Выходит документальный фильм об Андрее Тарковском «Время путешествия»

Ко дню рождения Андрея Тарковского в российский прокат выпускают «Время путешествия» — документальный фильм о подготовке к съемкам «Ностальгии», снятый еще в 1982 году. Сегодняшними глазами увидел его Андрей Плахов.

В титрах режиссерами картины обозначены Тонино Гуэрра и сам Тарковский. Итальянский драматург, работавший с Феллини и Антониони, взявшись за сценарий «Ностальгии», начал с того, чтобы помочь русскому гостю найти правильное место для съемок. Он везет его в поисках натуры на юг, в барочный Лечче, потом на сказочное Амальфитанское побережье, но все эти красоты кажутся Тарковскому слишком туристическими.

В «Ностальгии» схожим образом будет вести себя герой Олега Янковского. Переводчица Эуджения, красавица словно с ренессансного портрета, привозит Андрея Горчакова в монастырь тосканского городка Монтерки полюбоваться волшебной «Мадонной дель Парто» Пьеро делла Франчески. Но гость капризно отказывается заходить внутрь, ворча: «Надоели мне ваши красоты хуже горькой редьки».

Часто говорят, что, в силу сплетения целого ряда обстоятельств покинув Россию, Тарковский страшно тосковал по ней, чуть ли не заболел от этого и умер не только от жестокого недуга, но прежде всего от разлуки с родиной. И что все эти чувства режиссер выразил в патриотическом фильме «Ностальгия», герой которого тоже умирает на чужбине, предрекая судьбу Тарковского. А задолго до него, два столетия назад, ностальгией заболел еще один русский талант, крепостной музыкант Павел Сосновский (прототип — композитор Максим Березовский): он был отправлен хозяином в Италию, но не выдержал этого испытания, вернулся на родину, там спился и покончил с собой. Именно о Сосновском пишет книгу в итальянской командировке Горчаков, но так и не напишет — и отчасти повторит судьбу своего героя.

Что-то не так с этой Италией: с одной стороны, она манит русских как магнит. С другой — вызывает злость и отторжение. Сколько я видел таких «художников в командировке» (это могут быть режиссеры, актеры, писатели, журналисты), которые мечтают вырваться в зарубежную поездку, но, оказавшись там, запираются в номере отеля, пьют горькую или находят соотечественников-собутыльников, с которыми можно вдоволь наговориться о судьбах родины. Им хорошо там, где их нет. Дома они страдают по определению, а за кордоном страдают еще больше: сегодня мы видим тому достаточно свежих примеров. Горчакову, кстати, никто не мешает вернуться домой, но он предпочитает маяться в Италии.

Надо признать, Тарковский показал своего героя (по нарциссическим манерам во многом смахивающего на самого режиссера) не без иронии и даже желчи. Тем более нелепо выглядят разоблачения нынешних активистов ревизии русской культуры — через оптику борьбы с имперством, а заодно с мужским шовинизмом: и то, и другое легко (порой не без оснований) приписывается Тарковскому. В этой оптике Горчаков воспринимается как воплощенная претензия, эгоизм и самомнение, как зеркало сомнительной русской духовности. А обращенные к нему слова переводчицы «Вы всё время говорите о свободе, но вы не знаете, что такое свобода» — как голос истины. Разумеется, откуда уж русским знать о свободе. Не знал о ней (в том смысле, о котором говорит переводчица) и Тарковский. Зато он знал нечто другое, и его герой тоже.

Горчаков понимает совершившего самосожжение юродивого пророка Доменико, одержимого страхом и отчаянием, предчувствием «конца света». И следует дурацкой с обывательской точки зрения идее Доменико — пронести зажженную свечу через бассейн в Баньо-Виньони: эта точка «путешествия» станет для него последней. Абсурдная акция продиктована чувством бессилия: искусство не может изменить гибнущий мир. Единственный путь разрешить это противоречие — самому принести себя в жертву. Что герой, а за ним автор «Ностальгии» фактически и делают. Самое важное во «Времени путешествия» — слова Тарковского о том, что кино для него — не профессия, что оно неотделимо от образа жизни и в конечном счете поглощает, забирает с собой саму жизнь автора-кинематографиста.

А что же ностальгия? Она никуда не делась, но проблема для Тарковского не в ней как таковой. Тоска по родине — «давно разоблаченная морока». Отъезд из России был для режиссера только частью пазла судьбы. Очень важной частью, конечно. От чего он реально страдал, и это прекрасно видно по его подробным дневникам, так это от разлуки с сыном: советские начальники, мастера психологических пыток, долго не выпускали его из страны к отцу.

Тарковского мучил и притягивал образ дома, воплощением которого стал приобретенный его семьей дом в деревне Мясное в Рязанской области. Образ деревенского русского жилища Тарковский несет с собой и на Солярис, и в Тоскану, монтируя его в символическом кадре с древнеримскими христианскими руинами. В этом особенность «ностальгии» Тарковского: и Россия, и Италия им любимы, но ни та, ни другая в отдельности не способны утолить его тоску по идеалу.

Сегодня и страхи ядерной войны, и драмы эмиграции воспроизводятся в увеличенном масштабе XXI века. А фильм Гуэрры и Тарковского превращается в путешествие во времени — в ту эпоху, когда мировое пространство было разделено железным занавесом. Сейчас его вот-вот опять опустят, но пространство играет в этом процессе скорее подчиненную роль. А главную — время, которое по сравнению с тем, когда Тарковский путешествовал по Италии, резко изменило свое качество и свой состав.