Борис Шармац и другие на Авиньонском фестивале

На Авиньонском театральном фестивале в этом году много политического, инклюзивного и разного рода «правильного» театра. К счастью, немало и настоящих художественных событий, достойных репутации Festival d’Avignon. Эсфирь Штейнбок прошлась по всем кругам нынешней фестивальной программы.

В спектакле «Чайка», поставленном перуанкой Челой де Феррари, много шутят. Например, на сцене все время присутствует персонаж от театра, нервная девушка, пытающаяся справиться с возникающими по ходу спектакля проблемами. В самом начале она требует унести со сцены всю мебель: это же так несовременно — играть Чехова на диванах и креслах. Но играют артисты Национального драматического центра Испании с удовольствием — таким, какое встретишь только у любителей, неподдельным и покоряющим. Впрочем, можно ли предъявлять к ним высокие требования, если многие актеры в ансамбле, как оказывается, либо слепы, либо имеют серьезные проблемы со зрением. Вопрос, конечно, стоит ставить шире: может ли инклюзивный спектакль стать произведением искусства, а не только социальной акцией? Безусловно, может, и примеры известны. Но «Чайка», увы, таким произведением не является, и ни за что большее, чем благородный гуманитарный жест, ее выдать не удастся. Дальше — вопрос к директору Авиньонского фестиваля Тьяго Родригесу: считает ли он, что такие спектакли могут быть представлены в основной программе фестиваля?

Наверное, в программу Festival d’Avignon инклюзивная птица попала еще и потому, что в этом году «приглашенным языком» фестиваля стал испанский — большая часть программы посвящена театру Испании и Латинской Америки. Португальский язык вроде бы образует свой ареал, поэтому кураторской филологией появление в программе португальского спектакля «Терминал» объяснить не удастся. Но ведь это тоже по своему духу чистая самодеятельность, в нашем лексиконе такой тип театра раньше назывался «тюзятиной»: многозначительный пафос, беспредметное воодушевление, музыка под настроение и «красивые» костюмы, в которых актеры разыгрывают некую сказку, но не простую, конечно, а с намеком для добрых молодцев. В данном случае «намеком» становятся проблемы изменения климата, которыми озаботились создатели представления. Видимо, эта озабоченность и стала для «Терминала» пропуском в программу Авиньонского фестиваля. Всерьез предположить вслед за сплетниками в фестивальных кулуарах, что директор просто помог своим землякам, было бы слишком вульгарно.

Вообще, программа нынешнего года наглядно доказывает одно важное, но не для всех очевидное правило: уровень и состояние фестиваля определяются совсем не количеством бесспорных удач в его афише. А, так сказать, ватерлинией, профессиональным уровнем, ниже которого кураторский фильтр не должен опускаться. Тьяго Родригес любит напоминать, что Авиньонский фестиваль в конце 1940-х годов был рожден активными в смысле гражданской позиции людьми — пора, мол, вернуть его политическое значение. Кто бы спорил, но маятник качнулся уже так далеко, что художественный уровень перестает быть критерием.

К счастью, в программе Festival d’Avignon даже в этом году немало значительных театральных произведений. О двух из них — «Lacrima» француженки Каролин Нгуен и «Элизабет Костелло» польского режиссера Кшиштофа Варликовского — “Ъ” уже писал. О специальном проекте «Навсегда», придуманном для Авиньона выдающимся бельгийским хореографом Борисом Шармацем, следует сказать подробнее. Два года назад Шармац возглавил Театр танца в немецком Вуппертале, театр великой Пины Бауш, который больше десяти лет, прошедших после ее внезапной смерти в 2009 году, оставался творчески «бесхозным» и занимался тем, что прокатывал по миру оставшиеся в репертуаре спектакли покойной. Одну из этих «мемориальных» постановок, известное всему миру «Кафе Мюллер» 1978 года, в котором сама Бауш играла почти до самой своей смерти, Шармац сделал центром своего нового впечатляющего проекта.

«Навсегда» идет семь часов подряд и устроено по принципу «петли»: в нем чередуются само «Кафе Мюллер», исполняемое поочередно двумя составами исполнителей, и интермедии, в которых актеры Театра танца из Вупперталя рассказывают о своих встречах с Пиной Бауш или показывают вариации-рефлексии на темы хореографии самого спектакля. Зрители вольны входить и выходить из зала в любой момент, хотя места для публики расположены со всех сторон игровой площадки. «Кафе Мюллер» идет, так сказать, в концертной версии, без павильона, только со столами и стульями, которые, в свою очередь, используются в интермедиях: актеры, вспоминая о Бауш, как бы параллельно примеривают на себя роли в спектакле. Само «Кафе Мюллер» в этом проекте наглядно обретает (наверное, правильнее сказать, еще раз подтверждает) статус бесспорной классики танцевального театра — это хореографический текст, через который могут пройти новые и новые поколения зрителей и исполнителей.

Борис Шармац в «Навсегда» буквально исследует свойства и особенности памяти: воспоминания то отпускают, то вновь настигают, при этом ты можешь увидеть одни и те же события словно в разных ракурсах, и никто уже никогда не скажет, какой из углов зрения более точен. Это «Навсегда» выглядит как-то неумолимо и очень строго — в конце концов таким образом Борис Шармац и труппа выполняют свой долг перед ушедшей. И одновременно оно выглядит, если можно так сказать, неуправляемо и впрямь подобно потоку воспоминаний, которые буквально выскакивают из-за угла, чтобы затянуть тебя в воронку времени. Что же, «Кафе Мюллер» — действительно прекрасная основа для такого рода эксперимента: спектакль о растерянности людей перед временем и друг другом, о неразличимости сна и реальности, о том, что мечты невоплотимы, что все в этой странной жизни ходит по кругу, но кончается совершенно внезапно.