Бас Александр Рославец о «Золотом петушке» в Берлине

В берлинской «Комише опер» состоялась премьера оперы «Золотой петушок» Римского-Корсакова в постановке знаменитого австралийского режиссера Барри Коски. Партию царя Додона исполняет молодой белорусский бас Александр Рославец, выпускник Санкт-Петербургской консерватории и Молодежной оперной программы Большого театра. О новой интерпретации пушкинского царя и русских операх в сегодняшней Европе Александр Рославец рассказал Владимиру Дудину.

— Насколько охотно вы согласились спеть у Барри Коски?

— С радостью, не раздумывая. Десять лет назад я пел Додона в Петербурге, когда еще был студентом пятого курса консерватории, но за эти годы основательно забыл партию, поэтому пришлось начать сначала. Барри на встрече с нами так сладко рассказывал о музыке Римского-Корсакова в этой опере, не оставив сомнений в том, насколько он ее обожает: «В "Золотом петушке" столько красок, любви, секса в мелизмах». Коски говорил, что если «Китеж» и «Садко» нельзя ставить не про Россию, то здесь можно этого избежать. Спектакль ставился на Дмитрия Ульянова, который в этот раз тоже поет несколько спектаклей. Поскольку у нас с ним разные параметры, разная физика, мне надо было искать своего Додона. Барри Коски подсказал несколько моментов, которые помогли в поисках. По его задумке царь должен выходить как «усталый бешеный зверь». А мне было предложено выходить как сто бешеных зверей, то есть с увеличенной силой. Вообще же вся постановка — страшный сон Додона. На хористах — лошадиные морды, Полкан тоже как лошадь, все бегают вокруг, устрашают Додона, который всего боится. Главные цели царя — сон, еда и мечты о молодой красавице. Шемаханскую царицу у нас поет Ксения Прошина, сопрано из Самары, живущая в Париже.

— Перед которой вы в одной из сцен появляетесь в исподнем?

— В спектакле все красиво одеты в сцене свадебного шествия, которое получилось очень яркое, все — в ослепительно гламурных костюмах, как любит Барри. Но Додон, да, при этом остается в том, в чем и был, что подчеркивает ощущение того, что все это — лишь его иллюзия. «Где ж царица-то? Пропала!» Додону выклевывает глаза петушок, к которому царь бежит с надеждой, что хотя бы он спасет его, когда все от него отвернулись, но этого не происходит. У Барри вообще была радикальная идея, чтобы Додон выходил то ли совсем голый, то ли в одних кальсонах, остановились на майке и кальсонах, плюс его еще и вымазывают грязью. Голова царя пухнет от проблем, его царству соседи «то с юга, то с востока» грозят погромами. «Ждут, бывало, с юга, глядь,— ан с востока лезет рать».

— Но с вашим собственным ощущением сказки все это совпало — прочтение Коски, цветовая гамма?

— Мне все очень понравилось. На мой взгляд, получился шедевр. И я не стал бы говорить, что заметил какие-то намеки в сторону России или какого-то иного государства, все оказалось больше похожим на миф, на сказку вне времени и места. Визуальная сторона мне немного напомнила мир Барри Коски, родившегося в Австралии: сухое дерево на холме, сухая трава, в которых «звучали» австралийские ландшафты. Хотя, конечно, такие и в России можно без труда встретить где-нибудь. Но в целом, повторюсь, получилась такая психологическая история, никоим образом не антироссийский памфлет. Насколько я понял, Барри очень привязан к русской музыке, любит работать с русскими певцами, он ставил и «Нос» Шостаковича, и довольно приличного «Евгения Онегина», которого много где показывали. И дирижер Джеймс Гаффиган проявил себя очень чутким к слову, с ним было очень удобно работать. А параллельно «Золотому петушку» Гаффиган вел спектакли «Онегина» в той же «Комише опер».

— Вы учились в Петербургской консерватории у знаменитого баса Николая Охотникова. К какой жизни он вас готовил?

— Готовил к работе в театре, но мы никогда не обсуждали конкретно, где я буду дальше работать. Он вообще был скромнейший человек. Николай Петрович дал мне очень хорошую школу, поскольку я до консерватории не учился в музыкальном колледже, не пел оперу, пел народные песни, пел в хоре, в том числе в церковном, что мне очень нравилось, это целая глава моей биографии. Но понимания специфики оперного пения у меня не было, поэтому с полной уверенностью могу сказать, что Охотников меня вылепил. Мне его сейчас очень не хватает, рано он ушел. А в Гамбургскую оперу я в свое время отправился благодаря участию в конкурсе «Санкт-Петербург» Ирины Богачевой, куда в жюри приезжала кастинг-директор этого оперного театра, которая пригласила меня туда на прослушивание и куда меня сразу взяли. Там мне очень повезло работать с удивительным маэстро Кентом Нагано.

— Что сегодня для западных музыкантов означает исполнение русской музыки?

— Русских опер стало только больше, я никак не могу согласиться с навязываемым мнением, что их якобы отменяют. И для западных музыкантов, и для оперных домов, если говорить о Центральной Европе — Австрии, Швейцарии, Германии,— это очень важная составляющая оперного репертуара. В прошлом сезоне едва ли не каждый пятый театр брался за «Леди Макбет» Шостаковича, на будущие сезоны тоже много планов. На фестивале в Эрле, который недавно возглавил Йонас Кауфман, этим летом будет ставиться «Мазепа», где мне предстоит дебютировать в партии Кочубея. «Пиковых дам» сейчас параллельно ставят в трех театрах — в Мюнхене, где участвуют Боря Пинхасович (баритон Борис Пинхасович, солист и директор оперы Михайловского театра.— “Ъ”) и Рома Бурденко (баритон Роман Бурденко, солист Мариинского театра.— “Ъ”), в «Дойче Опер», где в основном поют иностранные певцы, и в Лионе. Это очень интересный феномен. Не думаю, что это как-то специально связывается с политикой, поскольку все планировалось заранее. Просто так получается.