Продолжается Каннский кинофестиваль

Каннский фестиваль вступил в свою вторую половину премьерой фильма Кирилла Серебренникова «Лимонов, баллада об Эдичке». В конкурсе наметились потенциальные призеры. Из Канна — Андрей Плахов.

Сочетание имен Лимонова и Серебренникова, да еще в нынешнем политическом контексте, рискованно и взрывоопасно. Как ни странно, состояться фильму помогло то, что должно было помешать: он снимался не на местах событий и не на том языке, на котором говорили его основные персонажи. Нью-Йорк 1970-х снимался в Латвии 2020-х; не аутентичны в фильме ни Харьков, ни Москва. Когда слышишь, как Ахмадулина читает стихи по-английски, а Бен Уишоу (Лимонов) нежно говорит Виктории Мирошниченко (Елена Щапова) «Лэночка…», это грозит вызвать эффект недоверия и отчуждения. Однако нет — видимо, потому, что условность заложена в самом режиссерском методе Серебренникова.

Не во всех его фильмах театральность, лежащая в основе, находит кинематографический эквивалент, но в «Лимонове» получилось.

Это особенно видно в сцене, когда камера Романа Васьянова, персонифицирующая взгляд героя, бравурно шагает по задворкам западного мира, забитым, словно театральная подсобка, каким-то хламом, и натыкается на цифры меняющихся годов — вплоть до 1989-го. Именно тогда я единственный раз общался с Лимоновым, это было в Париже за месяц до его первой поездки в СССР, и могу утверждать: он был точно таким, каким показал его британец Уишоу, и это удивительно. Как удивительно и то, что Мирошниченко абсолютно точно попала в стиль культовых героинь того времени, недаром в статье из газеты Variety ее сравнивают с моделью Анитой Палленберг — гражданской женой Кита Ричардса; сам же Лимонов в начале фильма смахивает на Мика Джаггера.

В статье фильм Серебренникова подвергается довольно жесткой критике; ее можно услышать с самых разных сторон, и суть претензий в том, что Лимонов, идеолог державного национализма, романтизирован и героизирован — хотел или не хотел этого режиссер. Что не показано, как в чувствительном Эдичке произросла эта имперская идеология. С моей точки зрения, все как раз очень даже понятно. Лимонов, при всей незаурядности его натуры, был типичным «хомо советикус». Его страстная натура требовала свободы, потому он бежал за границу, но, как только понял, что за свободу надо платить, возненавидел западный мир «куколдов», противопоставив ему анархизм и агрессию; отсюда уже недалеко до дебошей радикалов и стрельбы в Боснии.

Неожиданную перекличку с «Лимоновым» можно обнаружить в китайском конкурсном фильме — в «Поколении романтиков» Цзя Чжанкэ.

Хотя речь там совсем о другом — о том, как люди самой населенной страны мира делали «великую эпоху», жертвуя счастьем и личной жизнью. Герой и героиня любят друг друга, но оказываются разлучены на десятилетия, заполненные гигантскими стройками, поворотами рек и возведением плотин. Это также прощание с прошлым миром; при строительстве «Трех ущелий» — электростанции на реке Янцзы, ставшей самым крупным сооружением мира, были затоплены колоссальные территории и переселены более миллиона жителей. Героиня «Поколения романтиков» (ее играет Чжао Тао, жена и муза режиссера) проходит через годы, через расстояния, почти не меняясь в лице и не произнося ни слова,— она немой свидетель исторических перемен.

Женское начало доминирует в картине мира, отразившейся в зеркале Каннского фестиваля. Фильмы, даже снятые режиссерами-мужчинами, чаще всего наводят фокус на женщин и смотрят вокруг уже как бы их глазами. Несколько сложнее обстоит дело в картине Жака Одьяра «Эмилия Перес», захватившей неформальное лидерство в конкурсе. Знаток и в каком-то смысле даже поэт мужского брутализма, Одьяр резко меняет оптику в невероятной истории о боссе мексиканского картеля, решающем изменить пол. В сущности, это подсказанная феминистской повесткой метафора отказа от насилия как атрибута «мужского мира»; в то же время фильм дает понять, что полностью изменить натуру и смыть грехи прошлого невозможно.

Так или иначе, звероватый Манитас дель Монте после операции в израильской клинике превращается в грузную, но по-своему женственную Эмилию Перес: обоих играет трансгендерная испанская актриса Карла Гаскон, также известная в Мексике как ведущая кулинарного телешоу. Столь же радикальные метаморфозы претерпевает жанр картины. Начинаясь как криминальная драма, она превращается то в мелодраму, то в комедию, одновременно в мюзикл и совсем уж неожиданно — в политическую «агитку»: Эмилия Перес в новом обличье борется с похищениями людей, которым промышлял как раз Манитас дель Монте.

Яркие краски в стиле Педро Альмодовара, броские наряды от Сен-Лорана и остроумные песенно-танцевальные номера — вот арсенал этого зажигательного фильма. Тоскующий о пропавшем отце ребенок поет: «Папа пахнет кока…». И, после паузы, когда зритель думает о кокаине, допевает: «колой». Все не совсем всерьез, но совершенно правильно создатели этой экстравагантной ленты завершили ее народным шествием мексиканцев против террора наркокартелей.

Знаковым стало появление в конкурсной программе фильма «Вещество», снятого в США француженкой Корали Фаржа.

Тут уже речь не о смене пола, а о смене тела. Стареющая звезда Элизабет Спаркл (феноменальная роль Деми Мур) под угрозой быть выкинутой из модного шоу прибегает к революционной технологии — вводит в кровь вещество, создающее улучшенную копию оригинала — моложе и красивее. Однако есть свои тонкости: молодой красавицей можно быть только неделю, на вторую надо возвращаться в собственное тело, и так ритмично менять оболочку в течение всей последующей жизни. Поскольку Элизабет нарушила правила, то оказалась героиней феминистского боди-хоррора, создатели которого вполне могут претендовать на «Оскар» за выдающийся грим. Этот грим и обильные потоки крови настолько впечатлили каннский пресс-зал, что он заливался смехом и бурно аплодировал картине, о появлении которой в таком престижном конкурсе еще не так давно даже нелепо было думать. Но времена меняются, и Каннский фестиваль тоже.