Директор театра им. Вахтангова Кирилл Крок о сложном времени, судьбе Римаса Туминаса, заработках актеров и правиле Василия Ланового

В совместном проекте «Ъ» и «Альфа-Банка» «Директора» Кирилл Крок, директор театра им. Вахтангова, рассказал Виктору Лошаку о том, как определить большое искусство, почему Туминас позвал его директором, что значит театр без скабрезностей, как он расселял особняк во Владикавказе и почему в Вахтанговском самые большие в театральной Москве заработки.

— Начну с общего вопроса. Вы, наверное, знаете дискуссию о том, что XX век был веком режиссерского театра, а XXI — век театра менеджерского…

— Вы знаете, я впервые слышу такое интересное сравнение. И я с ним категорически не согласен, потому что театр делает не менеджер. Театр все-таки делают художники, если мы говорим с вами об искусстве. Я соглашусь, что какую-то компанию может отстроить человек с таким базовым экономическим знанием, с каким-то чутьем звериным на какие-то вещи. Это я могу понять.

Но театр — это прежде всего про смыслы и про то, что выше нас.

— Большое искусство — это там? Выше нас?

— Большое искусство — нет. Почему? Большое искусство — это то, что позже определит время. Мы сегодня с вами можем только анализировать, прогнозировать и говорить, что, наверное, этот спектакль, если мы говорим о театре, возможно, будет приравнен к каким-то шедеврам. Жизнь, так сказать, покажет.

— Кирилл Игоревич, вот сейчас у вас в театре ситуация такая: главный режиссер, художественный совет, директор. За кем последнее слово? За вами?

— Да, если смотреть чисто с юридической точки зрения. У меня контракт с Министерством культуры Российской Федерации, и все, что бы ни случилось в театре,— за все отвечаю я. Не только за правильные цифры в бухгалтерских отчетах, правильность расходования бюджетных средств, исполнения всех задач по Уставу, но и то, что происходит на сцене, то, что происходит внутри театра, во внешних его сферах, отвечает один человек — директор.

— А если идет дискуссия о выборе репертуара? Это тоже вы в конечном счете?

— Я принимаю участие в этой дискуссии, но я всегда очень чутко слушаю коллег и наших ведущих артистов, нашего главного режиссера Анатолия Шульева. У нас практически никогда не возникает споров по материалу. Мы никогда не сталкиваемся так жестко именно по репертуару. Мы всегда это, так сказать, обсуждаем, исходя из нескольких вещей. Ведь мы с вами прекрасно знаем, что любую, даже самую всем известную пьесу, можно поставить совершенно по-разному.

Другое дело, что даже где-то в публичном интервью я сказал, что пока я директор Вахтанговского театра, со сцены академического театра не будут звучать мат, скабрезность, никто не будет снимать штаны.

Когда меня спросили: «А почему?» —я говорю: «А потому что есть другие театры. Зачем же академический театр будет у кого-то отнимать хлеб насущный, всем же надо и билеты продавать, и деньги зарабатывать».

— Понятно, как становятся главными режиссерами, режиссерами,— а как становятся директором театра?

— Знаете, в сегодняшней жизни я скажу вам так: по-разному становятся. Если вас интересует, как я стал директором театра, то я с 16 лет, будучи из абсолютно благополучной московской семьи, в третьем поколении москвичей рожденный, я пошел работать монтировщиком сцены в Театр юного зрителя. Вот так начинался мой путь. Ну а дальше мы не будем никого сейчас утомлять годами, должностями.

— Не будем.

— Но, поймите, они все были связаны только с театром.

— Что значит успех с точки зрения директора театра?

— В кассе табличка «Все билеты проданы». Для меня это главный успех. Потому что я глубоко убежден, что театр существует для людей, для конкретного зрителя. Каким маркером — экономическим или каким-то другим — это померить? Только одно: если у тебя в театре аншлаг — значит, твой театр нужен.

— Вы зал изучаете? Если вам задать такой вопрос: кто зритель театра Вахтангова?

— Вы знаете, мы делали несколько раз социологические исследования. Но я очень люблю другое, у меня это уже профессиональная какая-то болезнь — если я в театре вечером, а это в большинстве случаев так, я всегда стараюсь перед началом спектакля, за пять-семь минут до начала, выйти в зрительный зал. Мне так интересно послушать эту энергетику. Мне так интересно посмотреть на эту публику, которая рассаживается на свои зрительные места, входит с билетами и говорит: «А где у вас амфитеатр, а где ложа бельэтажа? А скажите, куда мне идти, а это…» Я просто слышу разговор, не мне они это говорят, а службе билетеров, капельдинеров... Мне так интересно наблюдать за их реакцией, когда вдруг идет объявление: «Уважаемые зрители…», гаснет в зрительном зале свет, как люди отключают все телефоны, все это прячут. И вот они все во внимании. Это, понимаете, потрясающее единение…

— Начало магии.

— Да, единение зрительного зала и того, что сейчас будет происходить на сцене. И, конечно же, в конце, когда идут уже аплодисменты зрительного зала.

— Правда ли, что в театре Вахтангова существует традиция, когда перед тем, как открыться кулисам занавесу, все актеры, кто участвует в спектакле, берутся за руки?

— Да, эта традиция есть. Перед каждым спектаклем это происходит. Вот к этой традиции очень часто присоединяюсь я, если мы там, например, знаем, что у нас сегодня какой-то новый исполнитель играет, или сегодня какой-то знаковый спектакль — 100-й, 200-й, 300-й. И обязательно я всегда каждый спектакль на гастролях, когда я с театром,— я всегда с артистами берусь за руки, потому что каждый спектакль на гастролях — это всегда для театра и для артиста некое испытание, некое преодоление. Потому что мы в новом пространстве работаем, в новом театре, с новой публикой. Дома же, знаете, и стены помогают.

— Лучшая пьеса, которую я видел на московской сцене за последнее время, это «Война и Мир» Римаса Туминаса в вашем театре. Как ваши отношения складывались с Туминасом? Почему вы стали вместе с ним работать или почему он вас пригласил, насколько я знаю?

— Когда Римас Туминас 15 лет назад пришел художественным руководителем в Вахтанговский театр, была прежняя дирекция. И Римас всегда себя позиционировал: он в нашей стране иностранец и приехал заниматься театром. Да. И у него не было никаких, я просто это знаю, планов менять дирекцию, искать своего директора. Он пришел работать в театр. Но когда он стал погружаться и до него стали доходить какие-то страшные вещи, что, к примеру, зарплата народной артистки или заслуженного артиста составляет там 20–30 тыс., он стал выяснять, а почему театр так мало платит тем, на кого ходит публика, кто выходит на сцену. Понимаете? Не я выхожу как директор на сцену. Или кто-то еще из обслуживающего персонала. Они выходят на сцену. И они в первую очередь, как принято говорить, благополучатели экономической всей деятельности театра. И он, значит, в эту историю погрузился. Он обнаружил, что, действительно, зарплата народной артистки 25 тыс., а, к примеру, у главного бухгалтера (15 лет тому назад, подчеркиваю!) — 200 тыс. И он стал с дирекцией, естественно, выяснять, что такого разрыва в зарплатах быть не может. Прежний директор ему пытался объяснить, что ваша народная артистка выходит два раза в месяц на сцену. А главный бухгалтер...

— В конце концов, зритель ходит не на главного бухгалтера.

— Да… Бухгалтер ходит на работу каждый день. Поэтому у них такой разрыв. Ну вот, собственно, с этого и начался конфликт, который закончился увольнением прежнего директора.

До этого у меня было несколько с ним каких-то контактов, нужны были какие-то консультации. Я тогда работал в Школе-студии МХАТ, тоже федеральное учреждение. И он мне, собственно говоря, в какой-то момент сказал: «Тут у меня конфликт с дирекцией, я буду менять». Я сидел его и слушал — «да, я вас понимаю». И вдруг он мне говорит: «Я бы хотел вас пригласить». Я говорю: «Меня? Вы что?» — «Да, вас». Я говорю — мы с вами почти незнакомы, вот мы с вами встретились три-четыре раза. «А бывает и двух раз достаточно»,— сказал мне Туминас. Я не знаю, что он подразумевал. И вот так сложилось, что мы с ним проработала 13 счастливых лет. Сейчас Римас уехал из России. Я продолжаю работать в Вахтанговском театре.

— Вы консультируетесь с ним — особенно по его спектаклям?

— Вы знаете, естественно, когда нам нужно делать какие-то вводы в его спектакли или я его, так сказать, прошу онлайн порепетировать с новым артистом. Жизнь — она не стоит на месте. Мы вынуждены делать какие-то вводы, кто-то, к сожалению, умирает, кто-то физически стареет и не может больше сыграть.

— Сколько его спектаклей идет у вас?

— Сегодня у нас одиннадцать спектаклей Римаса Туминаса.

— Одиннадцать?!

— Да. Из них десять — это историческая сцена, что самое главное. Потому что у театра Вахтангова сегодня шесть сценических площадок в Москве на Арбате, но они все, так сказать, малые, камерные и так далее. Главная у нас — это историческая сцена, это 1150 мест.

— Туминас — это только один из эпизодов, сложных эпизодов той ситуации, которая сложилась сейчас в театре вообще. Некоторые режиссеры, актеры уехали. Некоторые не работают. В общем, сложная ситуация, не мне вам говорить. Что вы думаете по этому поводу?

— Римас Туминас уехал не потому, что началась военная спецоперация. Римас Туминас после блестящего им придуманного и нами воплощенного 100-летия театра и премьер, в том числе «Войны и мира», уехал по состоянию здоровья. Мы с ним еще в начале ноября договорились, что как только пройдет 100-летие театра, он пойдет на прием к министру. У него онкология в очень большой степени и ему постоянно надо быть на обследованиях, лечиться. И он говорит: «Я просто морально очень устал. Я лучше останусь просто штатным режиссером театра и буду приезжать на какие-то постановки, делать один-два спектакля в год, но мне нужно все время быть то в Израиле на лечении, то здесь в Москве». Он лечился в онкологической клинике. Это, чтобы вы понимали, «лечился» — отсутствовал по две-три недели в театре. Он говорит: «Мне стыдно. Я знаю, что я должен быть с вами, а меня нет». Я говорю: «Да, Римас, все нормально. У вас же все официально, вы на больничном». «Мне морально от этого тяжело»,— сказал Туминас. Поэтому, собственно говоря, в конце ноября Римас Туминас был на приеме у Ольги Любимовой, министра культуры. Он все это рассказал и попросил ее, чтобы они внесли изменения в Устав, что первым лицом будет директор театра, а он останется просто штатным режиссером. У него будет договор трудовой с театром. И 9 февраля официально — это можно проверить по данным внесения в Единый государственный реестр — было внесено изменение в Устав театра. 9 февраля был издан приказ Министерства культуры об увольнении Римаса Туминаса и назначении, повторном уже, на должность директора театра, уже с правами первого лица в театре, Кирилла Крока...

— В принципе, театральная Москва эту ситуацию, с Туминасом, знает.

— Знала. И все это восприняли с пониманием. Поэтому, когда некоторые, особенно озабоченные люди, начинают рассказывать, что якобы Туминас уехал из страны, потому что началась спецоперация, это чистое лукавство. Это как бы предвосхищая, предваряя ваш вопрос. Вот что, собственно, произошло.

Потом, когда началась военная спецоперация, объявленная нашим президентом, Туминасу стали звонить из Литвы его дочь и жена. Я слышал эти разговоры. Они говорили с ним, естественно, на литовском, но это были плачущие женщины. Они молили его вернуться в Литву, потому что против них, а они всегда жили в Вильнюсе, была развязана страшная кампания: им плевали в лицо, им поджигали дверь квартиры за то, что Римас Туминас 15 лет работал в России.

Вы знаете, что когда он вернулся в Литву, он был вынужден уехать? Потому что на митинге, который организовали в Литве против России, одно из требований митингующих к парламенту было лишить гражданства и паспорта Евросоюза предателя Родины Римаса Туминаса только лишь за то, что он работал в России и положительно отзывался о нашей с вами стране. Вы знаете, что сегодня у Римаса Туминаса белый билет? Это не здесь у нас чего-то сказал. Римусу официально запрещено работать в Литве, великому режиссеру современности.

— И он не работает?

— Он не имеет права работать. Почему он ставит спектакли в Израиле, а не в своем собственном театре в Вильнюсе, который он создал, Малый Вильнюсский театр? Потому, что есть приказ Министерства культуры и министра, что если, не дай бог, хоть один театр государственный заключит гражданско-правовой договор на постановку спектакля или на репетицию с Туминасом, то директор будет немедленно уволен. Запрещено. Поэтому Римас сейчас находится в Израиле, вынужден работать в театре Гешера, а не в своем собственном театре. Как он любит говорить: «Я без вины виноватый».

— Говорят, что именно ваш театр сегодня с самыми большими в Москве зарплатами. Это так?

— Да, средняя зарплата по итогам ушедшего от нас с вами года 147 тыс. 200 рублей. Это средняя зарплата. Мы понимаем, как она считается: складывается все вместе, за исключением зарплаты директора, делится на двенадцать, делится на количество людей, а это почти 500 человек. Мы все понимаем, что средняя зарплата — это очень средний в экономике тетра, организации, страны показатель. Работа монтировщика сцены, ребят, кто каждый вечер монтирует достаточно порой многотонные декорации, управляет различными механизмами на сцене, у них зарплата где-то до 170–180 тыс. в театре.

У артистов у нас зарплата от 100 тыс. до порой полумиллиона в месяц.

У наших женщин — билетеров, камердинеров, гардеробщиц, уборщиц — до 100 тыс., от 50 тыс. до 100 тыс.

Так вот, теперь отвечаю на ваш вопрос. Это складывается только из-за того, что театр очень успешно зарабатывает и продает билеты, но, когда я говорю о продаже билетов, это не значит, что мы делаем какие-то нереальные цены на билеты. У нас самый дорогой билет в партер — 11 тыс., и таких мест всего 50. Мы очень интенсивно работаем в сезон. За прошлый театральный год сыграли 1140 с чем-то спектаклей. Если мы с вами разделим на десять месяцев, то в среднем получится — около 120 спектаклей играется в месяц. Это такая очень напряженная работа. У нас нет ни одного дня, даже понедельников нет, когда в театре не идет спектакль. Обычно это всегда два-три спектакля в параллели, да еще каждый месяц по одной-две гастроли, поездки по России.

— Еще один вопрос, который сегодня многих волнует. Ситуация с режиссером Беркович и драматургом Петрийчук. Многим непонятны претензии и жесткость власти, которую она проявляет к этим двум женщинам. Что вы думаете?

— Знаете, когда наступают, как сейчас у нас в стране, сложные, очень сложные, очень тяжелые времена, знаете, когда в семье все оголено, все на нервах, что-то происходит, в жизни у тебя тяжело, случилось что-то непоправимое, нельзя никого провоцировать, нельзя никого все время заводить на эту тему… Но и государству, конечно, надо быть чуть терпимее к тому, что она делала. Я не юрист. Я не знаю, в чем конкретно человек (Евгения Беркович.— «Ъ») законы нарушил, но то, что этот человек был всегда с неординарным мышлением, всегда не укладывалась ни в какие нормы поведения, это я знаю по себе, потому что я помню мои с ней разговоры в школе-студии МХАТ о нарушении и дисциплины, и правил поведения в школе-студии МХАТ и огромные какие-то задолженности по общеобразовательным предметам. Это я все хорошо помню.

— Ваши долги Вахтангову вы отдаете в том числе и строительством его дома и театра во Владикавказе…

— Все отдали, дом открыли, филиал Вахтанговского театра работает, очень успешно экономически и творчески.

— А какая система его работы? Он является просто вашей площадкой?

— Он является филиалом театра Вахтангова. Открыт в городе Владикавказе, официально там зарегистрирован во всех реестрах.

— Там своя труппа?

— Нет, там свой персонал, который обслуживает, поддерживает дом. Вообще, сейчас очень модно говорить о креативных индустриях. Никто не может объяснить, что это такое, но я для себя сформировал как раз на примере дома Вахтангова и на том, что мы попробовали в доме. Потому что, когда мы только задумали эту историю, я вам честно скажу, это была чистая авантюра.

— Надо объяснить, что это за история.

— А я вот сейчас как раз объясню. Мы задумали историю, вернуть Вахтангову дом, потому что Вахтангов родился, вырос и прожил первые 20 лет в городе Владикавказе. Дом дожил до наших времен. Его даже не снесли, потому что в 1964 году впервые, на 100-летний юбилей Вахтангова приехала труппа театра в город тогда Орджоникидзе. Артисты играли «Принцессу Турандот». А кто был в труппе? Этуш, Лановой, Борисова, Яковлев... Все они играли в «Принцессе Турандот». Рубен Симонов — художественный руководитель театра на тот момент.

Естественно, повели экскурсию по Владикавказу, где родился Вахтангов, говорят: «Вот этот дом, где он родился, сейчас тут коммунальные квартиры». А дом — двухэтажный особняк. Уже тогда было видно, что он вот-вот развалится. Говорят: «Вы не волнуйтесь. Тут по генплану развития города будет городская площадь, все это снесут, будет хорошо». Юля Борисова, на тот момент народная артистка Советского союза, ни с кем не посоветовавшись, на последнем спектакле в городе Орджоникидзе «Принцесса Турандот», когда в зале было все партийное начальство, остановила аплодисменты зала в конце спектакля и сказала: «Мы "вахтанговцы". Для нас имя Вахтангова свято. Я заклинаю вас, зная, что здесь сидит первый секретарь горкома партии, не сносите дом Вахтангова. Сохраните его для потомков». И вы представляете, какое произошло чудо? Сидящие в зале партийные начальники отменили план развития города на этом участке и для нас сохранили дом Вахтангова.

А история, как мы с вами знаем, имеет свойство все время повторяться. Порядка восьми лет тому назад уже мы с театром Вахтангова и с Туминасом приехали опять во Владикавказ на гастроли. Все повторилось в том же плане. Нас опять ведут к этому дому. Приходим в ужас от сегодняшнего его состояния. Здесь 13 коммунальных квартир. Заходим внутрь этого дома, к нам бросаются какие-то люди, рассказывают, как живут. Туалет на улице. Боже мой, XXI век! Как так можно жить! Оказывается, можно. Все в ужасном состоянии! Есть все эти фотографии у меня. Тогда мы задумались над тем, как вернуть Вахтангову дом. Слава богу, к 100-летию театра вышел указ президента. Он стал инструментом, драйвером развития театра, и мы взялись за эту авантюру. Первое — деньги: расселить дом и сделать проектно-сметную документацию, провести ремонт, реставрацию и попробовать там сделать музей.

—На деньги театра?

—Да, на свои собственные деньги. А дальше сделали проект, обследование, ремонтно-реконструкционные работы. Столкнулись с неимоверными трудностями, к которым мы не были готовы. Весь проект — почти 250 млн рублей, которые театр заработал собственным трудом, то есть показами спектаклей в Москве и на гастролях. И за два года мы, оставив только две внешние стены дома, потому что они были памятником архитектуры, сделали все заново: все инженерные коммуникации, все сети, отреставрировали все фасады...

— Сейчас приезжают на гастроли «вахтанговцы» туда?

— И сейчас на первом этаже мы делаем камерный, театральный, концертный зал, работает кафе «24 на 7». Сегодня могу сказать, что соединение музейной деятельности, театральной, кафе, вай-фай — пожалуйста, в любом месте, перед домом ставим столики, люди приходят, пьют кофе; тепло даже зимой. Все это дало потрясающий результат. За первые полгода дом Вахтангова посетили семь с половиной тысяч зрителей. Это для города Владикавказа, где всего 300 тыс. население, с моей точки зрения, потрясающий результат.

В дом Вахтангова приезжают наши артисты и друзья нашего театра, в том числе творческие коллективы Осетии. Там звучит и дигорский диалект, и осетинский язык, поют оперные дивы. Например, Вероника Джиоева, уроженка Владикавказа. Звучит современная музыка; поэтические вечера, Евгений Князев, Людмила Максакова, Ирина Купченко, Александр Олешко… Сейчас поедут туда Маша Аронова, Володя Вдовиченков. Мы там 20 творческих вечеров, моноспектаклей, концертов проводим каждый месяц

— Какой спектакль живет дольше всех — из тех, что есть на вашей афише?

— Сегодня? «Мадемуазель Нитуш». До этого был спектакль «Посвящение Еве», который прожил 20 лет. Лановой и Князев играли. Если бы Василий Семенович не заболел ковидом, он до сих пор бы его играл, потому что он был достаточно крепкий человек, несмотря на возраст. Он практически ничем не болел. Было у него иногда давление, когда менялась погода, он плохо себя чувствовал, но он не был больным. Если бы не ковид, который он подцепил, заболел — и все, не смог справиться с ним, он бы и сейчас играл этот спектакль. А мы бы сейчас отмечали его 90-летие в театре.

Вообще, знаете, какое у него желание было? Он всегда приходил ко мне и говорил: «Когда откроете дом Вахтангова, я должен первым там выступить». А я отвечал: «Василий Семенович, даже без вопросов. Все будут счастливы, что вы выступите». И вот он приходил каждый раз в театр, а у него была такая привычка — не мог сидеть дома. Если у него не было спектакля, он обязательно одевал надевал дутую куртку, шапку и шел по Арбату, в таких валенках, знаете.

Со стороны смотришь — какой-то бомж, что ли, идет; обгоняешь — боже мой, народный артист Советского Союза!

И он постоянно гулял по Арбату, и каждый раз он должен был зайти в театр. Он заглядывал ко мне в дверь. Если даже она закрыта, у меня люди, совещание, он все равно заглядывал. Голова просовывалась: «Рядовой запаса Лановой прибыл». Я спросил как-то: «Василий Семенович, что вы шляетесь? У вас сегодня нет спектакля». А я, говорит, не могу. Мне надо обязательно на работу, мне надо.

— Он жил неподалеку?

— Да, они с Ириной Петровной Купченко жили рядом, в переулке. Сейчас там будем открывать мемориальную доску. Я знал, что, если его нет, два дня не заглядывает, Василий Семенович куда-то уехал или концерт, или общественные дела, встречи. У него все было запланировано. Практически каждый день был расписан, что он и где делает. И вот это было правило: обязательно зайти в театр.

—А у вас какой самый любимый спектакль?

— Знаете, это неприличный вопрос директору. Я на него отвечать не буду.

— Ревновать будут?

— Я всегда говорю: у меня все любимые спектакли, которые идут в театре. Есть более любимые, есть менее любимые, как у любого нормального человека.