К стихийному мемориалу у «Крокус Сити Холла» выстроилась нескончаемая очередь

24 марта, в день общероссийского траура, тысячи людей приехали к «Крокус Сити Холлу» с цветами. Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников понимал, почему они не могли не приехать.

В десять утра, когда я приехал к мемориалу из живых цветов к «Крокус Сити Холлу», очереди никакой не было. Но она стала возникать на моих глазах почти сразу, люди шли от метро с цветами, их сразу можно было узнать, в них нельзя было ошибиться.

С другой стороны, от МКАД, под арку, заезжали машины, и здесь была уже просто пробка. Открыт был только один въезд, центральный, в эту арку, сразу ко всему огромному этому комплексу, часть из которого (и казалось, кстати, не такая уж большая на фоне всего остального) сгорела. Причем выгорело внутри, сгорела крыша, а стеклянный фасад, такое впечатление, не так уж и пострадал. На нем были анонсы мероприятий в «Крокус Сити Холле», и видно, что все тут было расписано по крайней мере до конца августа.

В этот день, мне потом рассказали, спасатели закрыли вход в здание всем, даже следователям, работающим на месте, чтобы установить большой кран и с его помощью разобрать обрушившиеся плиты, которые ничем больше не поднять.

Пробка со стороны Волоколамского шоссе была километра на два, но машины все-таки двигались, и когда я въехал под арку, то обратил внимание, что многие машины оказались здесь впервые, то есть приехали, скорее всего, именно к мемориалу. Машины въезжали на территорию «Крокус Сити» и, словно в недоумении, останавливались — а куда дальше-то? Люди пытались бросить машины на любом клочке земли поблизости от сгоревшего здания, оттого и затор был, и странно, между прочим, что машины еще двигались. Многие сворачивали к торговому центру «Вегас». И почти все даже не подозревали, очевидно, что проехать еще сто метров вперед — и вот он, подземный паркинг.

Когда я заехал туда, обнаружил, что он к тому же пустой. А может, никто не хотел ставить машины в полутемном замкнутом пространстве. Может, и так.

Все возле мемориала было уже организовано. Юноши и девушки из молодежного движения держали коридор, который еще пока не был даже нужен. Тут же «Волонтеры Подмосковья» развернули что-то вроде полевой кухни, наливали чай, суп, предлагали бутерброды, на вопросы отвечали, как учили: «Извините, комментариев СМИ не даем».

Большое пространство, в меру огороженное турникетами, было завалено цветами, в основном гвоздиками и розами.

Из динамиков, установленных по всему периметру, слышно было молитву. Белые шарики дергались на ветру в такт пламени свечей на земле. Детские игрушки. «Гады, нет вам прощения, вы не люди» — плакаты с текстами были тоже видны везде и отовсюду. «Вы за все ответите». «Простите нас». «Пусть ярость благородная вскипает, как волна,— идет война народная, священная война»...

Так много здесь было мам с колясками. Им было сложнее всего протиснуться туда, где можно было положить цветы. Еще же дождь пошел, и скользко было.

— Не нужно отчаиваться,— говорила одна такая очень молодая и красивая мама.— Мы не должны. Мы многое поняли за два дня. Не нужно ругаться!

— А что делать? — спросили ее.

— Нет, я не знаю...— пожимала она плечами.— Мы должны обниматься...

Корреспондент китайского CCTV записывал дубли на фоне людей, кладущих цветы, бесконечно, один дубль за другим, и мне казалось, это не закончится никогда. Так уж он был недоволен собой.

Какая-то женщина разрыдалась, положив цветы, и ее держали под руки, она, кажется, не могла стоять.

— Мы же были там,— повторяла она,— были же там! Выбежали, спаслись, меня посадили в какую-то машину и просто увезли, можно же было просто уехать....

Ей объясняли, что как же можно было, когда половина людей не могла выход найти.

— А мы,— говорила ей подошедшая девушка,— наоборот, кажется, с подземной парковки прибежали, потому что ничего уже не соображали...

Я понимал: сюда сегодня пришли и придут многие из тех, кто уцелел позавчера. Просто, наверное, не смогут оставаться дома.

Но здесь им не было спокойнее.

— Ну сделайте так, чтобы им расстрел был!..— доказывал какой-то человек корреспондентке Первого, кажется, канала.

Подошла еще одна пара, и я увидел, как у парня лет 30 трясется рука. Он пытался держать цветы, но у него не очень получалось.

— Мы находились уже в зале, когда услышали что-то вроде фейерверка... Что-то такого формата...— рассказал он.— А когда зашли в зал, начались непосредственно очереди... Не в смысле очереди, а из автоматов очереди. Потому что до этого были одиночные выстрелы слышны, и такие... сухие... Нельзя, мне кажется, было подумать, что это было оружие. Как будто техническое шоу начиналось... А в зале да, стреляли уже очередями... И кто-то был в ступоре, просто оставался сидеть на своих местах... Нет, даже не вставали, и так и остались. Это очень страшно, это не описать. Потом люди стали выбегать к сцене, там стояли дополнительные стулья, началась давка, и они расстреливали непосредственно всех... Потом расстреливали тех, кто здесь же управлял звуком, светом... Сами террористы зашли с левой стороны от входа. Они, знаете, не спеша шли. Знали, наверное, что нету никакой охраны. Охрана же просто проверяла сумки, мужчину-кинолога мы видели, и стоял один полицейский... Это ужас, конечно, ужас...

Они мне потом рассказали, что вышли с заднего входа, когда «Крокус Сити Холл» начали поджигать.

— Люди бежали, падали, шли чуть ли не по головам друг друга, но все-таки старались обходить...— говорил он.

Они выбежали и скоро, только обогнув здание, вдруг увидели как ни в чем не бывало стоящую маршрутку. Все ее обегали, а они, Сергей и Ирина Жук, почему-то зашли и спросили, куда едет. «В "Леруа Мерлен"»,— пожал плечами водитель. Им было по пути.

Там, у входа в «Леруа Мерлен», они вышли и заказали такси до дома. Там и пробыли весь день.

— У него очень высокое давление,— сказала мне Ирина.— Особенно вчера вечером было. Да и вообще.

Она сама была так бледна, что мне за них и сейчас было страшно.

Они еще ничего не пережили до конца. Ничего.

— Вы к врачу-то ходили? — спросил я.

— Да нет, а чего? — пожал он плечами.— Живые же.

Они все еще словно мялись в нерешительности, держали в руках цветы. Рука у него дрожала еще больше.

Я разглядел, что он зажимает что-то пальцами. Номерок. Это был номерок из гардероба. Он показал. 6004.

— Хочу туда положить и оставить,— кивнул он, глядя на мемориал с цветами.

Им не нужна была такая память. Они хотели избавиться от всего.

— Одежду, может, еще можно получить,— сказал я и понял, что зря.

— Нет, мы не хотим,— сказала она.— Пусть все там остается. Да и сгорело все наверняка.

Они положили цветы, номерок.

Отошли, но я увидел, что недалеко. Они стояли там, ближе к очереди, которая растянулась уже до торгового центра «Вегас», на пригорке.

Я уже уходил, а они стояли.

Они просто не могли уйти.