В Беслане закончилась траурная вахта памяти

Во вторник в Беслане (Северная Осетия) закончилась трехдневная вахта памяти по погибшим в теракте. Уже 19 лет подряд в этот день у школы №1 бьет колокол, под метроном зачитывают имена погибших, а в небо взмывают сотни белых шаров. Корреспондент “Ъ” Полина Ячменникова провела несколько дней рядом с выжившими в теракте и теми, кто потерял в бесланской школе родных и близких. Оказалось, что два десятка лет спустя эти люди вполне могут улыбаться и шутить, но остальные никогда не смогут их понять.

После теракта школа №1 стояла заброшенной. Спортзал, где заложники провели три страшных дня, сразу стал стихийным мемориалом, а вот саму школу было принято молча обходить стороной. Но к 20-летию трагедии в ней открыли культурный центр — и для этого восстановили здание. Не полностью, конечно: голые стены, пустые дверные проемы — только оконные рамы неуместно новые. Кажется, будто здесь идет обычный ремонт, но потом замечаешь следы от пуль в кирпичной кладке. Еще на стенах висят золотые таблички с именами спецназовцев — так отмечены места их гибели.

Утром 3 сентября по школьным коридорам бродят выжившие в теракте. Они признаются друг другу, что впервые за 20 лет переступили порог родной школы.

Осторожно трогают стены и вспоминают, где что было раньше. Иногда даже спорят друг с другом.

В пристройке выставлены сохранившиеся вещи заложников. Среди экспонатов под стеклом — обугленный детский ботинок. Его внимательно рассматривает молодая женщина. А потом говорит, что знает владельца обуви. И вспоминает: выбравшись из горящей школы, мальчишка боялся идти домой — вдруг родители отругают за то, что испортил парадную форму и потерял обувь. «У нас у всех странные мысли были,— тихо говорит она.— Я вот тоже поначалу очень переживала, что родители начнут ругаться. Ведь меня три дня дома не было. Но нет, они не ругались». Уходя, женщина добавляет: «Пять одноклассников у меня не вернулись домой».

В угловом помещении на стене висят сразу три золотые таблички. Двадцать лет назад здесь была столовая, куда террористы увели часть заложников. Выбив решетку окна, спецназовцы проникли внутрь здания. «Вот в это окно они зашли, как с батута подпрыгнули. А на пол спуститься не могут — там все в заложниках. Тогда они на столы перепрыгнули. А потом террорист их заметил и гранату бросил. И Туркин на нее прыгнул. А я детей своих прикрыла, даже не поняла, что ранена, хотя у меня пол-лица снесло. Сын долго не мог поверить, что я выжила»,— рассказывает Лариса. Двадцать лет назад она была здесь с двумя детьми. Все они выжили, но получили тяжелые травмы. Вымпеловец Андрей Туркин погиб. Лариса уверена, что на его табличке указан неправильный год рождения: «Состарили его. Непорядок». Женщины рядом говорят, что у Ларисы отличная память на цифры. И завидуют:

— Это хорошо! Значит, склероза у тебя до глубокой старости не будет.

— Да, может, наоборот, ничего хорошего,— отвечает она.— Забыть бы это все раз и навсегда. И начать с чистого листа.

Корреспондент “Ъ” познакомилась с Ларисой днем ранее. Статная женщина с заразительным смехом, она часто шутит. А гостей встречает в красивом платье и с идеальной укладкой, хотя меньше месяца назад перенесла уже 34-ю по счету операцию. Лариса сразу признается, что журналисты ее «давно утомили»: «Иногда как скажут мне: "Мы вас понимаем". А что они вообще понимают? Только те, кто там был, могут меня понять».

Но потом, на кухне, Лариса наливает чай, накладывает гостям арбуз и виноград и совершенно спокойно рассказывает про те три дня.

Вспоминает, как не хотела провожать сына на школьную линейку, но в последний момент передумала; как при появлении террористов побежала с детьми в дальние кабинеты, надеясь спастись через окна, а на месте обнаружила, что там решетки; как в жарком, душном спортзале пыталась разговорить террориста, чтобы попросить у него воды; как два утра подряд ей мерещился запах кофе, а потом, в хаосе штурма, она увидела в раскрытых рюкзаках террористов коробки конфет и тот самый кофе; как не заметила, что при бегстве потеряла туфлю, а через пару лет нашла ее на подоконнике разрушенной школы, но решила уже не забирать; как медленно — даже замедленно — летела в нее граната в столовой; и как спецназовец Андрей Туркин прыгнул на эту гранату, а она закрыла собой детей.

«Во второй день меня подозвали террористы к себе и предложили отпустить моих детей, а взамен самой нарядиться в шахидку. Ну, думаю, как мне не везет в последнее время: то в заложники взяли, то шахидкой стать предлагают»,— смеется Лариса, наливая чай. А потом предлагает зайти к ее подруге Ире.

Ирина была в спортзале с мужем и двумя сыновьями. Они тоже выжили и тоже получили тяжелые травмы.

Ирина подхватывает шутки подруги, но сама не хочет ничего рассказывать. Лишь вспоминает, как в начале захвата спряталась с сыном в гримерке актового зала, а ребенок зачем-то прихватил с торжественной линейки белый воздушный шарик — и они боялись, что шарик лопнет и привлечет внимание террористов. Шарик не лопнул, но их все равно нашли, говорит Ирина, и загнали в спортзал, «и начались три дня ада».

Две подруги обсуждают, какие льготы им все-таки полагаются; много говорят о том, как приходилось «выбивать инвалидность и деньги на лечение»; подкалывают друг друга и периодически отпускают едкие комментарии в адрес чиновников и политиков. И задавать вопросы совсем не получается. Хочется просто слушать этих женщин и смеяться над их шутками. Хочется радоваться тому, что 20 лет спустя они могут шутить.

На следующий день Лариса с Ириной пришли и в школу, и на кладбище. Но были, конечно, гораздо серьезнее. Лариса заметила делегацию курсантов из военного училища в Лиде (Белоруссия) и подошла к ним — поблагодарить за то, что они приехали «в маленький Беслан». А Ирина начала рассказывать руководителю группы, взрослому седому мужчине, что «наша Лариса — герой». Мужчина очень тихо спросил, может ли Лариса сказать несколько слов на камеру, чтобы он показал ее детям, когда вернется домой. А потом мужчина заплакал, а Лариса снова начала шутить, чтобы его подбодрить. А потом ударил колокол. Два раза. И все замолкли — и смотрели, как в небе летят 334 белых шара.

От школы до кладбища — почти 3 километра под палящим солнцем. На входе в «Город ангелов» — пробка и из людей, и из машин. Но родственники погибших еще с утра стоят у бесконечных надгробных плит. Взрослые дотрагиваются до памятников и обнимают друг друга. А дети — их здесь тоже много — обнимают сами памятники. И улыбаются фотографиям — таких же детей. «Мне мама сказала, что это мой племянник и мы с ним обязательно бы дружили», — очень серьезно объясняет девочка лет пяти.

Почти никто не плачет — «все уже выплакано за двадцать лет», замечает женщина в толпе.

Здесь чувствуешь себя неуместным и чужим. Вспоминаются слова Ларисы: «Только те, кто там был, могут меня понять». Людей у этих могил не понять никому.

В 14:30 начинает стучать метроном. Под эти звуки зачитывают имена погибших — зачитывают целых полчаса. Люди у могил шепчутся, услышав знакомые имена: «Она тогда рядом с нами сидела, взрывной волной отбросило», «Одноклассник дочки моей — всегда ее за косички дергал», «Сосед наш, мы в пятом подъезде живем, они в шестом». Эти полчаса длятся бесконечно долго. И когда звучат последние имена, в небо вновь взмывают белые шары. Потом люди начинают медленно расходиться. Встречают знакомых, обнимаются и удивляются, как выросли дети. «Да она у меня уже не только школу окончила, а и вуз».— «Ну красавица, отец бы гордился».

Маленький мальчик требовательно тянет за штанину пожилого мужчину, пытаясь привлечь его внимание. Но тот неподвижно стоит у памятника и смотрит на фотографию девочки-подростка. «Дедушка, ну смотри, ну смотри-и-и…» — канючит мальчик. Тому приходится обернуться.

— Дедушка, видишь, самолет летит!

— Да, тут же аэропорт рядом.

— Ну он же, смотри, как низко летит, можно окна даже рассмотреть! Разве не здорово?

Дедушка несколько секунд смотрит на самолет, а потом улыбается. «Здорово, да»,— соглашается он и берет мальчишку на руки. «Ты же говорил, что я уже тяжелый, чтобы меня так носить»,— удивляется мальчик. «Сегодня можно. Сегодня можно»,— слышится в ответ.