Фабио Мастранджело о фестивале «Опера — всем»

С 12 по 27 июля в Санкт-Петербурге пройдет XIII фестиваль «Опера — всем»: четыре площадки, четыре постановки, сотни артистов, во главе — Маэстро. Так зовут музыкального руководителя фестиваля, дирижера Фабио Мастранджело, его коллеги и друзья.

— Что в этом году будет нового? Например, в «Сказании о невидимом граде Китеже и деве Февронии» появится экран в виде задника. Это первая digital opera в вашем репертуаре?

— Мы уже экспериментировали со сценой, где есть не только традиционная декорация, а еще задник в виде digital-экрана — это было в прошлом году. Тогда мы давали «Руслана и Людмилу» Глинки, но не в рамках фестиваля «Опера — всем». Это был интересный опыт, мы подумали, что можно воспользоваться этим приемом еще раз, и именно «Китеж» покажем в Петропавловской крепости на открытии фестиваля в таком варианте. Будет некий компромисс между традиционными декорациями и digital.

— Представьте: вы зритель, можно выбрать для похода на фестиваль одну, максимум две постановки. Какие?

— Очень трудно сказать. Ну, наверняка «Самсон и Далила», потому что ее мы давно хотели поставить и наконец реализуем задумку. И «Китеж». «Пиковая дама» все-таки уже звучала у нас на фестивале, правда, это было 11 лет назад, об этом мало кто помнит. «Китеж» — большое достижение и для Римского-Корсакова, и для исполнителей, для дирижера и оркестра.

— Бывает такое, что программу формирует сама публика? Или всегда вы?

— В конечном итоге решение принимаем мы. Ну, естественно, не будем играть, скажем, Moses und Aron Шёнберга: понятно, что это неуместно для нашего формата, так же, как, например, Lulu Альбана Берга. Они нам не подойдут: это оперы, которые обязательно надо играть в театре. Они сложные в исполнении для ансамбля, а игра на улице — это дополнительные ограничения. Мы выбираем те произведения, которые теоретически могут быть поставлены вне стен театра. Но больше всего учитываем, где именно они будут звучать. Это всегда поиск, подстройка.

Места открытия и закрытия зафиксированы: Соборная площадь Петропавловской крепости и Екатерининский дворец в Царском Селе, и это чуть-чуть диктует выбор. Перед Екатерининским дворцом мы играли много произведений Моцарта, Россини — и «Севильского цирюльника», и «Золушку», играли «Кармен», «Травиату», в этом году будет «Пиковая дама». Даже там есть свои нюансы. А открытие в Петропавловской крепости — всегда русская опера.

— Если бы у вас был неограниченный бюджет, где бы вы хотели сыграть? Вы недавно в интервью, например, упоминали Биржевую площадь.

— Мы уже много лет мечтаем видеть Биржевую площадь в качестве одной из площадок фестиваля, но всегда стесняемся просить об этом город, понимая, что это место, которое нельзя оградить. Хотя в Петербурге бывают, скажем, такие веломарафоны, что движение перекрывают на целый день или много часов. Мы бы закрыли все на шесть часов, так что, может быть, договоримся.

Я еще мечтаю — конечно, там тоже есть свои нюансы,— воспользоваться каким-нибудь петербургским стадионом: Петровским, может быть, новым — «Газпром Арена».

— Этот фестиваль — 13-й, чертова дюжина. Какие годы для него были щедрыми, удачными, а какие — сложными?

— Были два года, которые стали особенно сложными. На третьем фестивале бюджет был немного сокращен, и мы не смогли поставить четыре оперы — дали три спектакля. Хотя они прошли очень удачно.

А второй сложный для всех год — 2020-й, ковид. Мы приняли оперативное решение: перенести фестиваль на месяц позже и показать спектакли в августе. С надеждой, что снимут ограничения и разрешат хоть какие-то мероприятия на свежем воздухе. И так и вышло.

— По подсчетам организаторов, порядка 350 тыс. человек посетили фестиваль за эти годы.

— Думаю, что эта цифра немного занижена, у нас было гораздо больше гостей. Рекорд — «Севильский цирюльник» в Царском Селе: да, это одна из самых известных опер, да, все знают арию Фигаро, но там на одном спектакле присутствовало 22 тыс. человек. Обычная математика. Но лучше, когда ты оперируешь более консервативными цифрами, чем наоборот. По моим подсчетам, полмиллиона гостей у нас точно было.

— У вас есть возможность всматриваться в лица публики? Или вы все-таки смотрите на музыкантов?

— Только на музыкантов и, конечно, на сцену. Выступать на улице — не подарок для дирижера, это дополнительные сложности. Во-первых, надо сконцентрироваться гораздо больше, чем в театре, где тебе в принципе ничего не мешает, а внимание полностью уделено ходу постановки. На открытом воздухе вокруг красота, очень много людей, может быть, самолет летит — были такие случаи. Я помню, когда Сергей Стадлер дирижировал, по-моему, «Трубадуром», он попал именно в тот момент, когда вертолет приземлился в Петропавловской крепости, а потом поднялся.

— Насколько это конкурентный бизнес? Есть еще свободные ниши в организации open air’ов именно классической музыки?

— У нас в городе и в стране проводят очень много концертов на улице. Это, конечно, гораздо легче, чем организовать оперу. Опера на улице — это определенный компромисс. Ты понимаешь, что антракт (или перерывы, есть большие оперы, в которых нужно две паузы) невозможен. Это значит: декорации не могут меняться, художник должен понимать, что на сцене будут присутствовать элементы, подходящие к первому, второму и третьему актам — тоже определенный вызов, я считаю. Показать оперу гораздо сложнее. Есть еще, конечно, новые фестивали, например, в Сочи, где дают две или три постановки. Но пока настолько насыщенно, как мы — каждый год в течение 13 лет по четыре постановки за сезон,— не выступает никто.

Не стоит также забывать: фестиваль задумывался и существует для зрителя. В том числе того зрителя, кто не имеет финансовой возможности постоянно или часто посещать замечательные оперные театры нашего города, такие как Мариинский, Михайловский или «Санкт-Петербургъ Опера», но может хотя бы летом послушать четыре очень достойные постановки, в которых выступают молодые талантливые певцы, играют очень сильные оркестры, дирижируют достойные дирижеры. Могу и про себя сказать, что я довольно достойный дирижер. (Смеется.) И чтобы все это было на максимально высоком уровне. Мы счастливы, что людям не приходится платить деньги, чтобы слушать наши спектакли.

— Ваша «Музыка Дворцового моста» уже стала традицией — она идет с 2018 года. Это возможность для вас немного ослабить узел галстука? Там же не только классика.

— Последние три-четыре года я принял решение, что в программе будет звучать исключительно русская музыка. Раньше мы играли итальянские, французские шлягеры и так далее. Даже классику мы пытаемся сыграть популярно: полонез из «Евгения Онегина», самые известные арии из великолепных опер, но в том числе исполняем и Соловьева-Седого, и Дунаевских, отца и сына, Таривердиева и т.д. Обстановка дает возможность представить публике такие произведения, где все равно звучит русская душа. Но, скажем так, в чуть-чуть облегченном виде.

— Вы на каком языке думаете, русском или итальянском?

— На языке, которым пользуюсь в конкретный момент. Когда говорю по-русски, естественно, думаю на русском, по-итальянски — на итальянском, по-английски — на английском, по-французски, по-испански…

— А вы говорите и по-французски, и по-испански?

— Да.

— Вы полиглот. Еще какие-нибудь языки знаете?

— Еще немецкий — всего шесть языков.

— Правда ли, что вы в девять лет самостоятельно выучили русский алфавит, научились читать и писать по-русски?

— Абсолютная правда.

— Почему?

— Не знаю, почему. Но через много-много лет, в 1999 году, я понял, почему это делал: видимо, было ощущение принадлежности к России. Иногда у человека проявляется интуиция. Или ясновидение. Чаще это происходит у женщин, они более одарены такими способностями,— мы, мужчины, догоняем, но не лидируем. Помню, что в детстве мне было дико интересно учить еще один алфавит. Я, конечно, знал итальянский (латинский), частично греческий, потому что старшая сестра уже учила в лицее древнегреческий язык. Может быть, любопытство подтолкнуло. Когда я увидел, что есть сходство греческого и русского алфавитов, я был настолько заинтересован, что просто выучил последний наизусть.

— В этом июне исполнилось четверть века с момента, когда вы впервые приехали в Россию. Помните свой первый день, первый месяц, год здесь?

— 3 июня 1999 года я приземлился в Санкт-Петербурге. Конечно, я помню это время.

— Что вас поразило?

— Всё! Всё, что случилось в течение того месяца, когда я был в Санкт-Петербурге — а в первый визит я был только здесь. Помню, когда летел обратно в Канаду, очень сильно сожалел, что приходится возвращаться. Я уже принял решение, что мне необходимо жить в Северной столице. Было очень грустно, уезжать не хотелось, было плохо на душе. Эмоция была настолько сильной, что это помогло решить все проблемы и приехать в Петербург навсегда.

Я помню всё. В аэропорту меня встретил Михаил Лившиц, который работал директором у маэстро Канторова в оркестре «Классика». Мы по Московскому проспекту перебрались в центр города. Я был, конечно, поражен красотой — и погодой, погода была шикарная: кто помнит 1999 год, вспомнит и то, что в июне практически каждый день было жарко.

— Когда вы довольны собой, какая мелодия звучит в вашей голове?

— Рахманинов, одна из симфоний или один из фортепианных концертов: или «Симфонические танцы», или «Весна». И иногда просто его фортепианная музыка, великолепная.

— Ждете ли вы, когда завершится реконструкция здания театра в Александровском парке? Не знаю, болезненный ли это вопрос для вас.

— Ну как — болезненный… Да, конечно, не иметь своего дома, вернее, доступа в него,— сложно. Мы там жили. Я лично почти ежедневно бывал в те дни, когда не гастролировал (а гастролей у меня много). Расскажу смешной случай. Моего старшего сына Стефана озадачили в школе: нарисовать дом. И он нарисовал целых два. Его спросили: «Почему два?» — «Это дом, здесь папа спит. А это театр, он там живет».

Конечно, это сложно: когда у тебя есть место, где ты привык жить, но попасть туда не можешь, хотя бы раз в неделю открыть дверь и заглянуть. Да, придется подождать. С другой стороны, первые год и три месяца прошли стремительно. Мы надеемся, что и оставшиеся два с половиной года пролетят так же быстро.

Беседовала Наталья Лавринович