Французская Олимпиада закрылась по-американски

Парижская Олимпиада закралась скромной и сдержанной по сравнению с той, что ее открывала, церемонией на стадионе Stade de France, под занавес которой солировали представители Олимпиады следующей — той, что состоится в Лос-Анджелесе в 2028 году. С подробностями — корреспондент «Ъ» Алексей Доспехов.

Тома Жолли, которому выпало ставить обе церемонии этой Олимпиады, сразу слегка напугал. То есть Sous le Ciel de Paris Ива Монтана была вполне в тему, как и герой-пловец Леон Маршан в роли человека, которому доверили фонарь с крохотной капелькой олимпийского пламени внутри, после того как пламя главное, в воздушном шаре, погасили. Но штука в том, что происходило все не на Stade de France, а в саду Тюильри, а тем семи десяткам тысяч зрителей, которые собрались на главном французском стадионе, предлагалось насладиться видеокартинкой. И появилась мысль, что господин Жолли и этот спектакль, как и тот, что Олимпиаду открыл, решил сделать «многомерным».

А вдруг и спортсменов доставят на арену подобно тому, как две недели назад доставляли к Трокадеро, откуда-нибудь издалека? Ну, не по Сене, естественно, а, например, на метро. В конце концов, ему, как и парижскому речному флоту, встряска и реновация явно не помешают. Но нет, пришли, как всегда, сами.

Сначала — знаменосцы. Французский регбист Антуан Дюпон запнулся, кажется, о какой-то кабель, и чуть не грохнулся. Обошлось. Зато остальные, может быть, наученные чужим горьким опытом, ловко справлялись с препятствием. За знаменосцами последовали остальные, оставив в итоге свободной внутри стадиона лишь мудреную конструкцию по центру, изображавшую, видимо, континенты.

Играла музыка — какой-то слишком понятный для стадионного караоке с возникающим на табло текстом набор: Emmenez-moi Азнавура, желающего сбежать куда угодно, хоть на край света, и любой ценой («Мне кажется, что нужда причиняет меньше боли под солнцем»), Champs-Elysees Дассена и We are the Champions. Даже не верилось, что этот постановщик перед началом Олимпиады устроил ту самую стилизованную под «Тайную вечерю» оргию с фриками посреди Парижа, показав на весь мир все возможные грехи и удовольствия. Публика скучала, зевала. Шли, похоже, на другое.

Но тут ее, наконец, немножко взбодрили — туман, лазеры, материализовавшееся наверху и поблескивающее золотом распушившееся существо, похожее на гибких пластиковых рыбок, каких в советское время умельцы ловко делали из медицинских капельниц.

Существо встретилось с типом в маске из церемонии открытия, в котором уже давно распознали персонажа игры Assassin’s Creed. Из-под земли выросла безголовая Ника. Подоспели танцоры и акробаты со своими приспособлениями и зловещей музыкой. Милые сердцу режиссеру перверсии проявились разве что в подвешенном над подиумом человеке, играющем на зависшем над ним и перевернутом клавиатурой вниз рояле.

Беспроигрышным ходом были продемонстрированные зрителям моменты Олимпиады — радость, слезы, боль, экстаз. Ничего более живого, чем это, не придумаешь. И придумывать-то не надо — все только что было. Некоторые из переживших — тут, на Stade de France. Наверное, глядя на себя, сами не верят, что были такими.

Потом настала очередь современного французского попа — Phoenix, Kavinski. Кто-то умолял вернуть караоке с Азнавуром. Вернули президента Международного олимпийского комитета Томаса Баха и главу оргкомитета Олимпиады Тони Эстанге в компании спортсменов, представляющих континенты и придуманную при господине Бахе команду беженцев. Главное было не перепутать: вот эта крепкая девушка — беженка, а вот этот мужчина, которого хочется срочно накормить, чтобы кости выпирали не так явно,— делегированный от Африки знаменитый марафонец Элиуд Кипчоге. Сошел, кстати, в субботу с дистанции.

Томас Бах говорил о любимом — о мире, мире и еще раз мире. О том, что, «несмотря на все существующие конфликты», спортсмены «мирно жили друг с другом в Олимпийской деревне». О том, что Олимпийские игры «не могут создать мир», но могут создать «культуру мира», «вдохновляющую» планету. Искренне ведь в это, судя по всему, верит.

Затем стадионом завладели американцы. Им принимать следующую Олимпиаду, которая пройдет через четыре года в Лос-Анджелесе.

H.E.R. спела гимн США, c крыши Stade de France сиганул Том Круз, с калифорнийского побережья включились Red Hot Chili Peppers, Билли Айлиш и Снуп Догг с Доктором Дре.

В Париже Леон Маршан, все такой же стеснительный, каким был в саду Тюильри, принес огонь на Stade de France. Задули. Томас Бах объявил Олимпиаду закрытой — показалось, что с искренним сожалением. Понятным, впрочем: последняя для него как для президента МОК, Олимпиада, уже подтвердил, что пытаться переизбраться в будущем году не будет.

Напоследок послушали My Way от Исель. Тома Жолли все-таки нашел хороший и глубокий ход — французская песня, когда-то перекочевавшая к Фрэнку Синатре в Америку и как американская уже давным-давно воспринимающаяся, лишний раз доказывая, насколько все зыбко и фальшиво на этой планете, которую Томасу Баху хочется через Олимпиады научить любить мир.