Как самый старый Новый год стал Днем знаний

40 лет назад, в 1984 году, 1 сентября в СССР было объявлено Днем знаний; почему именно в этот день в России начинается учебный год, казалось бы, очевидно: Петр I перенес начало календарного года с 1 сентября на 1 января, а начало учебного, как и церковного, года осталось прежним; вот только в петровские времена российские учащиеся не приступали к занятиям в первый день осени, а долгий путь к единому для всей страны Дню знаний изобиловал многими неожиданными поворотами.

«Привязанность к праздному невежеству»

«Мысль о необходимости образования, которую старался укоренить в своих подданных великий Преобразователь России, не скоро могла быть принята всеми с убеждением и усвоена с любовью. Старая привязанность к праздному невежеству еще нравилась многим»,— писал о Петровской эпохе ректор Московской духовной академии и член-корреспондент Петербургской академии наук протоиерей С. К. Смирнов.

Другой известный российский историк XIX века тайный советник Ф. Ф. Веселаго пояснял:

«Русский барич Петровского времени, 17 или 18 лет, считался неразумным младенцем и жил в своем поместье в самом бессознательном невежестве.

Капризам балованного дитяти нередко повиновалось все окружающее, и ему, с самых пеленок, подобострастные нянюшки и дядьки вбивали в голову барскую спесь и презрение к труду и работе, как делу холопскому...

И вдруг, против таких-то баричей, загремели грозные Царские указы, которыми повелевалось "всем недорослям, дворянским детям, явиться на службу"; из иных мест, как, напр., из Новгородской губернии, требовали на смотр дворян, от 10 до 30 лет».

Подозревая в мздоимстве своих ближних людей и зная об их склонности потакать родственникам и свойственникам, самодержец предпочитал проводить смотры благородных недорослей лично. Он сам решал, кого отправить в солдаты или матросы, кого, ввиду полной негодности или малолетства,— домой, а из кого после знакомства с грамотой и науками может выйти что-то дельное.

Учебу в уже существовавшей в начале XVIII века Московской славяно-греко-латинской академии и во вновь создаваемых учебных заведениях царь-реформатор считал службой, за которую учащимся платили жалованье.

Причем чем больших успехов в учебе добивался ученик, тем больше «кормовых денег» ему полагалось.

Так, в любимом детище Петра I — Навигацкой школе в Москве — лучшим ученикам в 1701 году платили по 15 коп. в день. Для сравнения, таможенный чиновник—подьячий получал тогда же 70 руб. в год, или немногим более 19 коп. в день. Со временем размер «кормовых» в этом учебном заведении увеличивался, и в 1709 году, к примеру, нижняя планка поднялась до 12 коп. в день. Отдельная доплата существовала для тех, кто по своей воле занимался фехтованием.

Но ни выплаты «кормовых», ни обещание царских милостей успешным выпускникам учебных заведений не меняли отношения подавляющего большинства семей к нововведенному образовательному процессу. Детей старались укрыть от учебы как дворяне, чьих недорослей царь требовал отдать в Навигацкую, арифметические и прочие школы, готовящие к военной и государственной службе, так и лица духовные, которые с трудом отдавали своих отроков в Московскую славяно-греко-латинскую академию, но «легко смотрели на побеги их из Академии».

Устав от сопротивления, Петр I ввел жесткие меры принуждения.

Списки дворян, не явившихся на царские смотры, вывешивались в городах с объявлением, что указавший местонахождение уклониста получит все его имущество. С духовенством справились еще проще. За отказ отправить ребенка в академию налагался штраф 10 руб., выплатить который мог далеко не каждый священнослужитель.

Увидеться с семьей после исполнения царской воли многим ученикам удавалось очень и очень не скоро. Для них, поскольку служба есть служба, не предусматривалось никаких дополнительных дней отдыха, помимо установленных праздников. А во избежание невозвращения из отпусков учащимся не полагались вакации, как тогда именовались каникулы.

Определенного дня начала учебы также не существовало. К примеру, в Навигацкую школу новые воспитанники прибывали после смотра, как правило зимой. Но точная дата зависела от того, когда возможность провести отбор будущих учеников появится у самодержца. Поэтому в 1714 году, например, указ о присылке недорослей на смотр в Санкт-Петербург был объявлен 28 февраля. А в 1715 году «знатных особ детей» затребовали на учебу 20 декабря. Ничуть не лучше, как констатировал Ф. Ф. Веселаго, в Навигацкой школе происходил и выпуск учеников, который случался не после прохождения учеником полного курса, а при возникновении нужды в командных кадрах во флоте и армии:

«Правильного выпуска и приема в школе не было; выпускали по мере требований и только заботились, чтобы скорее замещать оставшиеся вакансии».

Ни слова о сроках начала и окончания занятий не было и в знаменитом петровском указе 1714 года об организации губернских школ, в соответствии с которым «дворянским и приказного чина» юношам запрещалось жениться до «выучивания совершенно» в этих учебных заведениях арифметики и основ геометрии.

Совершенно иной, казалось бы, могла быть ситуация в Славяно-греко-латинской академии. Ведь она изначально задумывалась как аналог европейских университетов. А потому в ней, как в Европе, в конце учебного года должны были проходить экзамены, затем наступало время летних каникул, после завершения которых начинался новый учебный год. Но утвержденный в 1721 году Духовный регламент закрепил иной порядок действий.

В нем говорилось об экзаменах и разрешалось помимо них «дважды в год или больше делать некие акции, диспуты», но без упоминания о каких-либо сроках.

Кроме того, регламент предписывал учеников духовных учебных заведений «до трех лет, по приходе всякого в Семинариум, не испускать никуды».

А после окончания этого срока разрешалось отпускать учащегося к родителям или родственникам не более двух раз в год и не дольше чем на семь дней. Заменой же общих для всех каникул служили дополнительные дни отдыха — один или два во время каждого летнего месяца. Завершались эти правила примечательным пунктом:

«Таковое младых человек житие кажется быти стужительное и заключению пленническому подобное. Но кто обыкнет так жить, хотя чрез един год, тому весьма сладко будет».

Перемены начались лишь после кончины царя-преобразователя.

«К совершенному удовольствию подчиненных»

Вскоре после воцарения в 1727 году внука первого российского императора, юного Петра II, правивший от его имени Верховный тайный совет обратил внимание на дело образования. Поводом стало донесение из Московской славяно-греко-латинской академии, гласившее, что подписанный четырьмя годами ранее, 1 сентября 1723 года, указ Петра I об отправке на учебу в академию молодых монахов со всей России «остается без выполнения». И в Москву приехали лишь два иеродиакона из Смоленской епархии, «да и из тех один бежал».

Члены Верховного тайного совета приказали исполнить указ покойного самодержца и впредь не раз возвращались к запросам и делам академии.

В последующие месяцы «птенцы гнезда Петрова» затребовали отчет о ее деятельности и в итоге 7 июля 1729 года предложили Святейшему синоду меры по улучшению положения главного духовного учебного заведения. Причем в этом обширном списке появилось упоминание о конце учебного года и вакации как времени, когда академия должна ежегодно отчитываться перед Синодом.

Этим обстоятельством не преминуло воспользоваться руководство академии. Начало церковного года — 1 сентября — было объявлено в том же 1729 году началом и года учебного. Переводные экзамены на младших курсах и заменившие их диспуты на старших начали проводить в первой половине июля, «пред вакацией». В эти же дни, как писал протоиерей С. К. Смирнов, происходили и исключения из академии:

«Не имевших способности к учению, но отличавшихся добрым поведением держали в Академии, ожидая, не откроются ли у них со временем дарования, и если ожидания были тщетны и ученик приходил в зрелые лета, его исключали.

В 1736 году исключено к вакации непонятливых и злонравных сто человек».

Нужно отметить, что сначала упоминания о вакации в официальных документах были невнятными и неконкретными, без точных дат. Ведь появление каникул в академии противоречило Духовному регламенту, который никто не отменял. Но в царствие императрицы Анны Иоанновны, имевшей все основания недолюбливать своего царственного дядю, к установлениям Петра I стали относиться иначе. Так что о вакации в академии и начале занятий после нее начали писать уже без обиняков. Вот только 1 сентября так и не стало всероссийским днем начала учебного года.

Определенную роль в этом сыграл утвержденный 24 июля 1747 года императрицей Елизаветой Петровной «Регламент Императорской Академии Наук и Художеств в Санкт-Петербурге», в котором предусматривалось создание при Академии наук университета:

«Университет учрежден быть должен по примеру прочих Европейских Университетов».

Правда, тогда создать университет в Санкт-Петербурге в очередной раз не удалось, но мысль о том, что российские учебные заведения могут обладать правами, подобными тем, что есть у зарубежных, закрепилась в умах подданных «дщери Петровой». И, к примеру, в утвержденной Правительствующим сенатом 5 февраля 1754 года инструкции, где описывалось создание медицинских школ при генеральных госпиталях, четко говорилось о вакациях в удобное для преподавателей и учащихся время. Зимние каникулы продолжались с 25 декабря по 7 января, следующие дни отдыха приходились на Пасху, а летняя вакация начиналась после завершения занятий по фармацевтике и длилась до 17 августа, когда обучение возобновлялось.

Собственное, отличное от других начало учебного года появилось и в созданном по указу Елизаветы Петровны от 24 января 1755 года Московском университете:

«Большим вакациям в Университете быть два раза в году, а именно зимою от 18 Декабря по 6 Января, а летом от 10 Июня по 1 число Июля».

Эти же правила распространялись и на две создаваемые при Московском университете гимназии — «одну для дворян, а другую для разночинцев, кроме крепостных людей».

Однако в обнародованных в последующие годы указах о создании гимназий и школ в других городах никаких твердых указаний относительно начала учебного года и продолжительности каникулярного времени не содержалось. А центральная власть вмешивалась в этот вопрос довольно редко, и подобные действия имели, как правило, политический подтекст.

Так, вскоре после прихода к власти в результате военного переворота императрицы Екатерины II, имевшей очень шаткие права на престол, изменилось время каникул и начала занятий в Московском университете, о чем в его истории говорилось:

«С 1762 года продолжение летней вакации установилось со дня восшествия Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны Второй на престол, или с 28 числа Июня по 17 Августа».

С виду расчет на то, что в умах московских студентов и гимназистов радость от наступления долгожданных каникул распространится на сам факт воцарения матушки-императрицы, выглядел грубовато. Но следовало учитывать и то, что продолжительность летних каникул значительно увеличилась:

«Эта летняя вакация,— констатировалось в истории университета,— была единственным временем, когда Студенты и гимназисты из иногородцев могли отъезжать в места своей родины для свидания с семействами своими, чему двадцатидневный срок прежней вакации очень много препятствовал и по тому самому принуждал учащихся быть по неволе нарушителями постановления; с новым порядком такие помехи устранились к спокойствию начальников и к совершенному удовольствию подчиненных».

Так что все в Московском университете и гимназиях испытывали чувство глубокой признательности императрице, чего, собственно, она и добивалась.

Однако и 17 августа не стало всероссийским днем начала учебного года. В духовных учебных заведениях, например, предпочитали приступать к занятиям 1 сентября. Хотя, как свидетельствовали исследования по истории российских духовных семинарий, эту дату можно было считать днем начала занятий достаточно условно. Историк и архивист статский советник Н. В. Малицкий в труде о Суздальской духовной семинарии писал:

«Летние каникулы продолжались с 15 июля по 1 сентября. На практике они обыкновенно удлинялись, так как семинарскому начальству трудно было после лета собрать своих вкусивших сладость вольного деревенского воздуха питомцев».

А в гражданских «училищных заведениях» в конце правления императрицы каникулы продолжались с 1 июля по 1 августа — и с этого же дня начинался учебный год.

Необходимость наведения календарного порядка в образовательном деле была налицо, но Екатерина II предпочитала не создавать лишних проблем ни в отношениях с церковью, ни в отношениях с подданными. Так что решение задачи легло на плечи ее преемников.

«Не располагают юношей к занятиям»

Предпринятая в 1804 году попытка Александра I унифицировать уставы хотя бы высших учебных заведений ни к чему не привела. Каждый раз возникали какие-либо существенные препятствия как учебного, так и финансового плана. В результате учебный год в Санкт-Петербургском педагогическом институте начинался тогда 1 января. В Казанском университете — 12 августа, в Московском — 17 августа (при этом начало каникул было перенесено с дня коронации Екатерины II на 30 июня). Харьковский университет уравняли по дням вакаций и начала занятий с Московским, хотя ответственные за него лица просили о переносе начала занятий на более поздний срок, объясняя, что август — изнурительно жаркий месяц в Харькове.

Всерьез за введение единообразия в образовательном деле, включая начало занятий, взялся в 1828 году Николай I.

Но даже этому всегда твердо идущему к цели императору-солдату не удалось решить поставленную задачу. Знатоки учебного дела объясняли ему, что живущие на селе дети должны учиться исключительно в периоды отсутствия полевых работ, то есть с конца осени до начала весны.

Другим важным пунктом, по которому не наблюдалось согласия между самодержцем и некоторыми высокопоставленными чиновниками, стало время проведения переводных и выпускных экзаменов в учебных заведениях. Императору доказывали, что проверять знания учеников нужно до летних каникул, в конце учебного года, пока все воспринятое на уроках еще свежо. Но Николай I придерживался иного мнения:

«Время испытаний не без пользы назначено быть может после летних вакаций, ибо сим наилучше побуждаются молодые люди не терять времени и не забывать выученного».

Результатом этих обсуждений стал целый ряд уставов учебных заведений, не только сохранявших, но и увеличивавших разнобой в начале и продолжительности учебы. Так, в Уставе училищ для детей канцелярских служителей, утвержденном 16 февраля 1828 года, говорилось:

«Годичный курс обучения назначается 1 Августа, также как в других Губернских и уездных учебных заведениях; летняя вакация продолжается один месяц или немного более, по усмотрению местного Начальства».

Для сельских училищ в другом уставе местным начальством же определялись все сроки начала и окончания занятий:

«При сем наблюдается только, чтобы учение продолжалось ежегодно не менее 5 или по крайней мере 4-х месяцев».

В городских училищах в провинции свыше определялась только продолжительность летних каникул — от шести недель до двух месяцев, «смотря по местным обстоятельствам и с разрешения Губернского Директора училищ». В уездных училищах и учебных заведениях более высокого уровня, подчинявшихся, согласно правилам того времени, университетам, все решения о графике учебы принимались в индивидуальном порядке в университетах.

Своеобразный компромисс при принятии уставов 1828 года наблюдался в сроках проведения экзаменов.

В низших — приходских училищах — их предписали проводить в конце занятий, а в гимназиях — после каникул. От этого решения пришли в ужас и учителя, и гимназисты. Директор Новгород-Северской гимназии И. Ф. Тимковский писал в ходатайствах:

«Летние вакации не располагают юношей к занятиям, отчего они во время их забывают пройденное и ответы их после того не могут быть удовлетворительными».

Но лишь в 1835 году решение о проведении экзаменов после каникул было пересмотрено.

В том же году Николай I предпринял новую попытку введения единообразия. 26 июля он утвердил «Общий устав Императорских российских университетов», предписывавший начинать учебный год в них 22 июля. Однако уже 18 декабря 1835 года император подписал Устав Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, где днем начала занятий было 1 сентября.

На местном уровне руководители пользовались предоставленным им правом управлять учебным процессом в полной мере.

Причем, внося изменения со скоростью, приводящей в недоумение учителей, учеников и родителей. Так, в Забайкальской области в сельских начальных училищах учеба заканчивалась в середине июня и начиналась в середине сентября. Но в 1861 году военный губернатор области генерал-майор Е. М. Жуковский приказал начинать учебу 1 октября и заканчивать 1 апреля. А в мае следующего года правила вновь были изменены, завершение учебы перенесли на середину июля.

Со временем сумбур, вызываемый разнобоем в сроках начала и окончания занятий в учебных заведениях всех уровней, только усиливался. В некоторых вузах занятия формально начинались 15 августа, но с этого дня проходили экзамены для студентов, заваливших их до каникул. Так что лекции и прочие занятия начинались в первые дни, а то и в середине сентября. А часть учебных заведений, к числу которых, к примеру, относился Психоневрологический институт в Санкт-Петербурге, вообще не указывали точной даты начала занятий, ограничиваясь словами «в первых числах сентября».

Значительный разброс наблюдался и в назначении дат приема вступительных экзаменов в разных вузах.

Ничем не лучше была ситуация с графиком учебы в средних учебных заведениях.

Однако, когда бы ни начинались занятия, началу учебного года всегда сопутствовал молебен. А чтобы он был особенно торжественным, его старались провести в праздник Новолетия — 1 сентября. После молебна в этот же день в учебном заведении обычно проходил «годичный акт», на котором выпускникам вручались золотые и серебряные медали и прочие награды за успехи в учебе. Правда, нередко и молебны, и годичные акты проводились в конце августа и в первые дни сентября. Но к началу XX века они стали самой яркой приметой наступления нового учебного года.

Однако после Февральской революции 1917 года ситуация начала меняться.

«Отодвинуть начало занятий»

Вскоре после свержения прежней власти начались разговоры о реформе системы образования. Однако время шло, но никаких реальных действий меняющиеся составы Временного правительства не предпринимали. При этом, правда, возникали разнообразные идеи, шокировавшие граждан новой, свободной России. Так, в ходе подготовки разгрузки столицы страны, Петрограда, от лишних едоков возникла мысль о закрытии всех высших учебных заведений и высылке иногородних студентов в родные места.

Дело дошло до того, что никто в российской столице не знал, начнутся ли после каникул занятия и в средних учебных заведениях. Но после долгих и мучительных ожиданий родители и ученики узнали из газет, что занятия во всех гимназиях и училищах начнутся 1 сентября, а в вузах — 2 октября. Пришедшие вскоре к власти большевики ничего в установленном порядке менять не стали. И в следующем году сделали 1 сентября официальным днем начала занятий во всех школах, о чем в декрете Всероссийского центрального исполнительного комитета «О Единой Трудовой Школе Российской Социалистической Федеративной Советской Республики», опубликованном 10 октября 1918 года, говорилось:

«Школьные занятия в течение года распадаются на 3 категории: 1) обычные школьные занятия, примерно с 1-го сентября по 1-е июня; 2) школьные занятия под открытым небом, примерно с 1-го июня по 1-е июля: площадки, летние колонии, экскурсии для знакомства детей с природой и жизнью; 3) полные вакации, примерно с 1-го июля по 1-е сентября, с 23-го декабря по 7-е января и с 1-го по 14-е апреля.

В школе празднуются установленные Рабоче-Крестьянским Правительством гражданские праздники».

При этом, правда, за местными властями сохранялось старорежимное право изменять эти даты по собственному усмотрению:

«Губернским Отделам Народного Образования предоставляется право как сокращать время полных вакаций, так и видоизменять распределение занятий в течение года».

Но в следующем году права местных органов народного образования были уточнены и ограничены. 16 августа 1919 года нарком просвещения А. В. Луначарский подписал приказ, гласивший:

«Губернским отделам предоставляется право отодвинуть начало занятий до 15 октября в зависимости от местных условий, доводя всякий раз до сведения Коллегии Народного Комиссариата по просвещению».

Окончательно единым всероссийским днем начала учебы 1 сентября стало после утверждения постановления Центрального исполнительного комитета СССР и Совета народных комиссаров СССР от 17 ноября 1932 года:

«Начало занятий для начальной и средней школы, а также для техникумов, рабфаков, вузов и втузов установить с 1 сентября. Конец учебного года установить: в начальной школе в городах и фабрично-заводских поселках — 20 мая, в сельских местностях — 1 июня; в средней школе в городах и фабрично-заводских поселках — 1 июня; в сельских местностях —10 июня; в техникумах, рабфаках, вузах и втузах — 1 июля».

А чтобы окончательно избавить всесоюзный день начала учебы от привкуса церковного Новолетия, в 1933 году на 1 сентября перенесли празднование Международного юношеского дня.

Была у принятого решения и еще одна причина. Это мероприятие прежде проходило в первое воскресенье сентября, но к началу 1930-х годов утратило былую революционную популярность. Так что его проведение в день начала учебы, когда все школьники и студенты волей-неволей будут в нем участвовать, позволяло продемонстрировать массовую поддержку молодым коммунистам за рубежом. В первую очередь идейным соратникам в Германии, где к власти пришли нацисты.

Но новое политическое содержание у 1 сентября сохранялось недолго. Последний раз Международный юношеский день отмечался в первый день учебы в 1936 году. А после начала в 1937 году репрессий тотально-массовый сбор молодежи на это политическое мероприятие больше не практиковался, и солидарность с зарубежными молодыми коммунистами демонстрировали в гораздо более скромных масштабах.

Мало-помалу у 1 сентября появились привычные теперь праздничные атрибуты — обязательные букеты для учителей и директоров школ, торжественные линейки.

Но в 1930-х годах к ним добавлялись подарки первоклассникам от советской власти и обязательные благодарности товарищу Сталину «за наше счастливое детство».

В военные и послевоенные годы менялись школьные порядки и программы обучения, но порядок празднования 1 сентября десятилетиями оставался в главных чертах неизменным. Если, конечно, не считать перемены имен первых лиц страны, которых благодарили в торжественных речах во время мероприятий в школах и вузах.

Но появившиеся в 1983 году сообщения о готовящейся школьной реформе вызывали некоторые опасения. Ведь их инициатором называли генерального секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропова, уже успевшего запомниться на этом посту резкими решениями.

«Увеличатся примерно вдвое»

В опубликованном 4 января 1984 года обширнейшем проекте ЦК КПСС «Основные направления реформы общеобразовательной и профессиональной школы» было немало правильных слов:

«Воспитание у каждого молодого человека осознанной потребности в труде объединенными усилиями школы, семьи, производственных коллективов, средств массовой информации, литературы и искусства, всей нашей общественности представляет задачу первостепенной экономической, социальной и нравственной значимости».

Говорилось в проекте и об изменении статуса 1 сентября:

«Предлагается объявить первое сентября всенародным праздником — Днем знаний».

Но главная часть проекта заключалась в одной фразе:

«Средняя общеобразовательная школа становится одиннадцатилетней. Обучение детей в школе предлагается начинать на год раньше — с 6-летнего возраста».

Вслед за тем началось, как утверждалось, всенародное обсуждение проекта ЦК. Позднее, правда, признавали, что многие всецело одобряющие проект письма трудящихся тогда писались в партийных органах. Но из отдельных публикаций того времени становилось ясно, что именно партия и правительство хотели получить в результате школьной реформы.

«Ныне,— писала "Правда",— в целом по стране около трети выпускников восьмых классов идет в ПТУ. Предполагается, что в будущем численность и удельный вес выпускников девятых классов, поступающих в средние профтехучилища, увеличатся примерно вдвое».

После кончины Ю. В. Андропова инициатором школьной реформы объявили нового генерального секретаря ЦК КПСС — К. У. Черненко. Проект ЦК 10 апреля 1984 года был единодушно поддержан на пленуме ЦК, а два дня спустя и в Верховном совете СССР, постановлением которого были утверждены основные направления школьной реформы, а 1 сентября стало официально Днем знаний, внесенным в официальный реестр государственных праздников. Вот только большинство школьников по-прежнему очень хотело отмечать его не в ПТУ, а в вузах.

Евгений Жирнов