О чем говорили на похоронах генерала-«афганца» Востротина

В пятницу, 16 февраля, в Москве попрощались с Героем Советского Союза генерал-полковником Валерием Александровичем Востротиным. Отдать долг легендарному командиру пришли больше тысячи «афганцев». Корреспондент «Ъ» Александр Черных поговорил с ними об Афганской войне — и о конфликте с Украиной.

— Где Гребень?

— Звонил, скоро будет. А где Беркут?

— Где-то здесь должен быть. Они с Лисом раньше пришли.

— Ладно, не тот случай, чтобы спешить. Валерий Саныч нас все равно дождется.

— Все там будем.

Утром в длинной очереди к Центральному дому российской армии стояли одни мужчины, преимущественно пожилые.

Посмотреть со стороны — так и не скажешь, что это участники последней войны Советского Союза. Мало кто был в форме, зимой ветераны носят обычные пуховики. И если не прислушиваться к разговорам, подумаешь, что обычные пенсионеры. Но это если не прислушиваться.

— Не знаешь, Юра пришел?

— Нет, он «за ленточкой» (в зоне СВО.— «Ъ») сейчас.

— Сам-то не собираешься?

— Так только вернулся. Ребятам рации возили, ну и еще по мелочи.

В середине очереди разгорелся спор на вечную тему: пожилой усач обмолвился, что «москвичей в Афгане не было», но рядом тут же нашелся ровесник из столицы.

— А вы служили солдатом? — с подозрением уточнил нелюбитель москвичей.

— Солдатом.

— Не знаю, не знаю, у меня в полку москвичей особо не было. Физически не было!

— Ну что вы сразу начинаете обзываться? Мы, москвичи, такие же, как и все.

— Ну чтобы прямо в Москве кто-то был призван — у нас таких не было…

— А у нас были,— вступил в разговор сосед.— Когда я в Пскове был командиром разведроты, у нас было два москвича. Один — кандидат в мастера спорта по борьбе, а другой — по шахматам.

— Да чего тут спорить. Мы все оттуда родом — из Ферганской долины,— усмехнулся седой мужчина (в узбекской Фергане были расположены «учебки» военных). Он гордо держал флаг ВДВ, на зеленой кепке я заметил нашивку с позывным «Баграм» (город в Афганистане, где в годы войны была расположена советская военная база).

«Баграм» охотно согласился поговорить.

— Валерий Александрович был мой командир. Я с ним служил в Афганистане, мы вместе ходили на войну, вместе радовались победам… Вы знаете, я 30 лет прослужил в воздушно-десантных войсках, у нас всегда были самые лучшие солдаты, самые лучшие офицеры. Но Валерий Александрович был больше, чем просто военный. Он был человек долга, человек совести. Моральный образец для нас всех. Других таких не было.

— При этом он был гениальным военным,— продолжил «Баграм».— Потери в нашем полку были минимальными, хотя 345-й полк всегда был на острие всевозможных операций. Это говорит о том, что самым главным для него были жизни солдат.

Печально, что его больше нет. Валерий Александрович был настоящий моральный авторитет. Вы знаете, что у него сейчас внук на специальной военной операции? Это многое значит.

— Вы имеете в виду, что это редкость для военных большого ранга?

— Ну… сами понимаете. Я недавно был в Херсоне — там ребята много об этом говорят.

«О, шурави приехали!»

Очередь двигалась медленно, и я расспрашивал «Баграма» об Афганской войне.

— Как я там оказался? Закончил училище, служил сначала в Кировограде, потом был направлен в Афганистан в 1984 году. В 1987 году заменился. А в 2018 году вернулся — мы делегацией ездили, сделали мемориальную стену на Кабульском кладбище. Потом поехали в Баграм, где стоял наш 345-й полк. Ну это совсем была другая страна, другие люди — более открытые, с улыбками. В общем, появилась там нормальная жизнь.

Кстати, встретились на посту с американцами, и я им в шутку сказал: «Ребята, мы вернулись к себе домой». Через два года они подленько оттуда сбежали, негодяи…

Но что самое интересное, когда мы приехали в Панджшер, нас встретил племянник Ахмад Шаха (Ахмад Шах Масуд, полевой командир, который воевал с советскими войсками.— «Ъ»). Они накрыли там дастархан, кричали: «О, шурави приехали!» Представляете?

— Подождите, ваши бывшие противники были вам рады?

— Да! Я сам такого не ожидал,— рассмеялся «Баграм».— Пока мы ели плов, я спросил: «Слушайте, а чего у вас такая нелюбовь к американцам?» И мне ответили: «Французы построили дороги, турки построили хорошие школы, а американцы ничего не сделали. У них все за деньги. И вообще они трусы, они нечестно воюют. Беспилотники поднимут, и все. А вы, шурави, были настоящими солдатами». Потом начали вспоминать: «А вот мы вашего солдата в плен взяли, а вот ваш командир за ним приходил…» А ведь это как раз Востротин лично ходил вытаскивать наших ребят.

— А у вас к ним в 2018 году какое отношение было?

— К душманам? Ну, 40 лет назад они были нашими врагами. Раз я остался живой, значит, мой выстрел был первым — вот такое отношение.— «Баграм» снова засмеялся.— Мы были военными, исполняли свой интернациональный долг. Они были нашими противниками. Мы стояли на своих постах, защищали мирных жителей. Они заходили, мародерничали, ну а мы делали то, что должны были. Но в 2018 году мы встретились уже пожилыми, конечно. Чего теперь делить. Даже подкалывали друг друга. Там был один такой безногий мужик, на костылях, я ему в шутку говорю: «Эй, бача (парень.— “Ъ”), ты, наверное, на нашу мину наступил». Он кивает: «Не знаю, чья мина была, но это было при вас».

— Блин. Неудобно, наверное, было.

— Я ему говорю: «Ну ты на нас зла не держишь?» Он отвечает: «Не-не-не, это же война. Вас обманули, нас обманули». Ну я-то считаю, что нас никто не обманывал…

— А что вы сейчас думаете про Афганскую войну?

— Я думаю, что кто-то в чем-то, видимо, ошибся. Наши политики что-то не просчитали. У них ведь внутри была партийная борьба, группировки всевозможные во власти. А так, с точки зрения военных, мы выполнили все, что нам было приказано.

— Вы произнесли слова «интернациональный долг» — а что это для вас значит?

— Я в 2018 году убедился, что нам там сейчас благодарны. Все мне говорили: «Спасибо!» Мы ведь им школы построили, трубопроводы разные. Нет, конечно, в Кабульском университете я услышал и другое мнение: «Вы хотели нас поработить!» Ну это они вследствие молодого возраста так говорили…

И перед нашей страной мы там свой военный долг выполнили.

— А этот долг в чем для вас заключался?

— В выполнении поставленных военных задач. Лично моя батарея занималась охраной Баграмского аэродрома. И за два с лишним года мы ни одного критического обстрела не допустили. Сохранили взлетную полосу — и 345-й полк выполнил все, что ему было поручено. Ну а для военного человека что еще важно? Я в Афганистане был далек от каких-то политических задумок, интриг или что там еще было. Но, как военные люди, мы там выполнили все, что были должны.

«Мне и самому Украина не чужая»

Мы вместе зашли в здание. Мраморная лестница задрапирована в черный и красный, рядом почетный караул. Здесь снова пришлось ждать — людей пропускали в зал небольшими группами. К «Баграму» подошел распорядитель и резко потребовал оставить флаг «где-нибудь здесь», мол, в зале уже есть все нужные знамена. «Баграм» не стал спорить, но, кажется, расстроился. Он отошел из очереди поговорить со знакомым, а потом я задал вопрос уже о другой войне.

— Вы сейчас рассказывали, как спокойно встречались с бывшими противниками. Как вы думаете, когда-нибудь такое будет возможно у российских и украинских военных?

— Конечно,— убежденно ответил «Баграм».— Конечно, будет.

— Честно говоря, верится с трудом. Сейчас такое ожесточение в соцсетях — и у военных, и у мирных жителей,— что любую такую встречу очень сложно представить.

— Ну не один десяток лет должен пройти, конечно. Я ведь тоже не ожидал, что с душманами у нас так спокойно выйдет. Нас даже посол в Кабуле предупреждал: «Ребята, не ходите тут в военной форме, снимите свои береты». Я говорю: «Ну как это, мы же в гости приехали, будем ходить при параде». Но какой-то злости, желания кровавой мести — там я этого ни от кого не ощутил.

— Я боюсь, что такое спокойное отношение возможно только потому, что вы с афганцами совсем чужие люди. Столкнулись и разошлись на 40 лет. А мы с украинцами так близки, и поэтому война переживается намного сильнее…

— Мне и самому Украина не чужая. У меня отец — военный, его направили в Одессу, и я там вырос, учился в школе. Кстати, учил там украинскую мову — по своему выбору, мне это было интересно. Хотя на мове там и не разговаривали, у одесситов свой собственный суржик. Так вот, я до сих пор общаюсь с товарищами, с которыми вырос в одном дворе. И это люди не из категории «ждунов», это взрослые люди со своим мнением. Люди с другой стороны. И мы все-таки общаемся. Москалем поганым они меня не называют.

— Возможно, вам удается общаться, потому что вас объединяют хорошие воспоминания о юности. И вы знаете, что не всегда были врагами. А молодые люди — у них в памяти будет только война между нашими народами. Возможно ли на таком фундаменте что-то построить в будущем?

— А вы вспомните Чечню. Я ведь участник тех событий. Недавно с сыном был в Грозном как турист — хотел показать ему, где мы там катались не на «Яндекс. Такси», а на танках. И отлично нас в Чечне приняли. А что, там было меньше горя? Как у нас, так и у чеченцев горя хватало. Хотя времени прошло…

— Не так много.

— А мы сейчас с ними нормально трудимся вместе, спокойно общаемся друг с другом. Можно не верить телевизору, можно сомневаться в словах на митингах, но я сам ездил в Грозный и сам общался с людьми. Не скрывал, кто я,— и ничего. Ну, по крайней мере, я не почувствовал какую-то страшную вражду. Шайтаном меня не называли, джихад мне не объявляли. Да, были моменты, когда мужчины лет 35–40 со мной через губу разговаривали. Но чего-то большего не было. А у нас ведь разная религия, разная мораль, разное воспитание. Не как с украинцами.

Я вам больше скажу. Часть наших «афганцев» воюют сейчас на той стороне. Я недавно был «за ленточкой» и смог поговорить с одним из них по радиостанции.

— С украинским военным?

— С моим сослуживцем. Ну, он помладше меня…

— Как это вообще возможно?

— Ну, это долгая история. «Афганцы» со всех советских республик держат связь, наш полк каждый год собирается у Большого театра. Представляете, какое единение душ? Сколько времени прошло, сколько всего поменялось, а ничего не забылось. Кстати, тут мы опять возвращаемся к Востротину. Это тот человек, который объединил нас всех. Не как товарищ командир, а как человек.

Так вот, до 2014 года у Большого по тысяче человек встречалось. А потом, после Майдана, наступило общее замешательство: что, зачем, почему? А что они, а что мы… Потихонечку пытались выяснить, чего и зачем. Но после того как в Одессе спалили Дом профсоюзов… Нет, мы до сих пор общаемся с украинскими «афганцами». Но это не то общение, которое раньше было.

И вот я недавно смог по радиосвязи пообщаться напрямую со знакомым человеком с той стороны. Естественно, долго нельзя было говорить. Но главное, что он мне успел сказать: «Я солдат, я давал присягу». С точки зрения военного человека, мне это понятно. Они выполняют присягу. Глупо. Но присяга есть присяга.

— Почему «глупо»?

— Вопросов к нему нет, дал присягу — ты должен умереть. Но глупо за дедушку Байдена умирать. Что впереди? Ничего нет. Глупость это все.

У меня мать в *** живет («Баграм» называет город на юге Украины.— «Ъ»). К ней всегда соседи и коллеги ходили чай пить, двери для всех были открыты. А с 2014 года началось постепенно: «А что это ты не на мове говоришь», «А что это у тебя муж был советский офицер…» В общем, охота на ведьм. Типичная история в любую гражданскую войну. Это ведь гражданская война идет — между гражданами той, большой страны.

— А вам за маму не страшно? Там ведь опасно сейчас.

— Я ее сколько раз сюда приглашал. Она не хочет никуда уезжать, ни в какую. Говорит: «Люди все грамотные, разберутся, все будет хорошо…»

Мы надолго замолчали. Я задумался о том, как в жизни «Баграма» переплелась вся постсоветская история моей страны.

— Слушайте, вот ведь, конечно, судьба у вас…

— Это уж точно,— кивнул он.— Но не только у меня. Я такой один из миллионов. А вообще… печально это все, что сейчас происходит. Очень печально. Но думаю, что время лечит, история разберется. А нам нужно оставаться нормальными людьми. Человечными.

«Мы его звали Батей»

Мы попрощались, и я поднялся по мраморной лестнице. В траурный зал я шел мимо больших картин с батальными сценами. Рядом были фотографии молодых парней и девушек с подписью «Герои СВО».

В зале, где стоял гроб, люди с большими звездами на погонах торжественно произносили именно те слова, что ждешь услышать в таком месте: про беззаветное и преданное служение отчизне, про верность присяге (снова присяга!) и воинскому долгу. Но были и другие выступления.

— Валера, ты ушел. Но слава о тебе останется в наших сердцах вечно,— произнес у гроба бывший командующий 40-й армией в Афганистане генерал Виктор Ермаков.— Я горжусь тем, что мы с тобой добились победы. И 15-го числа, когда окончилась война в Афганистане, когда поступила задача вернуться в пункты постоянной дислокации, ты был одним из тех, кто «подметал дорогу». И не давал Ахмад Шаху и другим руководителям бандформирований нападать на наши колонны.

Ты всегда был, останешься в наших сердцах, в нашей памяти настоящим военным, прекрасным мужем, любящим отцом. Спи спокойно. Я думаю, что Господь Бог видел твои заслуги. Господь Бог знает, кого призывать в рай. И твое место — только в раю. Поэтому спи спокойно. Мы тебя не забудем.

После прощания я наугад подошел к первому, кого увидел во дворе.

— Я служил «срочку» под его командованием,— не торопясь, начал рассказывать пожилой мужчина.— И вот что я хочу сказать — прежде всего он был хорошим человеком. Давайте я вам расскажу один случай. Я в 1985 году призвался, и нас отправили в учебный центр в Кишиневе, где я по своей неосторожности скоро оказался в госпитале. Лежу, и вот в палату заходит какой-то подполковник. Спрашивает: «Где мой боец?» А я его даже в лицо не знал, нас ведь только-только привезли. Ну, он назвал мою фамилию, я откликнулся. Валерий Александрович подошел и начал расспрашивать, что случилось, нет ли в этом дедовщины… Я ему говорю: «Нет, товарищ командир, это чисто по моей неосторожности». Он еще постоял, поговорил со мной, спросил, нет ли каких проблем.

И меня очень тронула одна вещь: он принес мне три апельсина!

Положил на стол и сказал: «Боец, это для тебя, ты должен выздороветь. Вас нам отдали на два года — и эти два года я для тебя и отец, и брат, и только потом командир». Понимаете, такая забота от командира… Я даже не знаю, как выразить, что я тогда почувствовал… А когда он уходил, то пожал руку и сказал: «Ты запомни, десантник не бывает больным. Он либо здоровый, либо мертвый. Поправляйся».

Знаете, я две недели тогда провел в госпитале, и за это время никто из командиров такого высокого чина к своим солдатам не приходил. Ни один!

Я хочу сказать, что Валерий Александрович ценил каждого солдата. Для него это были его дети, а мы его звали Батей. И когда он от нас уходил в Афган, то ребята просто рыдали, когда он попрощался с полком. Вот в прямом смысле рыдали, плакали. Таким он был человеком. Прежде всего он был человеком, а потом уже был офицером.

— Неправильно так говорить,— вдруг вмешался в наш разговор мужчина в парадной форме.— Все-таки 33 года он был именно офицером.

Мой собеседник покачал головой:

— Я два года служил с ним и могу сказать, что он был именно человеком.