Как советское телевидение замещало зрителям политику

В издательстве НЛО вышла книга американского советолога Кристин Эванс «Между "Правдой" и "Временем"» — история советского телевидения от репортажей о сталеварах-ударниках и шоу «А ну-ка, парни!» до межконтинентальных телемостов эпохи перестройки.

Текст: Игорь Гулин

Вышедшая в оригинале в 2016 году книга Кристин Эванс — не совсем исследование в области истории медиа, как можно предположить, учитывая ее предмет. Это и не повествование о тех людях — теоретиках, продюсерах, ведущих,— что создавали советское телевидение. Отдельные фигуры хотя и мелькают на ее страницах, редко попадают в фокус внимания. Прежде всего «Между "Правдой" и "Временем"» — добротная советологическая работа. Задача здесь — вписать телевидение в историю всего советского проекта, представить его как часть многолетних поисков технологии социальной мобилизации, идеологической обработки, воспитания идеального советского человека. Отсюда иногда выглядящие несколько курьезно аналогии. Так, Эванс возводит генеалогию незатейливого конкурса «Песня года» к революционным празднествам 1920-х, а работу жюри КВН всерьез сравнивает с функционированием Политбюро. Тем не менее сам ракурс взгляда этой книги любопытен.

Советское телевидение — практически ровесник оттепели, и в описании Эванс оно логичным образом предстает как медиум обновления коммунистической утопии. К 1950-м подчиненный соцреалистическим догмам кинематограф давно растерял тот утопический потенциал, что видели в нем авангардисты 1920-х — Эйзенштейн, Пудовкин, Вертов (к теориям последнего Эванс апеллирует чаще всего). Ненадолго этот заряд утопии сумел как бы возродиться в телевидении. Его теоретикам и энтузиастам казалось, что телекамера может непосредственно схватывать саму жизнь и так же непосредственно воздействовать на нее. В их представлении она должна была стать демократическим инструментом — радикально сократить расстояние между зрителями и героями, так что каждый советский человек мог оказаться тем и другим.

Отсюда — ставка телевизионщиков хрущевской эпохи на прямые эфиры и уличные репортажи (точкой своего наивысшего успеха они обычно называли Всемирный фестиваль молодежи и студентов 1957 года — первое грандиозное событие, получившее массивное телевизионное освещение). В брежневскую эпоху, после ввода танков в Чехословакию и сворачивания мягкого реформаторства 1960-х, от этих форматов отказались как от слишком непредсказуемых. Однако эксперименты вовсе не закончились. Наоборот, в стесненных условиях застоя на телевидении, как считает Эванс, шел напряженный поиск форм массового участия — невозможный в большой политике и повседневной социальной жизни.

На протяжении 1970-х, особенно в эпоху председателя Гостелерадио Сергея Лапина, ближайшего соратника консервативного идеолога Политбюро Михаила Суслова, политические программы становились все менее изобретательными, допускали все меньше импровизации. Подлинная жизнь шла в телеиграх — КВН, «Что? Где? Когда?», «Артлото», «А ну-ка, девушки!», «А ну-ка, парни!» и так далее и так далее. Этот развлекательный формат был заимствован телевизионщиками у западных коллег и на первый взгляд довольно плохо вписывался в советскую идеологию. Праздный азарт, погоня за призами — все это требовало прихотливой легитимации. Особенно любопытной в этом смысле была запущенная в 1969 году и пользовавшаяся огромной популярностью игра «Аукцион». Формат ее придумал будущий создатель «Что? Где? Когда?» Владимир Ворошилов, однако, по сути, игра представляла собой рекламный проект Министерства торговли: задачей была популяризация товаров, произведенных в большом количестве, но не пользующихся у населения спросом. Участники должны были демонстрировать свое знакомство с чаем, консервами или пылесосом и после участия в ряде конкурсов получали часто дорогостоящие призы. Так потребление курьезным образом переплеталась с просвещением, а азартная игра компенсировала недосмотры плановой экономики.

У программ-наследников «Аукциона» момент вручения призов немного ушел в тень, зато стала еще отчетливее соревновательность. В КВН играющие состязались в остроумии и талантах, в «Что? Где? Когда?» — в уме и знаниях, в «А ну-ка, девушки!» — в разного рода женских умениях, но эффект от всех этих программ был сходным. Ключевая идея Эванс: советские телеигры предоставляли телезрителям своеобразный паллиатив демократической политики, отсутствовавший в реальной жизни. Во всех этих играх процесс выбора победителей был обычно на редкость непрозрачным: участвовали профессиональное жюри, какие-то экспертные советы, зрители в зале, зрители, голосующие по почте; часто было очевидно, что результат известен заранее, а экранный процесс голосования представляет декоративный фасад. Однако все это вызывало активную публичную полемику. Наблюдая за участниками и судьями телеигр, советские зрители, считает Эванс, открывали для себя идею, что существенные решения может принимать не мудрое, вечное и монолитное Политбюро, а люди, пребывающие в видимом публике конфликте, переопределяющие сами принципы борьбы.

Особенно разительный контраст с публичной жизнью позднего СССР представляла игра «Что? Где? Когда?». Состязания знатоков должны были демонстрировать интеллектуальную мобильность советского человека, служить свидетельством просветительских успехов государства. Однако царившая в игре атмосфера напряженного спора, а также ее антураж (съемки проходили в баре телецентра, важную роль играла рулетка — объект родом из буржуазного казино) подрывали эту миссию, превращали передачу из витрины социалистических достижений в притягательную и капельку порочную картину не вполне советского образа жизни. Именно оттуда, полагает Эванс, выросло перестроечное телевидение с его провокативными дискуссиями по острым вопросам. Так на первый взгляд аполитичные забавы оказывались школой политики — и для участников, и для массового наблюдателя.

Кристин Эванс. Между «Правдой» и «Временем»: история советского Центрального телевидения. М.: НЛО, 2023. Перевод: Владислав Третьяков.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram