Когда захват заложников стал всеобщим

110 лет назад, в начале сентября 1914 года, все ведущие российские издания опубликовали сообщение о том, что «сербскими войсками были найдены на австрийских солдатах полковые приказы», предписывавшие в числе прочего захватывать заложников из числа гражданских лиц; однако те же действия армий стран-союзниц России в Первой мировой войне ни в тот момент, ни позже не освещались столь же широко; не вспоминали тогда и о том, что было написано в российском Уставе полевой службы, а также в очень интересном документе, утвержденном императором Николаем II в начале войны.

«Давая лишь грязную воду»

То, что произошло в Калише, в России называли «диким кошмаром». Этот приграничный город в российском Царстве Польском на следующий день после объявления войны, 20 июля (2 августа по новому стилю) 1914 года, был занят германскими войсками. О том, что произошло вечером того же дня, российская пресса, ссылаясь на свидетельства очевидцев, сообщала:

«Первоначально все было спокойно, но вечером часов около 10 ½ немцы-пехотинцы, стоявшие в Калише, приняли подъезжавших своих улан за неприятеля и принялись стрелять. Уланы тоже ответили выстрелами и в результате было убито человек 15 немцев».

Чтобы снять с себя ответственность за потери от дружественного огня, германские офицеры, по словам жителей Калиша, решили разыграть спектакль, изобразив, что на германских военных напали калишские обитатели и с ними ведется бой:

«Как говорят, доблестный майор, объявивший себя комендантом Калиша, решил свалить вину с больной головы на здоровую.

Он вывел своих немцев из города и устроил бомбардировку».

Артиллерийский обстрел города велся долго и основательно:

«Немцы стреляли два часа, потом отдыхали, затем опять стреляли и т. д. Выстрелы были направлены преимущественно на главную — Вроцлавскую улицу».

Но предварительно, как свидетельствовали горожане, самых состоятельных и важных жителей этой улицы взяли в заложники:

«Перед бомбардировкой немцы обстреляли эту улицу из пулеметов и винтовок и увели заложников из числа видных обывателей, а также расстреляли около кладбища более 20 человек».

А после окончания артобстрела были взяты новые заложники:

«По окончании бомбардировки немцы забрали из подвалов домов на Вроцлавской улице всех мужчин в возрасте от 17 до 45 лет и отвели их в казарму пограничной стражи, где продержали в конюшне целые сутки без пищи, давая лишь грязную воду в помойных старых ведрах».

Целью нового захвата заложников было получение контрибуции за гибель германских солдат.

Причем в очень значительном для того времени размере — 50 тыс. руб. А для того чтобы деньги были собраны в максимально короткий срок, расстреляли несколько местных чиновников из числа заложников. И контрибуция была выплачена в тот же день, 23 июля 1914 года. Но бедствия города и его жителей на этом не прекратились.

Захваты заложников происходили и в других оккупированных городах Царства Польского. Так, в Пабьянице, как сообщала российская пресса, было расклеено воззвание германского коменданта города, в котором говорилось:

«Немцы приходят не в качестве врагов Польши. Они враги русских и несут полякам свободу. Ничего не может произойти, если население отнесется дружелюбно к немецким солдатам. В магистрате в настоящее время задержано три заложника, которых расстреляют при малейшем выступлении против немцев».

Сообщала пресса и о захватах заложников-гражданских германскими частями во Франции и Бельгии и австрийскими — на Балканах и в России. Однако в целом у российской публики складывалось впечатление, что эти единичные акции происходят по личной инициативе отдельных германских и австрийских офицеров.

Все изменилось после получения телеграммы из сербского города Ниша.

«Должны быть немедленно разрушены»

20 августа 1914 года корреспондент Петроградского телеграфного агентства сообщал:

«Сербскими войсками были найдены на австрийских солдатах полковые приказы, в которых указывалось, как австрийцы должны поступать с сербами».

В телеграмме цитировалась вступительная часть приказа:

«Принимая во внимание враждебное отношение населения Кланака и Шабаца к австрийцам, необходимо во всех местностях, которые заняты или будут заняты нашими войсками, брать заложников. Эти заложники должны находиться в распоряжении войск, и в случае, если население позволит себе нападение на наших солдат или измену, то эти заложники должны быть немедленно преданы смерти, а их селение — огню».

Излагались в сообщении и конкретные указания из этого приказа:

«Австрийские войска, вступая в сербскую деревню, должны захватить немедленно заложников, главным образом, священников, учителей и землевладельцев.

Если в деревне, в которой были взяты заложники, раздастся выстрел, то все заложники должны быть немедленно преданы смертной казни».

Кроме того, в приказе перечислялись и другие меры обеспечения безопасности оккупационных войск. Им, к примеру, предписывалось обязательно проводить тотальные обыски:

«Австрийские войска, вступая в деревню, должны подвергать обыску все дома, и, если в таковых окажется оружие, то они должны быть немедленно разрушены».

Весомости приводимой информации придавало то, что в телеграмме указывался номер этого приказа, дата и имя подписавшего его генерала:

«В руках сербских военных властей находится подлинник приказа по полку, подписанный генералом Хорхштейном (Horchstein). Этот приказ, изданный штабом 8-го австрийского корпуса в Руме, помечен 1 августа и №32».

Вот только никакого генерала Хорхштейна в списках армии Австро-Венгрии не значилось.

Зато в августе 1914 года в Сербии находился со своим 9-м армейским корпусом генерал пехоты Лотар Эдлер фон Хортштайн, хорошо известный российским военным в этом качестве. Ведь сведения о нем и его корпусе содержались во многих выпущенных до войны российских справочниках об армиях потенциального противника.

Однако, несмотря на это и другие несоответствия, 22 августа (4 сентября) 1914 года в официальном издании Военного министерства России — газете «Русский инвалид» телеграмма корреспондента ПТА была напечатана в исходном виде. Одновременно это сообщение было опубликовано в других ведущих столичных газетах и вслед за тем перепечатано или пересказано вкратце во множестве провинциальных изданий по всей России. А 28 августа «Русский инвалид» опубликовал ту же информацию еще раз.

Ничего странного в этом не было. Российские власти стремились доказать, что захват заложников и жестокое обращение с ними — государственная политика стран-противниц, утративших всякое представление о человечности. И тем самым поддержать патриотическую антигерманскую волну в стране на должной высоте. Удивительным было другое. Захват гражданских заложников войсками практиковался не только в древние времена, но в эпохи, которые было принято считать вполне цивилизованными. Но ни в России, ни в ее странах-союзницах об этом старались не вспоминать.

«Наложил на жителей контрибуцию»

Позиция Франции в этой «фигуре умолчания» была вполне понятна и объяснима. Ведь именно французские революционные войска, воюя в 1790-х годах практически со всеми странами-соседями, поставили захват заложников, что называется, на поток. После занятия вражеского города борцы за свободу, равенство и братство немедленно арестовывали его богатейших и знатных жителей и назначали солидную плату за их освобождение. При этом применялись разнообразные способы для ускорения получения выкупа, причем далеко не всегда связанные с кровопролитием. Во Фландрии, например, арестованных французскими войсками богачей, не выплативших сразу свою часть назначенной контрибуции, в назидание другим скупцам увозили во Францию.

Время от времени к самоснабжению армии финансами привлекались и французские города с не вполне французским населением. Так, в 1793 году в заложники были взяты самые состоятельные и высокопоставленные жители Страсбурга, которых, по официальной версии, заподозрили в связях с немцами и австрийцами.

Не прекращалось взятие войсками заложников и на протяжении всего XIX века, причем в самых неожиданных, казалось бы, местах.

Так, во время гражданской войны в Швейцарии в 1847 году практиковался захват в качестве заложников руководителей общин и приходских священников во вражеских кантонах.

Широко использовали заложничество и британские вооруженные силы в ходе борьбы за господство на море и установление порядка в колониях. Не была исключением и Россия, где издавна на новоприобретенных территориях на юге и востоке брали в заложники членов семей правящих родов для обеспечения безопасности назначенных правительством чиновников и предупреждения нападений на российские войска.

Но настоящая революция в деле захвата войсками заложников произошла во время франко-прусской войны 1870–1871 годов. Германские войска в каждом оккупированном французском городе сразу же брали высокопоставленных заложников и объявляли об их неминуемой смерти в случае оказания сопротивления.

В декабре 1870 года в Дижоне заложниками оказались, по сообщениям немецкой печати, «шесть важнейших банкиров».

Не забывали прусские войска и о контрибуции. Так, агентство Рейтера сообщало в январе 1871 года из Франции:

«В Дьеппе отряд пруссаков в 500 человек наложил на жителей контрибуцию в 50.000 франков, и взял су-префекта в виде заложника. Пруссаки ежедневно производят крайне обременительные для жителей реквизиции».

На фоне победы Германии в этой войне железное прусское правило взятия заложников для обеспечения безопасности и снабжения своих солдат в армиях многих стран стали воспринимать как важное условие военных успехов. И мало-помалу в официальных документах появились указания о необходимости захвата заложников.

Германский пример оказался заразительным и для России. Так, в утвержденном императором Николаем II 27 апреля 1912 года Уставе полевой службы говорилось:

«Для поддержания внутреннего порядка в каждом населенном пункте… если жители ненадежны, то учреждается наблюдение за ними и берутся заложники».

А после начала мировой войны, 3 августа 1914 года, по германскому образцу решили организовать и снабжение российских войск. В одобренном императором «Положении о порядке производства реквизиций во время войны и в период мобилизации» разрешалось:

«Если власти (гражданские или общественные) скрываются — производящий реквизицию обращается к пользующимся уважением зажиточным местным гражданам с требованиями, причем часть этих граждан может быть задержана на время реквизиций в качестве заложников».

Незаметный на первый взгляд изъян в этих положениях в скором времени был с успехом использован противником.

«Захватить безобидные существа»

По ходу мировой войны у проблемы заложничества появилась новая составляющая — пропагандистская. Основное информационное агентство Германии — Телеграфное бюро Вольфа — распространяло сообщения о том, что захват заложников и их расстрел немецкими войсками — не более чем вынужденная мера, вызванная поведением самих французов и бельгийцев:

«Из рапортов о боях под Льежем явствует, что местные жители стреляли из засады по немецким войскам и истязали врачей, перевязывавших раненых. Из Метца тоже получены сведения, что на французской границе частные лица стреляли в немецкие патрули. Из этих фактов следует, что как во Франции, так и в Бельгии организуют партизанскую войну против немецких войск».

А печать Франции с ожесточением и проклятиями описывала случаи захвата заложников немцами, и в ответ французские войска начали захватывать заложников-немцев. Российская печать если и сообщала о подобных фактах у союзников, то крайне сдержанно и немногословно:

«Вследствие ничем не оправданного расстреляния французских граждан в Германии семь германско-подданных нотаблей из старого Монтре взяты в качестве заложников».

Но фактов взятия в заложники становилось все больше с каждым днем. Обеспокоенный этим президент Франции Раймон Пуанкаре 30 августа 1914 года писал в дневнике:

«Наши военные власти сочли нужным взять в заложники женщин и детей.

Правительство соглашается на обмен и обещает возвратить заложников. Я не могу понять, как это французским офицерам могла взбрести в голову эта несчастная мысль захватить безобидные существа, и требую примерного наказания виновных».

Но в запутывающихся все больше историях о взятии и контрвзятии заложников найти правых и виноватых уже не представлялось возможным. В октябре 1914 года российские газеты сообщили, что германские войска используют заложников в качестве живого щита:

«Немцы вели заложников всегда перед собою, даже тогда, когда отступали».

А печать всех стран-союзниц по антигерманской коалиции — Антанты четыре месяца спустя опубликовала предоставленные «официальной бельгийской комиссией, учрежденной при бельгийском министерстве юстиции, исследующей зверства немцев в Бельгии» данные:

«Один из очевидцев подтвердил, что немцы во время обстрела бельгийского монастыря в Шеврмоне окружили одну из своих батарей бельгийскими заложниками, в числе которых было несколько женщин и даже детей.

Этот же очевидец рассказал, что, двигаясь от форта Шодфонтена к форту Флерон, немцы гнали впереди себя группу гражданских лиц, арестованных вдоль дороги. У большинства из них руки были связаны на спине».

Ожесточение росло, и захватывать заложников начали не только в зонах боевых действий. В Германии и Австро-Венгрии арестовали людей, которые не успели покинуть враждебные державы до начала войны, но оставались на свободе. Некоторых из них без каких-либо доказательств обвинили в шпионаже. То же самое сделали и в России. В тюрьмы отправили даже взятых в заложники во время российского наступления видных людей из городов в австрийской части Польши.

В отдельных случаях массово арестовывать в качестве заложников собирались даже граждан собственных государств.

Самый яркий подобный случай произошел осенью 1914 года в принадлежавшем тогда Австро-Венгрии Триесте.

Италия в тот момент определялась, с кем вступить в коалицию — с Германией и ее союзниками или с Антантой. И, как сообщали издания в нейтральной Голландии, австрийские правительственные чиновники решили не ждать у моря погоды:

«Триестинский наместник князь Гогенлоэ распорядился составить список выдающихся обывателей итальянского происхождения. В этот список входит свыше тысячи имен. Все эти лица будут схвачены и объявлены заложниками, в случае, если Италия примкнет к противникам Австро-Венгрии».

В тот момент вряд ли кто-нибудь мог предположить, что нечто похожее случится и в России. Но ведь ни в Уставе полевой службы, ни в положении о реквизициях не говорилось, что они распространяются только на иностранных подданных.

«Сплошь крупные коммерсанты»

Той же осенью в германских газетах стали появляться хвалебные публикации о российских евреях, о чем в телеграфном распоряжении Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича от 27 ноября 1914 года говорилось:

«В немецких газетах попадаются статьи, в коих говорится, что в лице русских евреев немцы встретили надежных союзников, которые, помимо снабжения продовольствием, являются лучшими, зачастую бескорыстными шпионами, готовыми на все услуги, если это клонится в ущерб русским интересам. В немецких победах евреи видят для себя спасение от Царского гнета и от притеснения поляков.

Аналогичные сведения продолжают поступать и от войск».

И в том же распоряжении армиям предлагался к исполнению целый ряд мер:

«В целях обеспечения войск от вредной деятельности еврейского населения, главнокомандующий приказал при занятии населенных пунктов брать от еврейского населения заложников, предупреждая жителей, что, в случае изменнической деятельности кого-либо из местных жителей, не только в период занятия нами данного населенного пункта, но и после очищения его, заложники будут казнены, что, в случае необходимости, и приводить в исполнение. При занятии населенных пунктов надлежит, путем тщательного обыска, убедиться, нет ли здесь приспособлений для беспроволочного телеграфирования, сигнализации, голубиных станций, подземного телеграфа, и поступать с прикосновенными к этому лицами по всей строгости законов».

В скором времени германское командование подлило масла в огонь. В ночь с 26 на 27 апреля 1915 года немцы напали на расположение 151-го Пятигорского пехотного полка в местечке Кужи Ковенской губернии. Дом, в котором находился командир полка полковник В. Г. Вавилов, был окружен и подожжен.

Погиб командир, один из офицеров и несколько нижних чинов, было сожжено знамя полка.

И в итоге все было представлено так, будто германским войскам помогли местные евреи.

Сказать, что Верховный главнокомандующий разгневался, значило не сказать ничего. Бывший шеф корпуса жандармов генерал-лейтенант П. Г. Курлов, состоявший в то время при штабе Северо-Западного фронта в Курляндской губернии, вспоминал:

«Я получил приказ верховного главнокомандующего выселить из этой губернии всех евреев, невзирая на пол, возраст и занимаемое положение».

Массовое выселение оказалось делом не только сложным, но и невыполнимым:

«По упомянутому распоряжению,— писал П. Г. Курлов,— евреи должны были быть высланы в губернии еврейской черты, исключая тех губерний, где происходили военные действия. Но к числу этих губерний принадлежали как раз все губернии черты оседлости.

Таким образом, выходило, что евреев этих некуда было послать, и это вызвало оживленную переписку с Петроградом».

Но начавшееся все-таки выселение привело к неисчислимым бедам (см. «Беженцы являются наиболее бесчеловечно эксплуатируемым элементом») и позднее было приостановлено.

Одновременно появился приказ об усилении взятия заложников. И это вызвало недовольство союзников России и взрыв протеста в Государственной Думе летом 1915 года.

Наиболее резко против приказов Верховного главнокомандующего выступил член Думы от Тобольской губернии, один из руководителей Трудовой народно-социалистической партии В. И. Дзюбинский. 3 августа 1915 года он с думской трибуны рассказал о том, как на его глазах происходило выселение евреев:

«Я сам был на фронте и могу засвидетельствовать с какой непомерной жестокостью производилось выселение евреев из местечка Вержбник, Радомской губ.

Выселено все население в несколько ночных часов, причем в 11 час. было объявлено населению об уходе с места под угрозою, что если кто останется к рассвету, то будут все повешены».

Говорил В. И. Дзюбинский и о заложниках:

«Какой закон Российской Империи разрешает сажать в тюрьму какое бы то ни было лицо только за то, что оно пользуется уважением и даже уважением той же самой власти, сажать его в тюрьму только за то, что оно материально обеспечено? Я вас спрошу: какой закон Российской Империи разрешает судить, карать вину, которую он не совершил, за вину того лица, которого он, может быть, даже совершенно не знает? А между тем сейчас около 400 человек заложников сидят в тюрьмах, сидят в Полтаве, Екатеринославе, сидят в Могилеве и находятся под страхом, что их каждую минуту могут повесить».

О тех же приказах великого князя, правда, не называя их прямо, и достаточно осторожно 25 августа 1915 года говорил в выступлении один из самых влиятельных членов Думы - лидер Конституционно-демократической партии П. Н. Милюков, заявивший:

«За 8 месяцев моего пребывания в Галиции я много раз имел случай убедиться в неосновательности поголовного шпионажа среди еврейского народа».

Однако у большинства членов Думы вопрос о прекращении заложничества поддержки не нашел. Но ситуация с евреями-заложниками еще до отставки великого князя с поста Верховного главнокомандующего начала улучшаться. Их выпустили из тюрьмы с трагикомическим без всякого преувеличения условием, о котором публицист А. В. Пешехонов писал в том же 1915 году:

«В Полтаве, как и во многих других городах, содержатся заложники. Среди них свыше пятидесяти евреев, главным образом, из Келецкой и Радомской губерний, уже занятых неприятелем. Это — русские подданные, почти сплошь крупные коммерсанты, есть среди них даже миллионеры. Для чего их держат,— никто здесь толком не знает.

Но им разрешили все-таки поселиться на частных квартирах, с тем, чтобы они за свой счет нанимали городовых, которые их караулят».

Газеты время от времени продолжали напоминать о том, что немцы берут заложников и скверно с ними обращаются. И регулярно напоминали о трагедии в Калише. А вот о захвате заложников армиями союзников, к примеру французами в Греции, просто перестали сообщать. Все выглядело так, будто проблема утратила свою актуальность.

Казалось бы, вопрос о заложничестве в России на фоне нарастания экономических трудностей можно было считать полностью или почти полностью исчезнувшим. Но он только затух на время. Самым неприятным оказалось то, что захват заложников стал для россиян делом обыденным и привычным. И потому, когда после Февральской революции 1917 года солдаты и матросы начали брать в заложники офицеров, никто особенно не удивился. Ведь никто не догадывался, что эта грандиозная эпопея заложничества только начинается.

Евгений Жирнов