Как современный человек вернулся в XVI век, но избавился от страха остаться неизвестным

Да, за вами следят. Нет, это не бред преследования, это реальность. Иван Давыдов рассуждает о том, что это значит и что теперь делать.

Однажды великий скульптор Бенвенуто Челлини спешил на прием к флорентийскому герцогу Козимо Медичи. Герцог, как герцогу и положено, жил во дворце, и чтобы добраться до его кабинета, Челлини пришлось пройти сквозь бесконечную почти анфиладу покоев — включая и комнату, где великая герцогиня справляла нужду.

Этот анекдот вспоминает историк Люсьен Февр (тоже, кстати, великий) в одной из своих статей, демонстрируя читателям, что приватность — понятие относительно новое. Еще в XVI веке, то есть тогда, когда Челлини решил повидаться с Медичи, европейцы стесняться и скрываться не умели. Чтобы осознать, насколько важна неприкосновенность частной жизни, потребовалось еще лет сто.

Непонятно только, как предки сочетали эту жизнь напоказ с бредом преследования, который мы обычно называем паранойей, смущая специалистов-психиатров. Зачем за тобой следить, если ты ничего не прячешь? Загадка. Но как-то, видимо, сочетали. Возможность хоть что-то в жизни отгородить от других, право на пространства — внутри дома и внутри головы,— где ты сам по себе и никто не может в твои дела вмешаться,— это и есть свобода. В традиционных обществах и в маленьких коллективах свободы, получается, нет вообще. В деревне все знают друг друга, и всё друг про друга тоже знают. «Воздух города делает свободным»,— говаривали в Средние века, и дело не только в том, что в городе до тебя не дотянется жадный сеньор, которому нужны и плоды трудов твоих, и вол, да и жена, если смазливая, тоже. Просто в городе много людей. Иногда — даже слишком много. Так много, что знать их всех невозможно просто физически. Так много, что никому до тебя нет особого дела.

Вот моя, к примеру, жизнь начиналась в небольшом поселке. Когда мне исполнилось девять, мы переехали в город. В огромный город. Сто тысяч населения. И несколько месяцев я ходил по нему ошалело и не мог поверить, что все это всерьез. Что такую прорву людей собрали зачем-то в одном месте. С ними со всеми точно не получится познакомиться, тем более — подружиться. Разве люди для чего-то еще нужны? Это скопище одинаковых, похожих на серые кубики пятиэтажек казалось декорацией. Иногда я начинал думать, что дома эти на самом деле плоские. Разрисованный картон и сзади подпорки. Возможно, только я тут — живой человек, да еще ушлые работники сцены, которые всегда успевают развернуть нарисованный дом так, чтобы мне он казался настоящим. Бывало, я даже стартовал с места, бежал, чтобы их опередить и застать врасплох. Ни разу, впрочем, не получилось.

Это все, конечно, о психическом здоровье не свидетельствует, ну тем проще чувствовать себя экспертом.

Когда не можешь знать все и про всех, деревня, по слову Маклюэна, становится глобальной, появляется и глобальная сплетня. В этом — тайна и механизм феномена популярности: нужны такие специальные люди, то ли избранные, то ли отверженные, смысл существования которых в том и состоит, чтобы быть персонажами глобальных сплетен. На этом держатся медиа и шоу-биз, это создает пространство общей беседы. Я вот хоть и здороваюсь с соседом по лестничной клетке, но давно забыл, как его зовут. Или даже не знал никогда. Однако уверен — мы вполне можем обсудить, например, похождения и беды девицы Ивлеевой, укрепившей меж изящных ягодиц прекрасный изумруд. Собственно, это все, что мы о ней знаем, но этого достаточно для разговора.

Вот только это — суррогат, паллиатив, тот факт, что где-то в небесах сияют звезды, за которыми следят вообще все, не помогает надолго победить ни собственное одиночество, ни собственные страхи.

Да, все ведь очень хитро закрутилось в итоге, все запуталось — из городской свободы, замешанной на равнодушии, растет ощущение одиночества, оплаканное писателями и поэтами Запада, из ощущения одиночества — желание стать заметным, из желания стать заметным — горькая подозрительность: а вдруг я уже стал? Вдруг за мной следят? Вдруг я кому-то все-таки нужен, и отнюдь не ради нежной дружбы? Загнанный и одинокий, то есть свободный горожанин, сегодня — почти наверняка параноик.

Интернет и социальные сети — великое изобретение одиноких горожан (вспомним историю и городские легенды, согласно которым социальные сети придумали ботаники, которые просто не знали, как познакомиться девушкой). Весь мир теперь рядом, в кармане, в телефоне, ты можешь вмешаться в спор любых незнакомцев — хоть соседей в чате подъезда, а хоть и каких-нибудь профессоров университетских, чертовых умников, которых должен ведь кто-то ставить на место. Глобальная деревня — не метафора, а реальность, и если ты не хочешь быть незаметным — не будь им. Расскажи, что ты ел на завтрак, как пушист твой кот и как ловко ты разгромил унылого немца Канта, опровергнув основные постулаты его скучной «Критики чистого разума»! Обязательно найдутся люди, которые поставят лайк, восхитятся или, наоборот, затеют с тобой склоку. В одиночестве не останешься.

Но и со свободой простишься. Во-первых, за тобой теперь тянется цифровой след, и не только праздные бездельники идут по этому следу. Работодатель перед собеседованием изучит, помимо резюме, аккаунты в социальных сетях, корпорации, проанализировав твое поведение, отыщут способ впарить что-нибудь дорогое и ненужное, авторитарное государство с легкостью обнаружит в твоих речах экстремизм и крамолу, а тоталитарное общество в демократическом государстве — массу страшных преступлений против всесильной богини политкорректности… И все это ты рассказал про себя сам — не только выкладывая в сеть фото завтрака и бесценные свои мысли. Тебе ведь нравится, что в кармане вместо пачки денег — компактный кусок пластика (или вовсе все твои деньги в том же смартфоне), нравится заказывать такси, пару раз ткнув пальцем в экран, нравится, что еду — да и вообще все, что только можно купить за деньги, которые в смартфоне,— привезет курьер? Ну, конечно, нравится, это удобно.

Получается, новый цифровой мир в некотором смысле спихивает своего обитателя куда-то в XVI век, где о приватности слыхом не слыхивали. «Приватность,— говорят теперь,— новая роскошь», намекая, что нужно быть богатым, чтобы остаться незаметным. Но и это неправда: на самом деле богатый интереснее. Причем интереснее он тем, кто умеет профессионально искать информацию — налоговикам, журналистам-расследователям, папарацци. Мы вернулись в эпоху полной прозрачности, но при этом не разучились ценить приватность, и это травмирует.

Как тут не стать параноиком? Вот я говорю, например, строгой своей супруге, что наш кот (зайдите, кстати, в мой аккаунт в соцсети, посмотрите, насколько пушист наш кот!) совсем уже до неприличия изодрал кресло и надо бы купить новое. Потом сажусь за компьютер — и буквально из всех цифровых щелей на меня обрушиваются предложения немедленно приобрести самое лучшее в мире кресло по самой доступной цене. Только у нас! Только сегодня! Небывалые скидки! «Нимфа», туды ее в качель, разве товар дает?!

Английский философ Иеремия Бентам в XVIII веке придумал идеальное узилище — Паноптикон, где преступники сидят внутри цилиндрического здания со стеклянными перегородками, а надзиратель, находящийся в центре, может следить сразу за всеми. Этот образ в ХХ веке заворожил Мишеля Фуко, с описания бентамовского Паноптикона начинается одна из его главных книг — «Надзирать и наказывать». Но великие думали, что рассуждают про тюрьму. А мы просто так живем.

Есть избитая шутка — «если вы параноик, то это еще не значит, что за вами не следят». Так вот, да, за вами следят. И кажется, что для выживания внутри этой новой прозрачности нужны новые правила. Что нужно бояться, нужно быть предельно осторожным, нужно обдумывать каждый шаг и каждое слово.

Что ж, это возможный вариант, но от чего он защитит? Если в авторитарной стране какой-нибудь спецслужбист захочет вас посадить — он вас посадит, даже если в беседах и переписке вы обсуждали только разведение кактусов. Он сможет объяснить, что это сложный шифр для передачи врагу военных тайн и клеветы на высокое руководство, а вот вы защититься не сможете. Если в державах продвинутых, где царит новая этика, понадобится вас отменить, вас отменят, и неважно, что вы никогда никого без обоюдного согласия за мягкие части тела не хватали. Наверняка соприкоснулись с кем-нибудь рукавами слегка лет двадцать назад — и не заметили, и забыли. А человек до сих пор вздрагивает, вспоминая, как покраснел удушливой волной…

Столкновение новой прозрачности и старой приватности создает уникальную ситуацию: нет больше необходимости выдумывать слежку и впадать в бред преследования. Потому что слежка за вами совершенно точно есть. Это теперь неизбежная составляющая окружающей реальности. И, думается, лучший способ действий здесь — смириться и жить, как прежде. Но уже без страха. Боишься ведь не слежки, боишься неизвестности. А теперь с неизвестностью покончено.

Жить, по возможности не совершая особых гнусностей и преступлений, конечно. Но ведь гнусности и преступления не стоит совершать, даже если никто не следит за вами. Просто не стоит. Незачем.

Ну и правила напоследок, раз уж зашла речь про правила. Мои — такие. Не верь. Не верь, будто за тобой не следят. За тобой следят и будут следить, как бы ты против этого ни боролся и каких бы мер ни принимал. Не бойся. Бояться поздно, лучше надеяться, что ни жрецы политкорректности, ни сотрудники специальных служб просто не успеют тебя заметить. Жизнь коротка, это играет нам на руку. И не проси. Не проси других блюсти твои тайны. Все разболтают, да еще и посмеются.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram