Умерла Ребекка Хорн

Стало известно о смерти 6 сентября великой германской художницы Ребекки Хорн. В последний раз публика видела ее 24 марта на большой юбилейной ретроспективе в Мюнхене. Открытая до сентября выставка оказалась последней прижизненной. Ребекка Хорн умерла у себя дома в ее родном городе Михельштадте. Ей было 80 лет.

Встречая ее — в Москве, в Париже, в Лондоне,— я поражался ее странной красоте. Стоило ей наклонить голову под лампу, как ее и без того ярко-красные волосы вспыхивали, как неоновая реклама. Ребекка Хорн носила темные шали, приоткрывающие обматывающие шею цепи с золотыми бубенчиками. Она каждый раз выглядела ведьмой, но ведьмой, заведующей институтом адской красоты. Разговаривая, она не преследовала никакой цели, даже не старалась быть особенно понятой. Ей это было не нужно, она привыкла к одиночеству, при этом давно была признана одной из величайших художниц западного мира. Ее работы мечтали получить все главные музеи и галереи света.

Дочка ненавидимой всеми страны, развязавшей войну в Европе, потерявшая убитого в Крыму брата, рано оставшаяся без родителей, наказанная вместе со всей Германией, она долго искала свой язык и голос. «Мы не могли говорить по-немецки, немцев ненавидели»,— рассказывала она. Искусство было международным языком, на котором можно было изъясняться, не предавая свой собственный.

Девочка, рожденная в 1944-м, с молодых лет она мучилась легочными болезнями. В этом была невозможность вздохнуть, воздух она получала по глотку, сидя на голодном пайке. Ребекка была неоднократно заперта и отрезана от мира. Сначала в детстве, когда она долго болела, и няня, художница-румынка, почти не говорившая по-немецки, общалась с ней с помощью карандашей. Второй раз она оказалась в больнице, надышавшись жидким стеклом. Год, проведенный в одиночной палате наедине с собственным телом, заставил ее думать о его несовершенстве и о том, как она может его развивать. Ее духу стало тесно в границах тела. Она придумывала, что у нее на голове вырастет рог, «хорн», что рисовать она сможет не руками, а лицом, что острыми, как у паука, длинными пальцами она будет царапать противоположные стены комнаты.

Это были и художественные приспособления, и протезы одновременно. Отсюда ее «карандашная маска» 1972 года — черная оплетка лица, точно в садомазо, с укрепленными на ней цветными карандашами. В такой маске не отточенные упражнениями движения рук, а любая гримаса и покачивание головы оставляет след на бумаге.

Выйдя из больницы на свободу, она поставила свой перформанс «Unicorn» (1970). Укрепив длинный рог на голове обнаженной девушки, она отправила ее бродить в таком виде по лесу. Это было удивительное изменение человеческого тела, на сей раз брошенного в безразличную ему природу. Болезненно одинокая стройная красавица как чудом уцелевшее доисторическое животное — с громоздким рогом, который не способен ее защитить, а только изуродовать.

Этот образ прославил Ребекку Хорн не меньше, чем ее автоматы, с которыми она начала выступать на выставках, которые были такими же ущербными, одинокими и ранеными, как она сама. На ее большой ретроспективе в Центре Помпиду во французском Меце я наблюдал реакцию публики на ее «Концерт для анархии» (1983–1990). Это висящий под потолком рояль с отпавшей челюстью. Время от времени, нечасто, рояль собирался с силами, подтягивал клавиатуру, поплотнее запахивал крышку и держался несколько мгновений, как пенсионер на турнике, а затем снова разваливался на куски в изнеможении. Последний аккорд затихал, говоря и о жизни художницы, и о старании искусства собрать гармонию, и о его смехотворном бессилии.

Алексей Тарханов