не реагировала и уходила». Видел он и доктора Анастасию Поторочину — никакой помощи она ему тоже не оказывала. Из-за пролежня он еще месяц провел в хирургическом отделении. Следы от раны у него остались до сих пор.

По словам этого свидетеля, лежавший с ним в палате Александр Куликов «был в тяжелом состоянии», медсестры обрабатывали ему пролежни, один раз врач-невролог взяла у Куликова пункцию из позвоночника. В этот период Куликов не был привязан постоянно, но его привязывали «более чем на 2 часа».

Потерпевший На-ик весной 2020 года обратился к администрации СИЗО-3 в Ростове с жалобой на воспаление в области нижнего отдела позвоночника и просьбой о госпитализации. Его направили в психиатрическое отделение МОТБ-19. В палате ему велели раздеться и лечь, четыре санитара привязали его к кровати за руки и за ноги. Кроме него, в палате были привязаны еще пять человек. Он провел в таком положении 23 дня. Каждый день санитары делали ему по 12 уколов (четыре укола три раза в день), и он все время спал. Кормили его другие пациенты, нужду он справлял с их же помощью, лежа в кровати. У него сильно отекали руки и ноги. Иногда в палату заходили врачи, выслушивали его жалобы и уходили. На 24-й день его отвязали и перевели в другую палату, там уколы делали медсестры. Следы от «передавливания» на руках и ногах сохранялись еще месяц. На-ик убежден, что в психиатрическое отделение его госпитализировали в наказание за то, что он жаловался администрации СИЗО.

Потерпевший Маг-ян в июне 2020-го поступил в психиатрическое отделение МОТБ-19, так как «был вспыльчив, раздраженный», «агрессивный на территории колонии». Санитары связали его на месяц. Ему было больно, он просил врачей ослабить веревки, но санитары сказали ему, что за такие просьбы он будет наказан и его не развяжут. У него отекали конечности, а к концу месяца на копчике образовались гнойные раны. Он жаловался на боли в области копчика, но врачи его «игнорировали». Только когда он стал «конфликтовать», его осмотрел хирург и забрал на операцию. После удаления пораженной ткани на копчике Маг-яна положили на живот и привязали уже в таком положении. Уколы ему делали санитары, после их манипуляций «появлялись шишки и синяки». После операции ему назначили капельницы, но ставили их санитары. «Если у санитара не получалось поставить капельницу, то он выливал ее в туалет и докладывал врачу, что все сделал». Потерпевший отмечает, что санитары — это заключенные, не имеющие права делать медицинские манипуляции. После длительного привязывания у него атрофировались мышцы — когда он был отвязан, то не смог стоять. После выписки Маг-ян еще год залечивал раны и до сих пор испытывает дискомфорт. Лечащими врачами называет Анастасию Юрьевну (Поторочину) и Дарью Павловну (Позднякову), их он видел в палате, когда был привязан, и их просил ослабить веревки.

«Было больно везде, у меня тело от неподвижности болело»

В 2017 году осужденный на три года (по ч. 2 ст. 158 и ч. 1 ст. 228 УК РФ) Олег Горяй поступил в исправительную колонию-2 в Ростовской области. Почти сразу он обратился в санитарную часть с просьбой предоставить ему группу инвалидности из-за его заболеваний. Его направили в МОТБ-19, там ему поставили диагноз — энцефалопатия 2-й степени, парапарез нижних конечностей. Однако инвалидность не дали. Горяй обратился в ОНК Ростовской области, Олег Сокуренко обещал ему помощь. В 2018 году Горяй перенес инфаркт, в больнице ему подготовили документы на получение группы по инвалидности. «ИК-2 направила мои документы на комиссию, там сказали, что чего-то не хватает, и меня начали обследовать заново,— вспоминает он— В 2019 году меня повторно повезли на МОТБ-19, в психоневрологическое отделение». По его словам, на второй день у него произошел конфликт с врачом Дарьей Поздняковой: «Дарья Павловна была заведующей отделением и мой лечащий врач. Она спросила, зачем я приехал, я сказал, что оформляю группу по инвалидности, приехал дообследоваться. Она послала меня на три буквы, говорит, что ничего делать не будет. Ну и все. Я тут же сажусь и пишу жалобу в прокуратуру. Отдаю свое заявление на вечернем обходе сотрудникам. Была обычная вечерняя проверка. Моя жалоба не вышла из МОТБ, попала к моему лечащему врачу. После отбоя открылась дверь, зашли два санитара, пьяные, с резиновыми дубинками. Санитары — это зэки. Я уже спал. Они начали меня этими дубинками бить».

Мы разговариваем с Олегом Горяем по видеосвязи, он начинает сильно заикаться, рассказывая об избиениях.

— После этого меня перевели в другую палату для «вязок»,— продолжает он.— В 8-ю или 9-ю, точно не помню. Там все были привязанные. Меня привязали. Ну и все. Это была обычная кровать. С матрасом. Привязали ремнями. 12 дней я так лежал.

— И вас ни разу не отвязывали?

— Нет, не отвязывали.

— Каким было положение вашего тела?

— На спине, руки вдоль туловища.

— А как вы ходили в туалет?

— Я опорожнялся не вставая, в «утку». Меня не отвязывали. Там был специальный человек, он «утку» выносил.

— Что вы чувствовали в таком положении?

— Мне было страшно. Я боялся за свою жизнь. Было больно везде, у меня тело от неподвижности болело. Меня кололи препаратами два раза в день, утром и вечером. Это был галоперидол и аминазин, я точно помню. Ощущения отвратительные. Во время планового обхода я обращался к начальнику МОТБ, такой обход был раз в неделю. Я говорил ему, что меня незаконно удерживают, просил — помогите, я отказываюсь от лечения, отвяжите меня и доставьте в колонию. На что он мне сказал: «У тебя есть лечащий врач, который знает свое дело».

Когда информация о состоянии Олега дошла до его родителей, мать приехала в МОТБ-19 и встретилась с Дарьей Поздняковой. «Моя мама начала задавать ей вопросы, почему меня держат в таких условиях, и после этого меня отвязали и через две недели отправили в колонию,— рассказывает Олег.— Инвалидность мне тогда так и не дали».

Только выйдя из колонии в 2020 году, он получил инвалидность. «Я рассказал неврологу в поликлинике, как со мной обращались в МОТБ, она была в ужасе, сказала, что они не имели права,— вспоминает он.— Я писал заявление в Следственный комитет, но следователи меня до сих пор не опросили».

— Как вы думаете, почему в МОТБ-19 так обращались с пациентами?

— Потому что для них осужденные — не люди.

В основном уголовном деле против сотрудников МОТБ-19 случай Горяя не упоминается — противоправные действия против него совершались в 2019 году, а в деле рассматриваются только события 2020-го.

Однако на прошлой неделе он впервые был опрошен следователем по событиям 2019 года. Это значит, расследование уголовного дела против МОТБ-19 продолжается.

Я поговорила еще с одним пациентом МОТБ-19, чьи показания свидетельствуют о том, что в психиатрическом отделении этой больницы в 2019 году не только жестоко обращались с пациентами, но и не оказывали им квалифицированную медпомощь. Следователи пока его не опрашивали.

«Ты здесь сдохнешь»

С Игорем Т-нко я встречаюсь в присутствии адвоката Льва Дорофеева и Олега Сокуренко. Игорю 37 лет. В 2019 году Т-нко был осужден за хранение наркотиков. Срок отбывал в ИК-2 в Ростовской области. Из-за болезни суставов ему требовалась операция: «У меня двусторонний коксартроз, искусственный сустав. Пять лет я был на костылях. Я писал в УФСИН, в ОНК, что мне нужна операция, мне правозащитник Олег Владимирович помогал (Сокуренко.— “Ъ”). А тут вдруг костыли разъехались, я упал на сустав, где у меня стоял спейсер тазобедренного сустава (временный эндопротез.— “Ъ”). Он вылетел, и меня после рентгена экстренно этапировали на МОТБ, в хирургию». По словам Игоря, через два дня после госпитализации главврач больницы вызвал его в ординаторскую: «Он меня спросил, зачем я везде пишу и жалуюсь, и что насчет меня ему ОНК вопросы задавала. Они в МОТБ не любят, когда заключенные жалуются. Я говорю: у меня такая болезнь, мне нужна операция, а здесь у вас такое не делают. Он говорит: "Хватит жаловаться, у нас сейчас работают ортопеды, они поставят тебе суставы"». Пока он ждал искусственные суставы, которые больница покупала при помощи благотворительного фонда, в его палату положили молодого человека. «Он мне сказал, что его 70 дней держали "на вязках" и что у него все загнило. Я говорю: покажи. Он поднимает рубашку, там мясо, дыра, прям ребра видно, кости. Жировую прослойку видно. У него статья была — то ли попытка убийства, то ли что-то такое. Жену хотел убить. И ее родственники приплатили, чтобы его упрятали подальше. А ОНК увидели его дыру в спине и подняли шум, его и перевели в хирургию. Он мне рассказывал, что там, в психическом отделении, людей месяцами могли не отвязывать, они под себя ходили». Игорь предложил ему обратиться к адвокату — и дал контакты Олега Сокуренко. По его мнению, разговор услышали санитары, которые стояли рядом: «С этого момента за мной начали следить санитары, это блатные, которые тоже зэки, но работают на начальство. Они везде за мной ходили, шмонали, сигареты забирали». Операцию Игорю сделали, сустав поставили, а через два дня он выскочил. «Боль страшная, я в реанимации лежу. Вызвали хирургов. Разрезали швы. Снова зашили. Они мне говорят: "Ты, наверное, вставал и ходил". Не стали они меня долечивать, отправили на зону прямо с нитками в ноге, даже швы не сняли». В колонии он провел месяц, за это время раны не зажили. Когда в МОТБ-19 поступил его второй сустав, он снова был госпитализирован. Но из-за ссоры с санитарами после операции его положили в «палату с окном в двери». «Там лежат, кашляют, на пол кровь летит,— вспоминает он.— Это в хирургии такая палата, она там одна такая. Я начал требовать, чтобы меня оттуда перевели. А в соседней палате один человек лежал. У него телевизор был, телефон. Все говорили, что он здоров, но ему актировку (составили акт о переводе на лечение.— “Ъ”) сделали — ну типа он болеет — и его забрали с зоны. Блатной, короче. И когда я с ними закусился, то сказал: "Сколько ж он вам заплатил, что он один лежит в палате?" Санитары прибежали, все вещи у меня забрали и сигареты. Остальным дают сигареты, а мне не дают. Пролежал пару дней — обычная шконка, матрас тонкий. Один раз у меня задралась простынь новая, белая, а под ней матрас весь в крови. Они меня с открытыми ранами на такой матрас положили. Меня накрыло, я подумал, что меня специально туда положили, чтобы я заразился и умер. Я даже дышать там не мог, было ощущение, что дышу ядом. Короче, психанул я. Взял костыли и пошел вниз в палату. Спустился на второй этаж, объяснил все смотрящему. Он говорит, что все нормально, ложись в своей палате».

Через несколько дней Игоря перевели в психиатрическое отделение. «Завотделением (хирургии.— “Ъ”) Константинов звонил куда-то и сказал мне, что это распоряжение Ляха. Меня схватили, на носилки положили и отнесли. Я думаю, что они меня закусили за то, что я тому парню посоветовал обратиться к адвокату и в ОНК». В психиатрическом отделении МОТБ-19 Игоря привязали к кровати на 21 день. «После операции дня три-четыре прошло, я должен был в реанимации находиться это время, а меня "на вязки". Руки, ноги, грудь привязали. И в это время у меня опять сустав вылетает. Боль адская. Я ору. Они мне сустав вправляют и делают укол "Мадам-депо" (имеется в виду нейролептик "Модитен депо"). Они мне делали по четыре укола три раза в день. Мне стало плохо, у меня астма, я задыхаюсь. Мне дают эуфиллин, преднизолон, маску кислородную. После этого укола я себя овощем ощущал. Ничего не понимал, слюни текли, орал».

Т-нко сумел связаться с Олегом Сокуренко, тот сообщил в ОНК, и Игоря развязали. «Санитар меня поднимает, сажает, а у меня сил нет, я сидеть не могу. Через несколько дней меня выписали на зону — она через забор от МОТБ. Меня на носилках отнесли туда, в одних трусах, зимой. У меня начался сильный кашель, приступы астмы, сустав мой опять выпал, встать не могу, меня на руках носят. Опять я начал гнать, ору ночью, никому покоя не даю. Смотрящий мне говорит: "Ты че там, сдурел? Мне это тут не надо". И меня опять на МОТБ несут, в третий раз. Санитар меня встретил словами: "Ты здесь сдохнешь". Ударил меня в живот, я начал орать, они забрали меня в операционную, разрезали, посмотрели и зашили. Это у них называется диагностический разрез».

В МОТБ-19 он встретил 2020 год — привязанный. По словам Игоря, его почти не кормили: «Утром пару ложек каши, днем пару ложек супа зальют в рот, и все. Хлеб вообще не давали. Но мне все равно было. Я не в себе был».

Ему часто делали какие-то уколы, но он не знает названия препаратов. Вспоминает, что очень плохо себя чувствовал и что над ним издевались санитары: «Они мне что-то постоянно кололи, я спал в сутки по 15 минут. Санитар подходит ко мне с уколом, наберет в шприц воздух и говорит: "Сейчас ты загниешь". 20 января я лежу и понимаю, что все, конец. Я уже и молиться перестал. Заходит санитар Юра, делает укол мне, отвязывает. Меня на носилках относят на зону. Полгода меня еще крутило с этих уколов. Мужики на руках меня носили, с ложки кормили. У меня слюни текли».

— Вы один лежали в той палате, где вас привязали?

— Полная палата была, все были привязанные. Еще четыре человека кроме меня.

— А как вы ходили в туалет?

— В туалет никого не водили. Там был зэк, тоже больной, санитары ему давали сигареты, чай, и он за нами ходил. Кому горшок подставит, кому бутылку. В основном за нами ходили психически больные. В последний раз я неделю лежал привязанный, мне ни разу «утку» не дали, только бутылку. Я и не опорожнялся. Это такие у них эксперименты над людьми.

После освобождения Игорю сделали операцию в областной больнице. Сказали, что первый сустав был поставлен неправильно, поэтому выскакивал. Игорь теперь ходит без костылей, но сильно хромает, бедро деформировано. По его словам, родственники заплатили МОТБ-19 по 25 тыс. руб. за каждую операцию на его суставах, хотя суставы были приобретены за счет благотворительного фонда, помогающего заключенным.

При помощи Олега Сокуренко Игорь предъявил гражданский иск к МОТБ-19, требуя компенсацию морального вреда.

Я спрашиваю его, почему с заключенными в психиатрическом отделении тюремной больницы поступали так жестоко. Он отвечает, что «эта больница — не для лечения людей»: «Если кто-то на зоне закусился с начальством — его сразу туда, в психушку. Кто-то начинает свое "я" показывать — его скрутили и туда. У них там все налажено было. Это отделение было для воспитания. Ну и блатные там жили. По три-четыре месяца могли там жить отдельно в палатах. У них и кондиционеры в палатах, и смартфоны, передачи неограниченные. За деньги у них было все. Они на свои деньги покупали все для ремонта. Ремонт в отделении никогда не останавливался. Сколько раз я там был, всегда там шел ремонт».

Показания Игоря Т-нко отчасти подтвердил хирург Константинов, рассказавший летом 2020 года в суде о своей работе в МОТБ-19 (его показания зафиксированы в протоколе судебного заседания): «В хирургическом отделении лежал осужденный Т-нко, мы ему выполняли эндопротезирование тазобедренных суставов. ...После операции [больной] лежал в ПИТ хирургического отделения. После конфликта с администрацией он очутился в психиатрическом отделении "на вязках". ...Т-нко кричал и просил его отвязать. Спустя какое-то время в экстренном порядке меня вызвали к Т-нко в психиатрическое отделение, был заподозрен разрыв селезенки (Т-нко говорил, что его избили санитары). Была выполнена диагностическая операция. Сразу после выхода из наркоза Т-нко был положен "на вязки" обратно в психиатрию».

«По факту может человеком и не являться»

С конца 2020 года замначальника МОТБ-19 Лях, начальник оперотдела Рябков и оперативник Матяш стали уходить в отпуска и увольняться по выслуге лет. Заведующая психиатрическим отделением Позднякова перешла на другую работу.

В показаниях Поздняковой от 24 марта 2020 года (тогда она была еще только подозреваемой) говорится, что в МОТБ-19 врачи подчинялись главврачу медсанчасти-61, работающей внутри МОТБ-19 (главный врач филиала МОТБ ФКУЗ МСЧ-61 ФСИН России Тигран Мкртчян), а оперативники — начальнику МОТБ-19 (начальник ФКЛПУ МОТБ-19 ГУФСИН России по Ростовской области Сулейман Гаджикурбанов). То есть оперативники не должны были оказывать давление на врачей. Однако, по ее словам, именно это и происходило — сотрудники оперативного отдела МОТБ-19 «грубо вмешивались в работу медицинского персонала» (том уголовного дела №34): говорили врачам, кого из поступивших пациентов нужно оставить в больнице, кого не госпитализировать ни при каких условиях, кого нужно «активно полечить». После осмотра пациента главврач Мкртчян должен был согласовать лечение с замначальника больницы Александром Ляхом, утверждала Позднякова. По штатному расписанию в больнице не предусмотрен младший медперсонал (санитары), поэтому использовался труд осужденных заключенных, которых назначал оперотдел. По ее словам, после того, как Лях узнал о таком виде терапии, как мягкая фиксация, «он стал использовать его не по назначению, в своих целях». Привязывали пациентов санитары, хотя «наложение мягкой фиксации — это медицинская манипуляция». Постоянными санитарами в психиатрическом отделении были Юрий Тарануха и Ильнур Сайфуллин. «Лях и оперативный отдел давали указания санитарам <...> фиксировать "неугодных осужденных"» на срок «от нескольких часов до дней и даже недель». По словам Поздняковой, она и врач-психиатр Маркарова неоднократно подавали рапорты о таком положении в отделении, но им «не давали хода», а устно ей говорили, что ссориться с оперотделом никто не будет. Санитары и оперотдел угрожали ей расправой, говоря, что «у всех есть родственники, дети». Она боялась за себя и своих близких. Лях лично сказал ей, что статья 21 закона «о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании», запрещающая оказывать давление на врача-психиатра, на него не распространяется. Она также боялась, что ей могут подбросить наркотики или психотропные препараты, по ее словам, в МОТБ-19 такое уже было с неким врачом-стоматологом. Позднякова утверждала, что ее коллега Анастасия Поторочина поддерживала действия Ляха и говорила, что «так с зеками и нужно». При распределении больных Поторочина «выбирала себе на курацию больных с психопатизацией личности, пациентов, совершивших тяжкие противоправные деяния».

На вопрос следователя, давала ли она указания врачам-психиатрам писать в медкартах недостоверную информацию о длительности фиксации пациентов, Позднякова ответила, что Лях заставлял ее так делать, но она его указания не выполняла.

В мае 2022 года следствие предъявило обвинение Ляху, а также врачам Поздняковой и Поторочиной. Лях был взят под домашний арест. Врачи находились под подпиской о невыезде. У каждого из них — по два адвоката. Сразу после предъявления обвинения Дарья Позднякова написала письмо президенту России, в котором, по сути, признала систему длительных «вязок» в отделении, однако рассказала, что была подневольным человеком, ей угрожали, она боялась.

Однако в августе и сентябре 2020 года, будучи уже обвиняемой, Дарья Позднякова отказалась от ранее данных показаний, заявив, что оговорила себя и других под давлением со стороны следователей, угрожавших ей заключением под стражу. В дальнейших показаниях она утверждала, что ее уголовное преследование построено «исключительно на показаниях лиц, состоящих на учете у врача-психиатра либо проходивших наблюдение и лечение в связи с психическими расстройствами». Ей непонятно, почему к уголовной ответственности не привлечены санитары из числа заключенных, совершавшие незаконные действия в отношении пациентов. «Мягкая вязка применялась исключительно по медицинским показаниям, в случаях, если пациенты проявляли агрессию и могли навредить себе либо окружающим»,— заявляла Позднякова, ведь «некоторые пациенты преднамеренно травмировали себя с целью нахождения длительного времени в больнице, так как условия содержания в ней были более щадящие, чем в СИЗО». В ее отделении «большинство пациентов были со специфическими заболеваниями и были агрессивными». Меры физического стеснения в отделении бесконтрольно не применялись, «мягкая вязка применялась с соблюдением всех временных ограничений, медицинских показаний». Замначальника МОТБ-19 по безопасности и оперативной работе Лях «не давал ей каких-либо указаний, которые могли навредить жизни или здоровью пациентов, поскольку не имел на это права». Ляху она не подчинялась, и тот «не мог организовать совершение с ней преступления». Она «никогда не была свидетелем того, чтобы по указанию Ляха одни пациенты применяли мягкую фиксацию в отношении других пациентов». Также она выразила сомнение в беспристрастности следствия.

27 декабря 2022 года на судебном заседании, закрытом для прессы, Дарья Поторочина сказала прокурору об одном из пациентов, что он «по факту может человеком и не являться, что у него определенный дефект личности». Об этом вспоминает Олег Сокуренко, присутствовавший в суде как представитель Вазгена и Амалии Заргарьян и несовершеннолетнего сына Романа и Ольги Михайловых: «Судья сделал ей замечание и сказал, что любой человек с любой болезнью остается человеком». Уволившись из МОТБ-19, Дарья Позднякова стала работать психиатром в детском отделении Областного психоневрологического диспансера и вела прием как участковый психиатр в одной из городских поликлиник. На сайте учреждения, действительно, указан такой врач — там сообщается, что Позднякова Дарья Павловна специализируется, в частности, на лечении психотических расстройств, эпилепсии, страха материнства, шизофрении, зависимостей, пищевых расстройствах.

Анастасия Поторочина отказалась давать показания следствию, сославшись на статью 51 Конституции РФ.

Александр Лях сообщил следствию, что ни он, ни его подчиненные никогда не вмешивались в процесс лечения пациентов: лечащий врач и медицинский персонал самостоятельно, не советуясь с ним или его личным составом, «принимали решения о ходе лечения и применения медицинских мер, включая мягкую вязку». Медики не подчиняются оперотделу, у них свое руководство. Ему известно, что «без ведома администрации учреждения медицинский персонал привлекал к уборке психиатрического отделения осужденных, находящихся на лечении», но он «не знал, кто из осужденных осуществляет данную помощь».

И Позднякова, и Лях утверждали, что в 2020 году в МОТБ-19 не видели нормативных документов, регламентирующих фиксацию пациентов не более чем на два часа. По словам Поздняковой, в федеральном законе о психиатрическом помощи такой нормы тоже нет. Но в материалах дела приводится приказ ФКУЗ МСЧ-61 ФСИН России №30 от 03.02.2017, по которому фиксация применяется на периоды введения психотропного препарата и начала его действия, но не более чем на два часа. Подсудимые утверждали в суде, что в 2020-м этого приказа не было.

«За 2020 год в психиатрическом отделении МОТБ-19 умерло 19 человек, не считая Михайлова, который умер в хирургии,— говорит Сокуренко.— Более 40 человек были незаконно привязаны на длительные сроки. Эта средневековая практика продолжалась бы до сих пор, если бы не саратовское дело (уголовное дело о пытках заключенных в Саратовской области.— “Ъ”). Именно после него ростовское дело сдвинулось с мертвой точки. И потерпевшие, и их родственники очень надеются, что все уголовные дела по МОТБ-19, выделенные в отдельные производства, будут доведены до логического конца».