«Табия тридцать два»: шахматная Россия будущего

В издательстве Individuum вышел дебютный роман исследователя советской культуры Алексея Конакова «Табия тридцать два» — остроумная фантасмагория о России будущего, в которой культуру заменили шахматы.

Текст: Игорь Гулин

Один из самых интересных исследователей советской культуры, петербуржец Алексей Конаков начал писать прозу недавно. Его вышедший в прошлом году «Дневник погоды» — художественное развитие тем конаковской монографии «Убывающий мир», посвященной поискам НЛО и йети, лечению при помощи мумиё и прочему «советскому невероятному». Герой-рассказчик «Дневника» — современный петербуржец, склонный к паранойе интеллигент, одержимый зловещим воздействием разного рода таинственных сил на повседневную реальность, включая погодные явления. Это небольшая, изящная, трогательная и тревожная книжка. «Табия тридцать два» — вещь более амбициозная, настоящий роман.

Как часто бывает с романами филологов, это текст, не скрывающий свою генеалогию, наоборот — нарочито предъявляющий ее: романы раннего Набокова и поздних Стругацких, «1984», «Игра в бисер», «Человек в высоком замке» Филиппа Дика. Если объединить эти довольно разные произведения в одну линию, все это — романы-головоломки, книги о власти игры над человеком. У Конакова это игра в самом буквальном смысле — шахматы. Его роман переполнен мельчайшими деталями из шахматной истории и теории. Для человека, с этим занятием не слишком знакомого, бесконечные перечисления позиций и ходов выглядят заумью, доходящей иногда до абсурда (когда вдруг поминается какой-нибудь «коготь бобра»), но, как ни странно, Конаков ничего не выдумывает. Все шахматные реалии, включая заглавную «Табию», взяты из практики. За текстом — обстоятельное исследование.

Время и место действия: Россия начала 2080-х годов. Страна в карантине, у нее нет связей с внешним миром, она очень бедна, но, как ни странно, счастлива. Это — результат Переучреждения. Главным идеологом его был Дмитрий Александрович Уляшов (ученики зовут его ДАУ). Ученого посетило озарение: в бедах России виновата великая русская литература. Пушкин, Толстой, Достоевский и иже с ними веками прививали народу колониализм и милитаризм, комплекс мессианства, пристрастие к саморазрушительным страстям, тягу к поискам истины, непременно кончающимся бедой и для самих ищущих, и для их соседей. Победить кровавый логоцентризм можно, только найдя новую национальную идею. Ею и стали шахматы.

К 2080-м шахматы прочно занимают в России место культуры. В школе разучивают знаменитые партии, памятники Пушкину заменили памятники Ботвиннику, все оперы и балеты — тоже на шахматные сюжеты, никто уже давно не читает стихов и романов, только воспоминания знаменитых игроков и пособия по игре. Но это не все. Вокруг шахмат так или иначе устроена политическая жизнь государства, все управленческие резервы пополняются шахматными специалистами. К шахматным исследованиям, кажется, полностью сводится наука. Похоже, они заменяют людям религию (именем Каиссы, выдуманной в эпоху Ренессанса богини шахмат, заклинают и проклинают друг друга герои). Шахматы едва не заменяют секс, по крайней мере — вызывают не меньше страсти, а несчастных, что играют, нарушая правила, считают извращенцами. От этой шахматной тотальности нет ощущения тоталитарной системы. Наоборот, похоже, в шахматы всерьез влюблены все, от детей до стариков. Они действительно объединяют нацию в единое целое.

Главный герой, молодой историк Кирилл Чемахин, ничем не отличается в этом смысле от своих сограждан. Он обожает шахматы, собирается писать диссертацию не то по «берлинской стене» (название способа защиты), не то по итальянской партии. Его приближает к себе сам Уляшов. Но однажды Кирилл знакомится с еще одним шахматным теоретиком, отступником и парией Броткиным. Постепенно герой начинает подозревать, что в сверхрациональном шахматном мире есть темные тайны, за действиями народных благодетелей скрывается заговор, а совершенная гармония игры таит в себе потенцию катастрофы для страны, сделавшей из нее культ. Входить в подробности этого открытия в пересказе не стоит. Здесь — главная интрига романа.

«Табия тридцать два» очевидным образом вырастает из злободневного материала — из новостей, публицистических колонок, ежедневных склок в соцсетях. В ней легко увидеть сатирический роман о долгожданной победе деколониалистов над имперцами. И этот пласт тут, конечно же, есть, но он не самый значимый. Это и не роман-предупреждение, хотя Конаков открыто обращается к антиутопической традиции. В первую очередь это все же книга-игра, партия. В отличие от задачи, игра идет скорее для красоты, чем чтобы доказать и показать нечто. Мысль рождается здесь не как тезис, а как узор.

Точнее даже так: мысль стирается. Большую часть действия романа занимают интеллектуальные беседы о значении, пользе, прошлом и будущем шахматной игры, о ее миссии в спасении народа. Постепенно все эти увлекательные дискуссии превращаются в шум, ровный гул. Не совсем понятно, русские шахматы 2080-х — идеология прогрессивная или охранительная. Но, как бывает с любыми идеологиями, она — во всем своем рациональном совершенстве — оказывается тоненькой ширмой, прикрывающей хаос. Однажды эту ширму начинает трепать бесчеловечный ветер истории.

В этом смысле «Табия тридцать два» — прямое продолжение «Дневника погоды». В основе здесь чувство бессилия человека перед стихией, одновременно природной и социальной. Чувство это очень петербургское, имеющее большую литературную историю, от «Медного всадника» до собственно «Петербурга» Андрея Белого (еще одного романа, явно присутствующего в подтексте «Табии»). Человек не может одолеть эту стихию, но — и здесь новаторство конаковской прозы — он может пригласить ее на игру (как рыцарь приглашает смерть в «Седьмой печати» у Бергмана). И так сделаться для нее не жертвой, но партнером.

Алексей Конаков. Табия тридцать два. М.: Individuum, 2024.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram