Как Жан Габен воплотил дух Франции

Жану Габену, величайшему французскому актеру, кавалеру ордена Почетного легиона, снявшемуся почти в ста фильмах, 17 мая исполнилось бы 120 лет. О нем говорили: «Когда видишь Габена, видишь Францию».

Текст: Ксения Рождественская

Однажды интервьюер на телевидении обратился к Габену на вы. Тот, уже стареющий, язвительный, возмутился: «Почему ты мне выкаешь? Мы знакомы 35 лет».— «Но на телевидении такие правила».— «Мы нарушим правила».

Жан Габен всегда следовал правилам — но лишь тем, которые устанавливал сам. Он, безусловно, больше чем актер и больше чем кинолегенда. Он — классический француз: бунтарь и трагический романтик в 1930-е, солдат в 1940-е, буржуа в 1950-е и 1960-е. В 1970-е Габен — человек, который уже не может изменить мир. Критики говорили, что не существует такого фильма с Габеном, где его роль не отражала бы французское общество. И не существует француза, который не видел бы себя в какой-то из ролей Габена.

Жан Алексис Монкорже родился 17 мая 1904 года в Париже, в артистической семье. Лицедейство презирал, школу ненавидел и сбежал из нее в 14 лет, работал на железной дороге и сталелитейном заводе, чем-то торговал, мечтал стать машинистом. Ругался с отцом — Фердинанд Монкорже выступал в кабаре под псевдонимом Габен и надеялся, что сын пойдет по его стопам.

Уговорил. Став шансонье и опереточным актером, Жан взял сценическую фамилию отца, но признавался: «Мало кто из артистов так неохотно начинал карьеру, как я». На кинопробах он показался себе отвратительным. «Такая ужасная морда».

Но кинематографу эта «ужасная морда» подошла. Жан Ренуар был уверен, что Габен «рожден для кино». Это видно даже в самых ранних фильмах Габена — в оперетте «Каждому может повезти», где его сложно узнать, потому что он постоянно улыбается, или в фантастическом «Туннеле», где герой Габена патетически руководит созданием туннеля под Атлантическим океаном.

После первых двух или трех фильмов актер осознал, что театральность, экзальтированность на экране не работают: «Я заметил, что чем меньше меняется мое лицо, тем "правдивее" я выгляжу». Эта манера игры стала идеальной для поэтического реализма 1930-х годов. Во французском кино это течение ассоциируется именно с Габеном и с режиссерами, снявшими его в своих лучших фильмах: Жюльеном Дювивье («Батальон Иностранного легиона», «Пепе ле Моко»), Марселем Карне («Человек-зверь», «Набережная туманов», «День начинается»), Жаном Ренуаром («На дне», «Великая иллюзия»).

Габен чаще всего воплощал на экране образ «простого человека», прямого и честного, полностью отдающего себя — чему? Любви? Нет. Работе? Нет.

Судьбе.

Его герои — одиночки, сильные люди, понимающие, что мир неисправим. Можно стать убийцей, как герой фильма «День начинается», можно отказаться убивать, как дезертир из «Набережной туманов», можно стремиться вырваться из плена, как простоватый механик в «Великой иллюзии», можно смотреть сначала на бриллианты, а потом уж на женщину, которая их носит, как король бандитов в «Пепе ле Моко». Но во всех этих ролях сквозит обреченность.

Катастрофа уже произошла и продолжает происходить. Женщины в этих фильмах — всего лишь мелкие детали гигантского неповоротливого механизма, механизма катастрофы. Они подталкивают героев Габена к трагедии, к последней детской гримасе. У Вернея в мрачной поэтике «Незначительных людей», медленной драмы о том, каково это — устать от собственной жизни,— Габен-дальнобойщик кажется более убедительным, чем Габен-соблазнитель. Да он, собственно, никого и не соблазняет, слишком устал. В «Человеке-звере», вольной экранизации Эмиля Золя, отношения между мужчиной и женщиной изломаны и страшны, герой Габена безумен, и единственное, что может его остановить,— оглушающий крик поезда. Кстати, Габен всегда гордился почетным дипломом машиниста локомотива, который генеральный секретарь Федерации железнодорожников вручил ему за роль в этом фильме.

В героях Габена конца 1930-х была безотчетная тревога, но и попытка оставаться собой в самой глубине отчаяния. Сейчас кажется, что в этих фильмах главным было не переосмысление Первой мировой войны, а предощущение грядущей Второй мировой.

Когда она началась, на немецкую студию Габен работать отказался. Он уехал из оккупированной Франции в Америку, в Голливуд, выучил английский, снялся в двух неудачных фильмах — в том числе у Дювивье в «Самозванце»,— но не смог там оставаться. Не чувствовал своих героев, когда говорил по-английски. Не чувствовал себя человеком вне Франции, вне Сопротивления, вне событий, происходящих в мире.

В Америке у него начался роман с великой Марлен Дитрих, продлившийся семь лет. Она восхищалась им, считала «совершенным человеком», большим ребенком, которому больше всего хотелось, чтобы его любили. «Ничего фальшивого — все в нем было ясно и просто».

Габен пошел на фронт. Он был инструктором морских пехотинцев в Алжире, был командиром танка, освобождал Кольмар. «То, что Габен воевал, известно многим,— писала Марлен Дитрих в своих «Размышлениях».— Но не все знают, что означало для него явиться в танковый корпус генерала Леклера. Это было равносильно прыжку в змеиную нору. Габен панически боялся электричества... он избегал любого контакта с огнем. Тем не менее он выбрал танки. Большинство погибало в горящих машинах, но он вынес все — и, как всегда, победил».

Послевоенные годы оказались серыми: «солдаты, вернувшиеся с войны, всегда грустят», как писала Дитрих. Габен не находил себе места, публика от него отвыкла. Марсель Карне решил снять его во «Вратах ночи», но Габен попросил занять в фильме и Марлен Дитрих, а она потребовала переделать сценарий и наконец объявила, что не будет сниматься. Вслед за ней из фильма ушел и Габен — и всегда считал это «страшной глупостью». «Мартен Руманьяк», где Габен снялся вместе с Дитрих, оказался провальным, и тогда Марлен решила вернуться в Голливуд. Габен ей этого не простил.

Он снимался в фильмах, о которых потом не любил вспоминать. Он очень изменился внешне, стал старше на целую войну. «Я уехал молодым и полным сил. А вернулся с седой головой»,— вспоминал Габен.

Но после двух неудачных браков, давно расторгнутых, после бесчисленных романов он наконец нашел женщину, с которой мог прожить всю жизнь. Доминик Фурнье родила Габену троих детей, он наконец остепенился, купил землю — его детская мечта. «Наша профессия ненадежна, она только на время,— объяснял он.— Я считаю, что нужно обеспечить себе тылы».

Великий французский кинокритик Андре Базен в 1950 году описывал мифотему героев Габена, их судьбу как одну и ту же историю, «которая может кончиться только плохо, подобно истории Эдипа или Федры»: все его герои приходят к «более или менее откровенной форме самоубийства», и Габена невозможно представить в качестве будущего отца семейства. Этот «Эдип в кепке», по словам Базена, раз за разом играет мифологического героя, ведомого по жизни роком, «судьба которого состоит именно в том, чтобы быть ею обманутым». В послевоенных фильмах — «У стен Малапаги» (1948) Рене Клемана и «Мария из порта» (1950) Марселя Карне — критик искал подтверждения и продолжения этой судьбы, слышал лишь трагическое эхо.

Между тем, если говорить о гениальности Габена — актера, ставшего главным французским «обычным человеком»,— то она именно в том, чтобы принимать себя и свою судьбу, не отвлекаясь на миф, навязанный обществом, режиссером, продюсером, зрителями, богами. Габен не любил лицедействовать — и стал актером без «хлопотания лицом», в сущности, изобрел собственный метод жизни перед камерой. Он знал, что у него бывают вспышки гнева, режиссеры говорили, что он «габенится»,— и, как гласит легенда, требовал, чтобы эпизоды дикой ярости были прописаны в сценарии. Он понимал, что теперь выглядит старше своих лет, ему советовали омолодиться, покрасить волосы — но лишь приняв свой новый облик, облик стареющего мужчины, он вновь стал звездой.

Его безусловной удачей оказалась роль гангстера Макса в боевике «Не тронь добычу» Жака Беккера, фильме не столько о деньгах, сколько, по определению Трюффо, «о старении и дружбе». Габен здесь отчасти повторял своего Пепе ле Моко — но постаревшего лет на двадцать, и это старение неожиданно стало мощнейшим подсюжетом фильма. Не зря Беккер, снимая «Не тронь добычу», говорил, что лица в фильме важнее, чем действие. Лицо Габена всегда и было действием; старея, он становился значительнее, ироничнее, невозмутимее. Становился глыбой, вокруг которой строился фильм.

Гораздо позже, в 1960-е, Жак Превер написал: «Предсмертный миг одного / для другого рассветный миг / У времени свой язык: / вздох-крик» (перевод Михаила Яснова). Герои 1930-х, мятущиеся и страдающие, умирающие и убивающие, прошли войну и что-то о себе узнали. У Габена начинался новый «рассветный миг»: его герои перестали умирать в финалах. Они перестали быть бунтарями — буржуа, финансисты, консерваторы.

Неважно, кого он играл: рабочих или баронов, криминальных гениев или комиссаров полиции, солдат или воротил черного рынка — все герои Габена знают, что смерть неотвратима, и поэтому в пренуарах 1930-х они ее ищут, а в гангстерских фильмах и драмах 1950–1960-х готовы с ней выпить, пошутить, связать с ней свою жизнь, подумать о ней на досуге.

Габен сыграл и основателя «Мулен Руж» («Французский канкан»), и Жана Вальжана в «Отверженных», экранизации одного из величайших романов Гюго, и комиссара Мегрэ (Сименон признавал, что, представляя своего Мегрэ, он представляет Габена). Он стал ассоциироваться с «папиным кино», которое собиралась смести новая волна. Начал казаться старомодным.

Наверное, лучше всего его отношения с поколением «детей» видны в двух блистательных фильмах — «Обезьяна зимой» (1962) Вернея, где степенный герой Габена в завязке находит себе первого за пятнадцать лет собутыльника, неудержимого и буйного, которого играет молодой Бельмондо, и «Двое в городе» (1973) Жозе Джованни, где старый тюремный воспитатель не в силах спасти своего молодого воспитанника (его играет Ален Делон) от гильотины. Это отношения наставника и подопечного, но Габен в любой момент готов сам стать подопечным, готов учиться, готов все начинать сначала.

Его дочь Флоранс в воспоминаниях пишет: «Потребность иметь надежную гавань и врожденная страсть к переменам были главными свойствами его натуры. Но, в отличие от некоторых, он искал перемен не один, а тащил за собой всех своих домочадцев, которые, без сомнения, "досаждали" ему, но без которых он не мог обойтись».

Противоречивый и упрямый, большой ребенок и старый брюзга, Габен действительно олицетворял саму Францию. Он был и анархистом, и консерватором, он работал в поте лица, но у него никогда не было деловой хватки, он всегда подчинялся порыву — купить землю, продать дом, поссориться с друзьями. Его герои видели, как площадь Маршала Петена превращается в площадь Генерала де Голля, как жены стареют, как официантки сбегают с солдатиками, как дети растут и совершают знакомые и неизбежные ошибки, как новые шансонье поют новые песни старыми голосами. И наверное, главный урок Жана Габена состоит в том, как принимать изменяющиеся обстоятельства, не смиряясь с ними, а используя их в своих интересах. Как смотреть на себя в зеркало — но не в поисках ушедшей молодости, а просто чтобы поправить галстук или шейный платок. Как смотреть на друзей, врагов и собутыльников — с нежностью, но без жалости. Как пожимать плечами, говоря: я любил тебя, но больше не люблю. Как улыбаться тому, чего больше всего боишься.

В 1976 году Габен умер от сердечного приступа. В Париже в тот момент проходила его ретроспектива под общим названием «Габен Великолепный».

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram