Почему нам часто кажется, что нас преследуют

Часто кажется, что паранойя буквально пронизывает современный мир. Мы видим ее проявления в мировых новостях и склоках социальных сетей; обвинения в паранойе звучат постоянно и чаще всего оказываются взаимными. Понять в таких случаях, где это слово — риторический прием, а где — попытка серьезного анализа происходящего, часто очень трудно. Игорь Гулин поговорил с психоаналитиком Глебом Напреенко о том, что такое паранойя с точки зрения практикующего терапевта, как частный психоз становится массовым феноменом, как паранойя работает в публичной политике и что с ней делает искусство.

Паранойя — распространенное слово обыденного языка. Что это на самом деле такое с точки зрения психоанализа?

Прежде всего, надо выделить в использовании этого термина два полюса. Первый полюс — психиатрический. Есть то, что называется «паранойяльный бред». Из всех типов бреда он — наиболее стройный: в нем есть определенный источник угрозы, а все остальное — вся система мира, все знаки, все отношения — определяется этим центром. Такая конструкция абсолютно все объясняет, и ее очень сложно поколебать. В этом парадокс паранойи: безумие обычно представляют как что-то, что разрушает логику, смысловые связи, но паранойя показывает, что безумие может обладать железной логикой и быть переполненным смыслом. Правда, есть нюанс: в психиатрии различаются понятия «паранойяльный бред» и «параноидный бред». Параноидный не обладает стройностью и устойчивостью, здесь источник зла, его сосредоточение время от времени меняется. Так бывает при шизофрении, когда человек с помощью бреда раз за разом пытается собрать свой мир, который склонен разваливаться на бессвязные куски. Один из способов упорядочить его — найти некий источник преследования, действия которого объяснят положение вещей. Это бесконечно возобновляемая попытка найти объяснения.

А второй полюс?

Есть такой радикальный афоризм психоаналитика Жака Лакана: «Личность — это паранойя». Ведь сама личность всегда предполагает своего рода сферичность. В той мере, в какой мы верим в целостность и связность своего «я»,— в той мере мы все немножко паранойяльны: мы выстраиваем мир по принципу «это — я, это — не я»; это я принимаю, а это я отторгаю; это — зло, а это — добро; и на все у нас есть свой резон... Современный мир, где так важна идентичность, ощутимо располагает к паранойе.

То есть можно сказать, что бред доводит до радикального предела склонность, которая есть в каждом? Но откуда берется именно клиническая паранойя, на что это реакция?

Корень паранойи — отказ признать нечто, что разрушило бы твою целостность как «я». Мы все параноики в той мере, в которой мы изымаем нечто из себя, располагая это во внешнем мире. Можно тут вспомнить пример из Фрейда (подобных случаев, готов свидетельствовать, очень много и в современной практике). Он связан с сексуальной проблемой, но тут важна сама структура. Мужчина насильно сунул в руку девушке свой член. После этого у нее возник психоз. Важный момент: про сам этот эпизод она сказать ничего толком не может — то есть это событие не осознанное, не прошедшее через внутреннюю речь. Зато она подробно рассказывает Фрейду о том, как другие люди ее преследуют, упрекая в порочном поведении. Есть инстанция внутри человека, которая его за что-то укоряет; позже Фрейд назовет это «сверх-я». Но здесь «сверх-я» не сработало, укор оказался выброшен наружу — и вернулся оттуда как неблагожелательность других.

У Фрейда есть знаменитая фраза: то, что было упразднено внутри, возвращается извне. Или, по формулировке Лакана, что не было признано в символическом, возвращается в реальном. Это реальное — что-то, в чем невозможно сомневаться: я уверен, что меня преследуют, желают мне зла и так далее. Так же устроена и абсолютная реальность галлюцинации.

Паранойяльность — особенность психики человека. Почему и как она становится коллективной, начинает доминировать в социальном пространстве?

Есть феномен «бреда вдвоем». Его открыл французский психиатр XIX века Эрнест Шарль Ласег — один из первых, кто вообще писал про паранойю. Позже такие случаи много разбирал Лакан. Бред вдвоем — идеальная парная система, закрытый мир. Ласег обнаружил, что он лечится буквально изоляцией двух участников пары друг от друга — тогда бред у обоих угасает или ослабляется. В общем, бред заразителен, потому что он помогает систематизировать реальность. Паранойя структурирует все отношения между людьми через разделение их на своих и чужих. Именно в этом смысле мы говорим про паранойяльность многих политических систем: давайте построим стену на границе нашего государства, все объединимся под знаменем некоего блага, потому что снаружи — зло, от которого нам надо защититься.

Но как это происходит — люди массово заражаются друг от друга психозом?

Я не думаю, что все люди, которые разделяют такого рода идеологии, делают это по одинаковым причинам. Это всегда решение какой-то проблемы, с которой столкнулся человек. Но, в отличие от других, это решение может быть разделено. Потому что оно очень четко определяет источник проблемы. Паранойя еще связана со своеобразной гордыней: другой меня недостаточно ценит или, наоборот, жаждет причинить мне зло. Эта гордыня также может быть как частной, гордыней «я», так и коллективной — гордыней некоей идентичности, «мы».

Если взять политическую паранойю — что там является непризнанным, отторгнутым?

В разного рода режимах мы часто видим идеи очищения социального тела — как это было, например, в нацистской Германии: очищение от евреев, от людей с не теми сексуальными предпочтениями. Важный момент: всем им приписывается неправильный способ наслаждаться. Евреи — они богатые, гомосексуалы — порочные. У них есть особое наслаждение, которого не должно быть. Наслаждение этого другого ставит вопрос о наслаждении самого параноика — вопрос, которым он предпочел бы не задаваться.

Можно ли сказать, что те, кто называет какое-то наслаждение запретным, на самом деле ему предаются или хотят предаться?

Не всегда, но часто паранойя действительно обретает карикатурно зеркальные формы: другому приписывается нечто, в чем ты сам повинен. Классический пример бреда ревности (который тоже паранойялен): муж изменяет жене и болезненно внимателен ко всем знакам внимания, которые она оказывает другим мужчинам. Он действительно подмечает очень тонкие вещи: она на кого-то посмотрела, кому-то подмигнула, с кем-то захотела провести побольше времени. При этом он абсолютно слеп к тому факту, что сам проводит время с любовницей. Опять же свидетельство того, что паранойя выглядит очень рационально. На это часто обращают внимание психиатры: развитие паранойяльного бреда происходит часто совсем незаметно, до тех пор пока он не приобретет экстраординарные формы или не приведет к преступлению. Человек выстраивает систему, которая кажется очень разумной, подмечает то, что на самом деле есть, а потом становится ясно, что все это время вызревало что-то, и иногда оказывается, что уже поздно: он, например, напал на кого-то и убил.

Кажется, что паранойя — очень густой материал для искусства — всякие конспирологические сюжеты, истории преследования, заговора, борьбы одинокого добра с вездесущим злом — все это очень питательно. Как работает это вдохновение?

Дело в том, что поместить паранойяльное сознание в рамку искусства — значит его немножко закавычить. Это совсем другое решение проблемы, чем действительно бредить. Хотя, скажем, свидетельства больных о своих галлюцинациях или навязчивых идеях часто выглядят очень артистично, они напоминают искусство. Но проблема с ними в том, что человек в психозе не способен посмотреть на свой бред со стороны. В этом смысле искусство может быть именно попыткой лечения паранойи — в том плане, что оно всегда вводит измерение кажимости, условности, неабсолютного взгляда.

Получается, что искусство и публичная политика тянут эту потенцию паранойи в противоположные стороны. Искусство помогает ее разрушительный драйв как-то остранить, а публичная политика, наоборот, аккумулирует, так?

Еще одно важное слово, которое использует Фрейд, говоря о паранойе,— это «неверие». Параноик не верит в то, что социальные отношения действительно работают,— по той причине, что они тоже строятся на кажимости. Поэтому паранойяльные лидеры — это лидеры, которые разоблачают условность в политической жизни. В этом, конечно, тоже есть некоторая правда — за конвенциями всегда скрывается лицемерие, двойные стандарты и прочее. Однако таким образом происходит девальвация политики как системы сложных связей между странами, социальными группами, людьми — связей, которые выстраиваются по определенным правилам. Все это разоблачается как фикция в пользу некоей «правды». Кроме того, тут работает упомянутая уже зеркальность — собственные лицемерие и двойные стандарты паранойяльные лидеры как бы исключают из рассмотрения. И дальше мы видим то, что мы видим. В таком мире с искусством, конечно, возникают проблемы. Искусство, особенно современное, ведь постоянно играет с неоднозначностью высказывания, в нем есть загадка. Параноик — буквалист, он стремится упразднить двусмысленности: это значит это, и все тут. Все загадочное и неопределенное для него — опасно.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram