в фильме «Резервная копия»

В прокат вышел чешско-словацко-польско-сербский киберпанк Роберта Хлоза «Резервная копия». Тому, как братья-славяне наконец-то научились снимать эффектные, но бессмысленные и утомительные блокбастеры, подивился Михаил Трофименков.

Роберт Хлоз чересчур буквально воспринял панковский и, соответственно, киберпанковский символ веры: «Никакого будущего». Что означает: будущее уже состоялось, все мерзости настоящего никуда не делись и не денутся, но лишь будут дополняться и усугубляться достижениями научно-технического прогресса. Получилось же у Хлоза бледное подобие классических образцов жанра. Навскидку — «Бегущего по лезвию», имитировать которого так же легко, как и невозможно.

В неназванной, но, судя по всему, восточноевропейской стране все соответствует киберпанковскому символу веры. С одной стороны, чудо-города с небоскребами, напоминающими гигантские сморчки. С другой — затхлые хутора с развешанным на веревках бельем и удушливые погони в гнилом лесу.

Признав отсутствие будущего и не заморачиваясь чересчур, авторы фильма датировали его действие ближайшими временами, до которых большинство зрителей, надо надеяться, доживут. Точнее говоря, 2041 годом, от которого нас отделяют ничтожные 17 лет.

В то, что за эти 17 лет социальное неравенство никуда не денется, аппетиты монополий не редуцируются, а спекуляции на медицинских достижениях или псевдодостижениях лишь взбрыкнут, поверить легко. Кто бы сомневался: об этом еще дедушка Ленин писал в своей работе об империализме как высшей стадии капитализма. Восточноевропейские товарищи с ней, безусловно, знакомы с колыбели.

В грядущий критический взрыв преступности и прочего терроризма тоже можно поверить. Труднее поверить, коли уж авторы живописуют ближайшее будущее, в то, что, достигнув его семимильными шагами, человечество на фоне всеобщего криминально-империалистического безобразия обретет, условно говоря, таблетку бессмертия.

Точнее, технику «резервных копий». Каждый погибший насильственной смертью имеет право вернуться к жизни. В том случае, если он каждые сорок восемь часов обновляет свою «резервную копию» через аппарат, разработанный неким гением.

Но вот незадача: гения и его жену зверски убивают, и, сюрприз-сюрприз, их резервных копий не обнаруживается. Если бы обнаружились, то воскрешенные жертвы могли бы назвать следователю имя душегуба. Подозрения падают на загадочную террористическую организацию с медитативным названием «Река жизни», которая то поезд под откос пустит, то целый симфонический оркестр расстреляет.

Следователь Эмма Траховская (Андреа Могилова), как и положено ее коллегам в книгах и фильмах последних лет, пребывает в сумрачном состоянии. Ее любимый муж был одной из жертв «Реки жизни». Сорок восемь из убитых музыкантов смогли воскресить, а вот двоим, включая его, не повезло. Тем не менее в жизни Эммы он сохранился в виде голограммы, вылезающей на экран из небытия и из-под рояля в особо лирические или критические моменты действия. Голограммы столь убедительной, что злодей может сколько угодно тыкать в него пистолетом: рука со стволом пройдет сквозь виртуальное тело.

Полбеды, что Хлоз, как, впрочем, и подавляющее большинство режиссеров, претендующих на владение киберпанком, безнадежно путается в деталях своего фантастического мира, обязанного уже в силу своей фантастичности быть правдоподобным. Путаница у Хлоза с путешествиями из бытия в небытие и обратно напоминает распространенную путаницу фильмов о петле времени, о путешествиях из настоящего в прошлое-будущее и обратно.

Еще труднее разобраться в мужчинах, с которыми Эмма сталкивается в процессе расследования. Как только она не путает своего покойного мужа с главным подозреваемым в двойном убийстве и с коварным напарником из «Европола», навязанным ей в силу особой государственной значимости расследования.

Все они — брюнеты с четырехдневной щетиной, все они пытаются друг друга убить, все ищут какие-то «ключи» для входа в аппаратуру бессмертия и при этом еще и бесконечно разговаривают, лишая фильм всякого драйва.

Единственный вывод, который можно сделать из «Резервной копии»: будущее, возможно, и наступило, но не столько страшное, сколько смертельно скучное. И воскресать ради возвращения в него не стоит.