Иван Сухов о том, как гибель Ахмата Кадырова могла стать возвратом к войне, а стала поворотом к миру

Бывают моменты, когда история делает поворот. Но сразу трудно понять, в какую сторону: случается, что на понимание уходит лет 20.

20 лет назад, в 10:35 9 мая 2004 года, под центральной трибуной стадиона «Динамо» в Грозном сработало мощное взрывное устройство. На стадионе шли торжества по поводу Дня Победы; парад, в котором принимали участия формирования чеченской милиции и другие республиканские отряды, принимал Ахмат Кадыров. Кадырову было 52 года; полгода назад он был избран президентом Чеченской Республики. На стадионе работали генераторы помех, но подрыв, по версии следствия, осуществили с помощью провода. Ахмата Кадырова, у которого трибуна взорвалась буквально под ногами, тяжело ранило; он умер по дороге в больницу. Всего погибло семь человек, включая председателя Госсовета Чечни 43-летнего Хусейна Исаева, фотокорреспондента Reuters Адлана Хасанова и 8-летнюю девочку, которая получила осколочное ранение головы. Всего раненых оказалось несколько десятков; в их числе был командующий Объединенной группировкой федеральных войск на Северном Кавказе генерал-полковник Валерий Баранов.

Гибель Ахмата Кадырова оказалась результатом нескольких фатальных совпадений: в пятницу, 7 мая, Ахмат Кадыров присутствовал в Москве на инаугурации Владимира Путина, во второй раз избранного президентом России. Владимир Путин пригласил главу Чечни остаться в столице на торжества по случаю Дня Победы, но Ахмат Кадыров предпочел принять участие в празднике дома и 8 мая улетел в Грозный. За несколько минут до взрыва генерал-полковник Баранов предложил ему сойти с трибуны: парад закончился, начался концерт, и был шанс успеть к торжественному маршу в расположении 46-й бригады внутренних войск. Ахмат Кадыров сказал, что хотел бы послушать еще две-три песни популярной певицы Тамары Дадашевой, открывшей концерт. Оба эти выбора оказались роковыми.

Расследование уголовного дела по факту террористического акта, повлекшего смерть Ахмата Кадырова, Хусейна Исаева и еще пятерых граждан, не завершено: его приостановили в 2007 году, после того как были убиты полевые командиры сепаратистов, бравшие на себя ответственность за теракт.

Нынешний глава Чечни Рамзан Кадыров в 2009 году пытался инициировать возобновление расследования, но ГСУ по Южному федеральному округу (в который тогда входила Чечня) отказалось это сделать, сославшись на отсутствие процессуальных оснований. В потоке десятков резонансных уголовных дел прошедших 20 лет дело о теракте в Грозном выпало из поля общественного внимания. Может быть, одной из причин этого стали радикальные изменения, произошедшие с тех пор на Северном Кавказе.

Взрыв посреди пожара

Я, как журналист, освещал события на Северном Кавказе с 2000 по 2015 год. В 2004 году, честно говоря, было трудно представить себе, что там возможны изменения к лучшему. Казалось наоборот, что все складывается максимально неблагоприятно и опасно: это была сплошная зона риска.

В Дагестане в 2004 году едва не дошло до столкновения между группой влияния главы Госсовета Магомедали Магомедова и дерзкой аварской оппозицией, не без гордости носившей напоминающее об афганских реалиях прозвание «северный альянс».

В июне 2004 года большой отряд боевиков напал сразу на несколько объектов в Ингушетии и несколько часов отбивался от подоспевших силовиков.

Летом несколько дней гремели минометы в Южной Осетии, едва не спровоцировав столкновение России с Грузией.

В августе боевики внезапно напали на Грозный и удерживали часть районов на протяжении нескольких часов, прежде чем были окружены и подавлены.

1–3 сентября произошел террористический акт с массовым захватом заложников в Беслане, заставивший содрогнуться всю Россию.

Осенью из-за криминальной истории, которая оказалась связана с семьей тогдашнего главы Карачаево-Черкесии, едва не полыхнуло в Черкесске (или все же полыхнуло, если вспомнить, что возмущенная толпа ворвалась в здание региональной администрации, которое охранялось солдатами внутренних войск, и требовала отставки главы региона, а разошлась только после прибытия тогдашнего полпреда президента в Южном Федеральном округе Дмитрия Козака).

Наконец, через год, в октябре 2005 года, боевики напали на Нальчик.

Почти невозможно было себе представить, что эта трагическая серия прервется: 2004 год словно отбросил Россию к 1999-му, когда возникла неиллюзорная угроза ее территориальной целостности. И первым шокирующим звеном в этой цепи был теракт в Грозном, в котором погиб Ахмат Кадыров.

Кавказ полыхал, и только во сне можно было увидеть тогда, что спустя всего несколько лет экскурсии в Чечню в сезон будут продаваться на пятигорском Цветнике и пользоваться спросом. А потом Чечня и подавно станет самостоятельным туристическим направлением: ручеек любителей экзотики, стремившихся добраться до старинных родовых башен или озера Кезиной-Ам, в условиях сокращения ассортимента и доступности заграничных поездок превратился в постоянный поток.

Поколение депортации

Туристы, как это у них принято, чаще всего не задаются вопросом, что их не было бы в Чечне, если бы вокруг фигуры Ахмат-хаджи Кадырова повернулась история. Без него этот поворот, наверное, все равно бы произошел, но, видимо, как-то совсем иначе. Невозможно представить, как и когда именно.

Ахмат Кадыров был человеком поколения, которое поверило в чеченскую независимость. В 1944 году, за семь лет до его рождения, Иосиф Сталин принял решение депортировать всех чеченцев и всех ингушей из мест их постоянного проживания на Аргуне, Ассе и Сунже в Казахстан. Как известно, кроме вайнахов тотальной депортации подверглись еще несколько народов.

Никаких публичных документов, подразумевающих мотивировочную часть решений о депортациях, не было и быть не могло. Подразумевалось, что народы несут таким образом ответственность за недостаточную лояльность по отношению к советской власти в условиях гитлеровского наступления

Копья вокруг этих решений ломаются до сих пор и будут ломаться, пока жива память о тех событиях; самые хладнокровные историки, решительно опровергающие мифы о вайнахском коллаборационизме, упоминают тем не менее об антисоветских восстаниях в этой части Кавказа, фактически в ближайшем советском тылу. Но обвинение всего народа всегда огульно, оно всегда делает виноватыми всех без разбора, как таковое всегда несправедливо и порождает ксенофобские штампы с одной стороны, ненависть и жажду мести — с другой. Достаточно сказать, что чеченцы и ингуши сражались в рядах Красной армии. Те из них, кого не депортировали с фронта, возвращались в родные места и заставали их пустыми либо встречали там чужих людей вместо своих выселенных близких. И отправлялись следом за депортированными, чтобы разделить их судьбу, и с ужасом искали своих в долгих списках погибших во время выселения.

В 1957 году, через 13 лет после депортации и спустя 4 года после смерти Сталина, чеченцам и ингушам разрешили возвращаться домой. Никто не просил прощения и не ставил вопроса о реабилитации, но была восстановлена Чечено-Ингушская АССР. Ахмату Кадырову было неполных шесть лет, когда он вместе с родителями вернулся в Чечню из Карагандинской области Казахстана.

Ему было 38, когда он, выпускник медресе Мири Араб в Бухаре (Узбекская ССР), основал первый на Северном Кавказе Исламский институт. 39 — когда уехал учиться на шариатский факультет Иорданского университета. 40 — когда Чечня провозгласила независимость, и 43 — когда началась первая чеченская война (1994–1996).

Если заглянуть в биографии политиков и полевых командиров, делавших историю независимой Чечни либо наоборот пытавшихся связать свою судьбу с Россией и противостоять сепаратистам политически или с оружием в руках, станет понятно, что все они или родились в депортации, как Ахмат Кадыров или Аслан Масхадов, или оказались в ссылке детьми и в ней выросли, как Джохар Дудаев или Руслан Хасбулатов, или родились спустя несколько лет после возвращения.

Сильнейшие эмоции этого поколения, которые оно переживало на фоне коллапса СССР, тоже по-своему двигали историю и формировали систему координат, в том числе политических и нравственных.

Наверное, для многих чеченцев этого поколения был момент, когда не поддержать независимость было немыслимо. Когда началась война, приведшая к жертвам среди гражданского населения, эти чувства только усилились; в народной памяти ожили воспоминания о десятилетиях противостояния времен Большой Кавказской войны XIX века, о Ермолове, Шамиле, о последующих восстаниях, о передаваемом из поколения в поколение воинском этосе. И о том, как сравнительно недавно все это было с точки зрения даже не истории страны или края, а с точки зрения истории каждой семьи.

Сквозь «туман войны»

Но когда война затянулась, понадобились, по-видимому, другие сегменты национального опыта, в том числе опыта катастроф, которыми была для Чечни и Большая Кавказская война XIX века, и депортация. И среди людей, которые не мыслили себя вне идеи независимости, нашлись те, которые поняли, что продолжение войны может стать фатальным для общества, которое они представляют.

Для того чтобы прийти к этому выводу, надо обладать умением посмотреть на ситуацию несколько со стороны, абстрагировавшись от мощнейшего нарратива, генератора мифов, создаваемого на любой войне и вокруг нее. Подняться над позициями, часто исключающими возможность маневра, в которые открытый военный конфликт ставит военных, политиков и общественных деятелей. Их трудно за это винить; обстоятельства войны сильнее многих, возможно, сильнее любых других обстоятельств, и зачастую эти обстоятельства диктуют участникам войны их обязанности и их единственно возможные поступки.

Тактически для Ахмата Кадырова и нескольких вчерашних сепаратистских лидеров было почти невозможно принять решение прекратить воевать и начать сотрудничать с российскими военными и гражданскими властями. Но стратегически они увидели, что альтернативой является бесконечное самовоспроизведение кошмара, эпицентром которого была Чечня в конце 1999—начале 2000 года.

Может показаться, что для такого «прозрения» было необходимо какое-то сверхъестественное, недоступное, например комбатанту или обывателю, понимание ситуации. Отчасти так, но в основном это, по-видимому, была лишь интуитивная способность увидеть через «туман войны» те угрозы, которые обществу могло принести ее продолжение.

Я два раза брал интервью у Ахмата-хаджи Кадырова. Он выглядел старше своих пятидесяти с небольшим лет, говорил хрипло и коротко, скорее как командир, чем как богослов. Он говорил очень простыми и понятными словами, в полчаса беседы с ним не оставалось вопросов: это было прекрасно с точки зрения места на газетной полосе и вдвойне прекрасно потому, что оба раза Ахмат-хаджи Кадыров отверг идею присылки текста на согласование (без чего в это время не обошелся бы уже ни один российский чиновник такого уровня и в такой зоне ответственности).

Человек на плотине

За вещи, которые говорил и в итоге сделал Ахмат-хаджи Кадыров, его было бы логично выдвинуть на Нобелевскую премию мира, но в силу многих обстоятельств, связанных в том числе и с никогда не прекращавшейся борьбой идей, этого не случилось. Что говорить о Нобелевском комитете, если даже в России переименования в честь Ахмата Кадырова объектов в Москве и Петербурге вызывали дурацкие локальные скандалы.

Между тем Ахмат-хаджи Кадыров оказался человеком, который остановил чеченскую войну. Это особенно важно помнить в сегодняшнем мире, в разных, порой весьма продвинутых частях которого люди с несопоставимо большим весом, влиянием и ресурсами, чем у выпускника курсов комбайнера и строителя-шабашника из чеченского села, отказываются наотрез от решений, способствующих деэскалации и достижению мира.

Он пошел на сотрудничество с российскими властями, понимая, что отказ от такого сотрудничества будет означать смерть многих людей с обеих сторон в каждую следующую минуту.

При этом он отдавал себе отчет в силе своей позиции: Россия не могла урегулировать ситуацию в Чечне без чеченцев, а чеченцы из пророссийской гражданской администрации времен первой войны провалились как политики, оказались вне чеченской жизни и банально состарились.

Смерть людей в каждую следующую минуту ему, его чеченским соратникам и его российским партнерам удалось предотвратить не сразу.

Но они нашли и сдвинули с мертвой точки то колесо, поворот которого перекрывал плотину, поверх которой хлестал непрерывный поток человеческого горя.

Адски медленно — для ситуации, когда дорог был каждый день и каждая жизнь,— он и его соратники стали работать над нормализацией в зоне абсолютного постапокалипсиса, какой были Грозный и значительная часть Чечни спустя полгода после начала второй войны: без связи, без единого целого многоэтажного здания и с заброшенным частным сектором, с минами в руинах, с трамвайными рельсами, выходившими из-под одной развалины и уходившими в другую; с комендантским часом, с блокпостами, при проходе через которые исчезали люди; с мучительными поисками пропавших во время зачисток, с передачей тел, с вышедшим из-под какого бы то ни было контроля повседневным насилием. Войну всегда легче начать, чем закончить: она мгновенно порождает целые когорты влиятельных лиц, заинтересованных в ее продолжении любой ценой.

Мир не без темных сторон

То, что получилось у Ахмата Кадырова (и его российских партнеров), можно подвергать критике.

Пуристы от федерализма, а тем более сторонники большей централизации и унификации России, скажут, что в Чечне создан слишком уж особый политический режим.

Экономисты схватятся за голову, подсчитывая истраченные средства.

А правозащитники будут говорить, что, борясь с чрезвычайным всевластием федеральных силовиков, Кадыров построил собственный силовой контур, в очень большой степени закрытый от внешних инструментов контроля и надзора и руководствующийся скорее интуитивным представлением о добре и зле, чем буквой и духом российских законов.

Но сами же правозащитники признают: уровень ежедневного внесудебного насилия в отношении гражданского населения значительно, многократно сократился, в том числе благодаря усилиям администрации Чечни во главе с Ахматом Кадыровым.

В переводе с языка презентаций это значит: в Чечне наступил мир.

Да, никогда с этим не согласятся непримиримые сепаратисты. Или радикальные исламисты, с которыми Ахмат Кадыров вел личную религиозную войну. Или многие из тех, кто потерял близких на войне или после, причем с обеих сторон, или пострадал за родственников, собственные убеждения или попросту на работе, как, например, подвергавшиеся нападениям адвокаты, правозащитники и журналисты (некоторые из них погибли).

Да, были и будут вопросы к процедурам референдума по новой конституции Чечни и выборов президента, прошедшим в 2003 году в полуразрушенной республике с обезлюдевшими городами.

Да, на место одних, казалось бы, решенных гуманитарных вопросов то и дело приходят новые, и некоторые принятые в Чечне практики вызывают, вероятно, изумление даже у видавших виды российских чиновников и правоохранителей.

Да, не очень понятен ресурс прочности созданной нетривиальной системы.

Но в фундаменте всех этих споров и доводов лежит очень простая даже не система, а шкала координат. На одном ее конце война, а на другом — мир. И мир лучше войны, как бы кто ни старался убедить в обратном. Ахмат Кадыров понял это еще четверть века назад, осенью 1999 года. Через пять лет он погиб на этом пути.

Точка невозврата

Его гибель, в которой многие с ужасом, а некоторые, возможно, и не без удовлетворения видели начало событий, способных опрокинуть Кавказ в хаос, стала, наоборот, началом долгого периода мира.

Не рождением, но точкой невозврата на пути создания новой Чечни, в которой не пылит по дорогам бронетехника, не идут бои в городах и горах, не гибнут люди, не замирает с заходом солнца всякая жизнь и не пахнет железом, бензином, дымом, крошеным бетоном и битым стеклом.

Шали встречает вас зеркальными фасадами небоскребов, Аргун пронзает ночное небо лазерной подсветкой минаретов, а по центру Грозного гуляют туристы из Москвы, Петербурга, Тулы и бог знает откуда еще.

Стадион «Динамо», на котором грохнула та бомба, лежал посреди все еще полностью разрушенного города Грозный. Российские чиновники сначала вообще хотели отказаться от его восстановления, а потом очень старались создать такую схему финансирования строительства, которая бы исключила коррупционные схемы, болезненно знакомые по временам первой чеченской. Поэтому деньги в восстановление шли медленно, и это наверняка каждый день мучило Ахмата Кадырова как главу республики.

В день его похорон в Чечню прилетел Путин и с борта вертолета имел возможность видеть в подробностях раскуроченный штурмами 1994, 1996 и 1999 большой город. Смерть Ахмата Кадырова невольно оказалась условием начала строительства, как до этого жизнь оказалась условием наступления мира.

Стоит приехать теперь в Чечню, чтобы увидеть, как многое у него получилось, и убедиться, что мир в конце концов венчает любую войну. Нужно для этого много: простое, возможно, мгновенное понимание действительно важных вещей. И силы для нечеловеческой, смертельно опасной, но в конечном счете благодарной работы по переделке войны в мир.