«Была бы прочна палатка, да был бы нескучен путь» — такой была жизненная стратегия, разработанная в 1960-х бардовской песней. Десять с лишним лет про компасы и ледорубы, распадки и рассветы, костры и штормовки пела вся страна, а таежная романтика была синонимом настоящей жизни даже среди тех, кто вовсе не был склонен к приключениям. Этот образ счастья трудных и дальних дорог был унаследован и песнями, посвященными БАМу,— но с принципиальным расширением.

«Не важно, в туристском походе ты, в геологической партии, на вершину ли идешь зарабатывать очередной разряд или просто так шагаешь, потому что нет и не предвидится попутных машин,— пишет Юрий Визбор в журнале "Смена" в 1966 году, статья называется "Люди идут по свету".— Главное — идти по земле, видеть людей, пожимать им руки, калякать о том о сем... Так и подбираются эти песни — от дорожных разговоров, от странных закатов, от неистребимого самолетного запаха, от шума сосен на речном берегу».

У Визбора типичная биография шестидесятника: «сын врага народа», бывшего красного командира, расстрелянного в 1938-м, дальше — служба в армии в Мурманской области и работа по распределению в Архангельской. Суровая жизнь, из которой он как будто с реактивным ускорением вырывается в 1960-е: идет работать на радио, участвует в запуске радиостанции «Юность», ездит в экспедиции и на комсомольские стройки, взбирается на вершины и, конечно, сочиняет и поет. Песню про людей, идущих по свету, написал не он, но у Визбора тоже достаточно фраз, ставших почти что мемами — или знаками того поколения: «всем нашим встречам разлуки, увы, суждены», «в тайге мороженого нам не подают», «лыжи у печки стоят».

Уж сколько насмехались над этими лыжами — и конечно, не пережив всех биографических обстоятельств, более или менее общих для всего поколения, не пытаясь представить, из какого мрака и скрежета выпорхнула эта строчка, смеяться легко.

Среди людей, ходивших тогда по свету, обнаруживаются совершенно неожиданные персонажи — вот, например, поэт, максимально далекий от всякой таежной романтики. «Я мечтал путешествовать по свету — ха-ха-ха. Но я совершенно не представлял, как эту мечту осуществить,— рассказывал Иосиф Бродский.— И вот кто-то сказал, что существуют геологические экспедиции». Будущий поэт шесть лет проводит в этих экспедициях, ездит на Белое море, в Сибирь и на Дальний Восток, делает географические карты, даже находит небольшое месторождение. Может быть, даже кто-то в этих партиях поет песни у костра. Так или иначе, ключевые слова произнесены в самом начале цитаты: мечтал путешествовать по свету.

Конец 1950-х — время, когда у советских людей появляется возможность вырваться из размеченного на всю жизнь распорядка — с пропиской, распределением и трудовой дисциплиной,— оказаться там, где ты сам себе хозяин. Даже вполне официальные освоение целины или стройки ГЭС на сибирских реках (с соответствующей песенно-поэтической мифологией) тоже ловят этот ветер в свои паруса: «Мир был прекрасен, надо было драться за то, чтоб он еще прекрасней был» — вот, по версии Евгения Евтушенко, смысл строительства Братской ГЭС. Побег куда-то на окраину, на фронтир, где дышится свободнее,— вечная российская константа, когда-то бежали в казаки или уходили в заволжские скиты, теперь, согласно духу нового века, шли в геологи, в альпинисты, даже просто в туристы.

Песни у костра были бонусом, слабым отсветом того, что двигало этими людьми. Страсть к познанию мира — и испытанию себя. Дойти до края, вытерпеть, преодолеть, пойти поперек соображений комфорта и прагматики — «почему ж эти птицы на север летят, если птицам положено только на юг?» — в надежде обрести какую-то свою золотую удачу.

Лирический герой этих походных песен — геолог в исполнении Владимира Высоцкого — появляется в первом фильме Киры Муратовой «Короткие встречи», и здесь мы видим еще один конфликт, который зашит в подтекст шестидесятнической романтики; помимо прочего геолог (альпинист, ученый-океанолог) — тот, кто гуляет сам по себе, уходит надолго, появляется непонятно когда. Если его любимая привязана к регулярной работе, вместе им не быть. Дальние странствия — это рецепт достойной жизни, который выписывается на одного; недаром в бардовской песне того времени так часто звучит слово «разлука», и даже когда автор пытается ее преодолеть или опровергнуть — «не верь разлукам, старина!»,— в голосе звучит печаль.

Разумеется, авторские песни были очень популярны на БАМе. К сформировавшемуся на тот момент золотому бардовскому фонду добавились песни, сочиненные бамовцами — на стройке в какой-то момент даже возник фестиваль авторской песни,— однако не они символизируют историю БАМа.

Понятно, что пение на таежной стройке — важнейшее из искусств, и это с самого начала принималось в расчет руководством. Но на БАМе упор был сделан на вокально-инструментальные ансамбли: практически с первых дней на стройку стали завозить музыкальные инструменты. Еще ничего не было построено, люди еще жили в палатках, а уже возник первый ВИА, потом другой, третий, потом они стали ездить на конкурсы, выигрывать их. Ансамблю недостаточно одной гитары и костра — это другая форма жизни.

Но главное даже не в этом: к началу строительства БАМа романтика странствий была присвоена посвященными ему песнями официальными. Они звучали по радио, исполнялись на кремлевских концертах, их пели на первомайских демонстрациях. Гимном БАМу стала песня Роберта Рождественского и Оскара Фельцмана: «слышишь, время гудит — БАМ»,— неслось из каждого репродуктора. Тут были все составляющие таежной романтики — «встретим зябкие рассветы, встретим долгую пургу»,— но это была уже романтика не частного человека. «Мы» здесь не партия геологов, не бригада строителей и даже не огромный коллектив БАМа, «мы» — это вся страна, работающая на огромную стройку: «в биографию планеты впишем мы свою судьбу».

Было много и других, менее запомнившихся песен, и практически все они обращены не к отдельному человеку, а к общности людей. Тайга стала новым космосом: «на пыльных тропинках далеких планет» тоже очень романтично, но для такой экспедиции недостаточно одного твоего желания путешествовать по свету — и одинокий голос бардовской песни для него слабоват.

Текст: Юрий Яковлев