Почему не был подписан пакт Молотова—Галифакса

85 лет назад, 23 августа 1939 года, был заключен договор о ненападении между Германией и СССР, хотя немногим ранее все указывало на то, что пакт о партнерских отношениях может быть подписан с Великобританией, и Лондон в секретном протоколе к договору обещал, по сути, почти то же, что затем предложил и Берлин; отличия были лишь в нескольких деталях.

«Организовать мировую коалицию»

«В течение двух следующих дней Лондон явно находился в состоянии оцепенения»,— говорилось в «Обзоре внешнеполитических событий в Европе» верховного командования вермахта (ОКВ) о ситуации, сложившейся после 15 марта 1939 года. И ничего удивительного в подобной реакции не было.

В тот день, в 3 часа 55 минут, президент Чехословакии Эмиль Гаха под давлением подписал в Берлине декларацию, в которой говорилось, что он «передает в руки вождя немецкого государства судьбу чехословацкого народа и страны». Германские войска, нарушив Мюнхенские соглашения, вступили в Прагу и оккупировали Чехословакию. Богемия и Моравия были присоединены к Германии, а Словакия объявлена формально независимым, но в реальности находящимся под германским контролем государством.

18 марта 1939 года стало известно, что германское правительство потребовало от Румынии направлять весь ее экспорт, прежде всего всю добываемую в стране нефть, только в Германию.

При выполнении этого условия, как было сказано в ультиматуме, «Германия готова гарантировать границы Румынии».

Подобный поворот событий был тяжелым ударом не только для Великобритании и Франции, в немалой степени пополнявших свои топливные запасы румынской нефтью. Болгария, Венгрия, Югославия и Греция полностью зависели от поставок из Румынии.

Вслед за тем 20 марта 1939 года Германия выдвинула новый ультиматум — на этот раз Литве, потребовав передать в состав рейха Мемель (Клайпеду) с близлежащими землями. Поскольку эта территория была населена в основном немцами, прежде входила в состав Германской Империи и была передана Литве странами—победительницами в Первой мировой войне. 22 марта 1939 года Литва была вынуждена принять условия ультиматума.

Для всех было очевидным, что следующим объектом германских притязаний будет населенный главным образом немцами Данциг, объявленный после поражения Германии вольным городом, в котором особые права имела Польша. Ведь рейхсканцлер Адольф Гитлер не раз заявлял, что его главная цель — собрать все территории, населенные немцами, в едином германском государстве.

От основной территории рейха Данциг отделяла территория, переданная победителями Польше в качестве выхода к Балтийскому морю и именовавшаяся ввиду своей узости Польским коридором. И Германия потребовала разрешить ей иметь не контролируемые польскими властями трассы в Данциг — железную дорогу и шоссе. В чем польское правительство, как все тогда и ожидали, категорически отказало.

К тому моменту шок в Лондоне уже прошел и британское руководство приступило к активным действиям.

В обзоре ОКВ указывалась главная цель этих усилий:

«Под предводительством Англии делается попытка осуществить проводившееся перед мировой войной окружение Германии».

А посол Германии в Лондоне Герберт фон Дирксен полгода спустя в записке об англо-германских отношениях писал:

«Была предпринята попытка организовать мировую коалицию против Германии».

Несмотря на все противоречия и конфликты, происходившие в предшествующие годы с советским руководством, британское правительство решило привлечь в антигерманскую коалицию и СССР.

«Удастся рассеять те подозрения»

Уже 18 марта 1939 года британский посол в Москве Уильям Сидс на приеме у народного комиссара иностранных дел СССР М. М. Литвинова пытался выяснить позицию СССР. В тот же день советский полномочный представитель в Лондоне И. М. Майский сообщил, что правительство Великобритании просит отнестись к отправляющемуся в Москву министру по делам заморской торговли Роберту Хадсону «с максимальной благожелательностью, ибо миссия эта задумана и посылается с самими добрыми намерениями со стороны британского правительства».

Продвигаясь к цели — привлечению СССР в антигерманскую коалицию — британцы кроме теплых слов не жалели и обещаний. Министр иностранных дел виконт Эдуард Галифакс, как писал советский полпред, сказал ему:

«Хадсон сможет способствовать урегулированию вопросов торгового порядка, однако задачи Хадсона значительно шире чисто хозяйственных…

Лично он, Галифакс, очень рассчитывает на то, что Хадсону удастся рассеять те подозрения, которые существуют в Москве относительно намерений и внешней политики британского правительства, и тем самым подготовить почву для более тесного сотрудничества между обеими странами на международной арене».

Не дожидаясь приезда английского министра, СССР ответил, что готов немедленно принять участие в конференции с участием Великобритании, Франции, Польши и Румынии для обсуждения действий Германии. Но оказалось, что такое мероприятие в Лондоне сочли преждевременным, и 19 марта 1939 года советскому руководству в ответ предложили подписать совместную декларацию тех же стран, исключая Румынию, «в том смысле, что все названные державы заинтересованы в сохранении целости и независимости государств на востоке и юго-востоке Европы». А затем всем миролюбивым государствам будет предложено присоединиться к декларации.

Следующий шаг — созыв конференции, на которой будут обсуждаться меры противодействия агрессору, откладывался на будущее.

Эта последовательность прекрасно вписывалась в концепцию создания британской антигерманской коалиции или хотя бы видимости таковой, чтобы остановить германские захваты. Но в результате подписания такой декларации СССР не получал ничего, кроме ухудшения отношений с немцами. Хотя конкретизированный вариант документа, гласивший, что подписавшие его страны «обязуются немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть принимаемы для общего сопротивления», по сути, никого ни к чему не обязывал, советское правительство согласилось подписать его. Но только после того, как его подпишут премьер-министры и министры иностранных дел Великобритании, Франции и Польши.

Однако Польша не спешила подписывать эту декларацию. А после бесед с прибывшим 23 марта 1939 года в Москву Робертом Хадсоном нарком М. М. Литвинов пришел к неутешительному выводу относительно задуманного британцами метода борьбы с германской агрессией:

«Ему поручено… выяснить нашу заинтересованность в румынской проблеме и готовность взять на себя главную ответственность по защите Румынии, Польши и, может быть, других восточных государств, при некоторой лишь помощи со стороны Англии».

Ко всему прочему британский министр по делам заморской торговли сказал, что СССР для подлинного улучшения отношений с Великобританией должен заплатить по царским долгам, чем, что называется, наступил на больную мозоль. И зам наркома иностранных дел СССР В. П. Потемкин 27 марта 1939 года писал, что миссия Роберта Хадсона «не увенчалась дипломатическим успехом».

Мало того, визит британского министра завершился скандалом. Склонный к самопиару Роберт Хадсон предложил опубликовать коммюнике по итогам его визита, упомянув политическую составляющую переговоров, не согласовав это с британским МИДом. Это крайне возмутило дипломатическое ведомство, выразившее свое негодование из-за несанкционированного обнародования сведений о конфиденциальной части миссии.

В результате недоверие к политике правительства Великобритании у советских руководителей и дипломатов только усилилось.

Так, И. М. Майский, сообщая 29 марта 1939 года в Москву об очередных обещаниях британского правительства дать твердые гарантии помощи жертвам германской агрессии, писал, что слабо верит в них, «зная вековую нелюбовь Англии к "твердым обязательствам" вообще, а на континенте Европы в особенности, зная традиционное пристрастие Англии к игре на противоречиях между третьими державами со свободными руками».

Докладывал полпред в Лондоне и о препятствии, возникшем на пути включения СССР в антигерманскую коалицию:

«Оказывается, поляки совершенно категорически, румыны в менее решительной форме заявили, что они не примкнут ни к какой комбинации (в форме декларации или какой-либо иной), если ее участником будет также СССР».

И дело было не только в том, что к обеим странам у СССР были территориальные претензии, а межгосударственные отношения с ними оставляли желать много лучшего. Министр иностранных дел Франции Жорж-Этьен Бонне не без иронии констатировал:

«Польша и Румыния, пожалуй, бояться "дружбы" СССР больше, чем его "вражды"».

Представители обоих государств, как и других стран—соседей Советского Союза, в конфиденциальных беседах говорили, что категорически не хотят, чтобы на их территории, даже в случае опасности, появлялась Красная армия. Ведь вместе с ней придут большевистские комиссары и сделают всю занятую красноармейцами местность советской.

Ситуация выглядела безвыходной. Но обойтись в реальной антигерманской коалиции без Красной армии было невозможно. Сухопутная армия Великобритании (без учета колоний и доминионов), в отличие от флота и авиации, как сообщала советская разведка и нехотя признавали английские дипломаты, была не слишком хорошо вооружена, недостаточно подготовлена на случай войны и практически не имела полноценных резервов, а всеобщую воинскую обязанность правительство только еще собиралось ввести. А французские военные при встречах с советскими коллегами настоятельно просили помочь в приобретении в СССР вооружений, в первую очередь самолетов и зенитных орудий.

Так что британскому правительству, сделавшему ставку на новое окружение Германии, не оставалось ничего другого, как искать выход из создавшегося положения.

«Зачем же нам заранее обязываться»

Британия самым активным образом продолжила строить антигерманскую коалицию без формального включения СССР.

«Английское правительство,— писал Герберт фон Дирксен,— осыпало гарантиями целый ряд государств. Эти гарантии были односторонними, если соответствующее государство было против двухстороннего договора; эти гарантии были двухсторонними, если данное государство было согласно включиться в союзную систему. Поспешнейшим образом был заключен тесный союз с Польшей... Англия совершенно явно вела политику с величайшей энергией, не считаясь с политическими, военными и финансовыми жертвами».

При этом советских представителей уверяли в том, что подписанные договоры и односторонние гарантии не помешают затем включить в коалицию и СССР. Но советская сторона либо не понимала британской политической игры, либо не желала принять ее правила. Так, 9 апреля 1939 года И. М. Майский писал в Москву о британском премьер-министре:

«Чемберлен вот уже почти месяц (со времени падения Праги) занимается саботажем действительного англо-советского сотрудничества.

Казалось бы, чего проще? Если всерьез хочешь вести борьбу против Германии в современной Европе, то прежде всего надо договориться с СССР. Это ясно каждому ребенку.

Чемберлен поступает как раз обратно. Он ведет переговоры и заключает соглашение с Польшей, он рассуждает о гарантиях независимости для Румынии, Греции, Турции, Юго-Славии и др. государств, которые требуют помощи от Англии, но которые не в состоянии помочь ни Англии, ни самим себе, но он все никак не может добраться до СССР, в руках которого находится ключ к любой системе европейской безопасности».

Не меньше раздражали советских руководителей методы британских и французских политиков. Видимо, для того чтобы проверить, согласиться ли СССР в рамках коалиции поставлять вооружения и все необходимое странам, не желающим присутствия Красной армии на своей территории, в западных газетах появилось сообщение, гласившее, что советское руководство будет в случае войны снабжать Польшу военными материалами. ТАСС уполномочили опровергнуть это.

11 апреля 1939 года нарком М. М. Литвинов констатировал:

«В разговорах с нами англичан и французов после истории о совместной декларации, не содержалось даже намека на конкретное предложение или о каком-то соглашении с нами.

Если расшифровать эти разговоры, то выясняется лишь желание Англии и Франции, не входя с нами ни в какие соглашения и не беря на себя никаких обязательств по отношению к нам, получить от нас какие-то обязывающие нас обещания».

Писал нарком и о том, как дальше будет действовать советская сторона:

«Мы свои интересы сами будем сознавать и будем делать то, что они нам диктуют. Зачем же нам заранее обязываться, не извлекая из этих обязательств решительно никакой выгоды для себя?»

17 апреля 1939 года в соответствии с новой установкой правительствам Великобритании и Франции был передан советский проект соглашения, которое предполагалось заключить на пять-десять лет. Основной его пункт гласил:

«Англия, Франция и СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе военную помощь восточно-европейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями, и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств».

Кроме того, согласно проекту, стороны должны были «в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств».

С первого же дня обсуждения советского проекта все уперлось в перечень стран, которые в случае агрессии получали коллективную военную помощь. Снова немало говорилось о том, что прибалты, например, ни за что не хотят видеть Красную армию на своей территории. А 8 мая 1939 года британский посол передал назначенному по совместительству наркомом иностранных дел главе советского правительства В. М. Молотову новые предложения своего руководства, которые на деле оказались старыми — СССР снова предлагали взять на себя односторонние обязательства.

Но правительство СССР настаивало на заключении «эффективного пакта взаимопомощи против агрессии» и обязательном гарантировании безопасности восточноевропейских стран, включая Литву, Латвию и Эстонию. При этом пакт должен быть конкретным, с точными указаниями размеров и формы предоставляемой помощи.

Отказаться от дальнейших переговоров британскому правительству было довольно затруднительно, ведь парламентская оппозиция регулярно требовала отчета о результатах переговоров. Особенно в свете того, что Германия после объявления о британских гарантиях Польше разорвала англо-германский морской договор и польско-германский договор о ненападении. Последовавшие вслед за тем другие действия Германии внушали еще больше опасений.

«Поставить Польшу на колени»

17 мая 1939 года 5-е Управление РККА (военная разведка) доложило И. В. Сталину информацию о высказываниях заведующего восточным отделом канцелярии германского МИДа доктора Петера Клейста о планах германского руководства:

«На очереди стоит Польша… Примерно в феврале месяце т. г. Гитлер заявил, что прежним путем договоренности Польшу нельзя завоевать на свою сторону. Он решил таким образом, что необходимо силой поставить Польшу на колени».

Никто в Германии не сомневался в том, что эта задача крайне осложнится, если на стороне поляков выступит СССР.

И потому высокопоставленные германские дипломаты начали выяснять, можно ли каким-либо образом изменить резко отрицательное отношение советского руководства к нацистскому в Германии.

Так, заведующий восточноевропейской референтурой политико-экономического отдела МИД Германии Карл Шнурре на встрече с временным поверенным в делах СССР в Берлине Г. А. Астаховым вдруг начал уверять советского дипломата, что Германия не имеет агрессивных планов в отношении Советского Союза. И столь же неожиданно заговорил о том, что ему необходимо поехать в Москву для возобновления заглохших переговоров по экономическим вопросам.

А посол Германии в СССР граф Вернер фон дер Шуленбург 20 мая 1939 года встретился с В. М. Молотовым и беседовал с ним по тому же вопросу — о продолжении экономических переговоров, уверяя, что «у германского правительства определенные желания урегулировать экономические отношения с СССР», на что глава советской дипломатии и председатель Совнаркома СССР ответил:

«Мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база».

Предложения об улучшении политических отношений с германской стороны не заставили себя долго ждать. Г. А. Астахов сообщал в Москву о желании немцев «удержать нас от сближения с Англией».

А на антигерманском фронте все оставалось без перемен. 26 мая 1939 года в Москве было получено сообщение с новым текстом англо-франко-советского договора о взаимопомощи. В нем будущие союзники предлагали определять, подверглась ли какая-либо опекаемая страна или страна—участница договора агрессии с помощью процедур Лиги наций — предшественницы ООН. На следующий день В. М. Молотов принял британского и французского послов и крайне резко отозвался о предложенном проекте договора:

«Англо-французские предложения наводят на мысль, что правительства Англии и Франции не столько интересуются самим пактом, сколько разговорами о нем».

И объявил, что такие разговоры советское правительство не интересуют. Раскритиковал он и идею с использованием положений устава Лиги наций и голосования в ее Совете:

«Может получиться такое положение: в Совете будет поставлен вопрос об агрессии против СССР… Представитель какой-нибудь Боливии будет рассуждать в Совете, имеется ли наличие факта агрессии против СССР, нужно ли оказать СССР помощь, а в это время агрессор будет поливать советскую территорию артиллерийским огнем».

В своем альтернативном предложении советская сторона вновь настаивала на своей прежней позиции — четкое и точное определение объемов и форм помощи и перечисление в пакте всех взятых под защиту стран. 8 июня 1939 года британское правительство предложило провести переговоры в Москве за круглым столом. Однако продолжало возражать против конкретного списка стран и одновременного заключения политической и военной части пакта, настаивая на том, чтобы политическая часть была подписана в самом скором времени и об этом было объявлено максимально широко.

1 июля 1939 года партнеры передали СССР новый вариант договора, в котором упоминалась Лига наций, но делалась оговорка, что стороны используют только ее принципы, но не процедуры.

Но, главное, у пакта появилось дополнительное соглашение, не подлежащее опубликованию, с требуемым советской стороной списком стран, включавшим Латвию, Эстонию, Финляндию, Польшу и Румынию.

Неделю спустя СССР представил свой контрпроект дополнительного секретного протокола, в котором появилось понятие «косвенная агрессия», когда одно из перечисленных в секретном протоколе государств под действием угрозы или без таковой соглашается на действие, с использованием его территории или вооруженных сил, угрожающее СССР, Великобритании или Франции. После принятия этого пункта советское правительство могло усмотреть в неких действиях на территории, к примеру, Эстонии признаки косвенной агрессии и опасность для себя. И для защиты суверенитета этой страны ввести туда войска. Но французский и британские представители на переговорах в Москве упорно отказывались добавить этот пункт в секретный протокол.

Участники переговоров после возвращения из Москвы высказывались о советской формулировке «косвенной агрессии» крайне нелицеприятно:

«Она была "расшифрована",— докладывал советский полпред в Париже Я. З. Суриц,— как требование, имеющее цель предоставить нам фактическую свободу действий в Балтике и при том, не только в момент реальной германской угрозы, но и в любой желательный для нас момент».

Зайти настолько далеко члены британского правительства не решались. Но у германских дипломатов и чиновников был совершенно другой настрой.

«Ничто не сможет препятствовать»

Сотрудники советского полпредства в Берлине переживали буквально натиск германских чиновников, убеждавших их, что Германия жаждет улучшения политических отношений с СССР. С характерной педантичностью дипломатов всеми доступными способами они заверяли, что власти рейха готовы выполнить любое желание советского правительства, лишь бы оно отказалось от договора с британцами. Использовались даже своего рода «подметные письма» в полпредство. Так, в анонимном письме, адресованном советскому правительству и полученном полпредством 3 июля 1939 года, говорилось:

«…2. Германское правительство исходит из предположения, что оба правительства питают естественное желание восстановить свои границы 1914 г., т. е. вновь к себе присоединить потерянную территорию.

3. Германское правительство считает, что в случае достижения соглашения обоих правительств, ничто не сможет препятствовать непосредственному осуществлению указанного в п. 2 пожелания.

Сопротивление пострадавших было бы так же бесполезно, как и вмешательство третьих».

Использовать в своей игре Германию попыталось и британское правительство. Посол Герберт фон Дирксен полгода в записке об англо-германских отношениях отмечал, что инициатива переговоров исходила от ближайшего советника британского премьера Горация Вильсона, который принял приехавшего в Лондон на переговоры по китобойному промыслу сотрудника ведомства по осуществлению четырехлетнего плана Германии Гельмута Вольтата. Стороны наметили обширную программу дальнейших переговоров. Первым должен был стать пакт о ненападении.

«Затем,— писал посол,— должен был быть заключен договор о невмешательстве, который был бы оберточной бумагой для соглашения о разграничении интересов великих держав.

В военной сфере были предусмотрены переговоры о заключении соглашения об ограничении вооружений на суше, на море и в воздухе.

В экономической сфере были сделаны предположения широкого масштаба: предусматривались переговоры по колониальным вопросам, по обеспечению сырьем Германии, по разграничению индустриальных рынков, по международным долгам».

Однако в задумке о англо-германских переговорах оказались два существенных изъяна. Часть встреч британцы препоручили министру по делам заморской торговли Роберту Хадсону. И пресса очень скоро сообщила о его роли в этих важнейших переговорах.

«Факт беседы Вольтат-Хадсон,— писал Герберт фон Дирксен,— стал, вследствие нескромности последнего, известен прессе, был представлен ею сенсационным образом и был поставлен в связь со слухами, циркулировавшими в последнее время в Сити и на Флит-Стрит, о предоставлении Англией Германии займа в 1 миллиард фунтов стерлингов для перевода германской экономики в мирное положение».

Но главным просчетом посла оказалось то, что Гельмут Вольтат был подчиненным рейхсмаршала Германа Геринга, у которого были трения с министром иностранных дел Иоахимом фон Риббентропом. Так что глава германского МИДа счел, что доклад о переговорах в Лондоне всего лишь свидетельство слабости англичан, которые не вступятся за Польшу.

И налаживание отношений с советским правительством было продолжено.

Британцы, судя по докладам советских дипломатов и разведчиков, метались, то призывая поляков уступить Германии в вопросе Данцига и «Польского коридора», то пытались найти средства отказаться от выполнения взятых на себя обязательств по помощи Польше. Они вернулись к вопросу о формулировке «косвенной агрессии», чтобы продолжить переговоры с СССР, и даже настояли на открытии военных переговоров о союзе при незаконченных политических.

Но немцы, чтобы не сорвался блицкриг в Польше, едва ли не ежедневно соглашались на все новые и новые уступки СССР в обмен на пакт. 17 августа 1939 года Г. А. Астахов доложил в Москву:

«Положение сейчас таково, что немцы, по моему впечатлению, согласились бы в отношении прибалтов на любые даже односторонние обязательства, не требуя таковых от нас».

В заверения германских представителей в вечной дружбе, естественно, никто не верил. Ведь из разных источников было хорошо известно, что после Польши вермахт должен был разгромить «западные демократии», а затем наступал черед СССР. Назывались и конкретные, оказавшиеся достаточно точными сроки окончания советско-германской дружбы. Тот же Петер Клейст, как докладывала разведка, рассказывал:

«Миролюбивые отношения между Германией и Россией во время 2-х ближайших лет, по мнению фюрера, являются предпосылкой разрешения проблемы в Западной Европе».

Так что выбор в пользу пакта Молотов—Риббентроп был сделан с ясным пониманием всей ситуации.

Евгений Жирнов