Бас Дмитрий Ульянов о «Дон Карлосе» Верди в постановке Кирилла Серебренникова

Первой премьерой сезона в Венской государственной опере будет «Дон Карлос» Верди в постановке Кирилла Серебренникова под руководством дирижера Филиппа Жордана. Партию Великого Инквизитора исполняет один из самых ярких российских певцов своего поколения, известный бас Дмитрий Ульянов. В интервью Владимиру Дудину он рассказал о новом взгляде на своего героя, на события вердиевской оперы и на Испанию времен Филиппа II.

— Вы в «Дон Карлосе» прежде пели только короля Филиппа. Отчего вы согласились на партию Инквизитора, которая намного меньше по протяженности? Режиссер убедил?

— Да, Инквизитор появляется лишь в четвертом акте, но Кирилл Серебренников сочинил для него роль так, что он практически не уходит со сцены от начала до финала оперы. Конечно, мне очень увлекательно работать с таким интересным режиссером. Мне вообще по нраву, когда оперный артист не просто докладывает партию, но получает возможность драматически сыграть, я только за такой синтез. Минувшим летом я пел в Зальцбурге Командора в «Дон Жуане» Моцарта в постановке Ромео Кастеллуччи, куда меня пригласил Теодор Курентзис. До пандемии велись переговоры и о партии Генерала в «Игроке», но, посмотрев премьеру, я понял, что Питеру Селларсу было важно собрать максимально международный состав исполнителей, чтобы получился некий интернациональный посыл. Так вот, в том «Дон Жуане» все мое участие на сцене заключалось лишь в трехминутном появлении в самом начале, а позже во втором акте в сцене на кладбище и в финальном терцете я пел уже в оркестровой яме, сидя рядом с Теодором. И вот теперь Кирилл решил, вероятно, компенсировать мне такой зальцбургский «отдых» и загрузить меня по полной программе. Я первым выйду на сцену в этом «Дон Карлосе» и последним уйду.

— Инквизитор у Серебренникова носит рясу или сутану, представляет какую-то религию?

— Идея Кирилла заключалась в том, чтобы представить Инквизитора охранителем традиций, музейных ценностей в виде исторических костюмов эпохи короля Филиппа и Елизаветы. Завязка действия происходит в некоем современном выставочном пространстве. Я появлюсь в самом обычном костюме — в халате музейного служителя, в белых перчатках, чтобы пристально следить за сохранностью экспонатов, тщательно их готовить, стирать пыль, следить за качеством. Если начинаю я с того, что требую от своих работников сверять, все ли инвентарные номера совпадают, то заканчивается тем, что одна из деталей гардероба, которую на протяжении оперы я постоянно разглядываю, в конце превратится в прах — так же, как и вся власть земная со временем пройдет, обернется тленом.

— Тогда уж не в музее ли Прадо действие будет происходить?

— Художники создали собирательный образ без привязки к конкретному месту. Но будут еще видеоинсталляции, которые добавят каких-то ассоциаций. Можно и как Прадо воспринимать, можно и как музей Пушкина или, если угодно, современный ангар в духе «Руртриеннале», комплекс, где можно устроить оперную инсталляцию, ну, или как тот же «Винзавод». Никаких однозначных аллюзий нет — есть некий выставочный подиум, где модели будут демонстрировать исторические костюмы, которые в спектакле готовит «моя» организация, отвечающая за все.

— И выходит, что это за неверность музейному охранительству можно и за решетку загреметь, и жизни лишиться? Ведь с Родриго случается именно это.

— Да, этот мотив в спектакле присутствует и дает пищу для размышлений. Родриго и его соратники-фламандцы пытаются сорвать шоу, показать, что традиции — ничто, надо двигаться дальше, вперед, хотят этот душный уклад разрушить. Что происходит, например, в сцене аутодафе, где врываются борцы за экологию и начинают рассыпать листовки, заявлять, что такие костюмы никому больше не нужны.

— А что же король? Он пассивен и бессилен перед зарвавшимся Инквизитором?

— А тут все как у Верди: Инквизитор принуждает короля сохранять традицию всеми путями, продолжать «линию партии», ибо попытки либералов сорвать насильственное насаждение идеологии ни к чему хорошему не приведут. «Либо ты исполнишь волю церкви и сдашь своего маркиза ди Позу, либо Инквизитор и до тебя доберется», никто не посмотрит, что ты король. Филипп теряет свою силу и власть, понимая, что есть фигура более сильная и страшная, которая его сомнет и раздавит. И это при всем характере короля, который и сам направо и налево устраивал казни. Мне довелось побывать в Эскориале, когда я пел Филиппа в Мадриде, я был в замке этого короля, где его комнатка — практически каморка, хотя мы привыкли по опере, что у него целый роскошный кабинет. Я пытался представить, как же он там умещался. Филипп находился наверху, а внизу в подземелье — тюремные камеры, пыточные и усыпальница королей, в частности, Карла V. Атмосфера полного мрака. Возвращаясь к Инквизитору — казалось бы, что может этот беспомощный 90-летний старец (хотя в нашей постановке он очень даже зрячий), а оказывается, за дедушкой стояли силы посерьезней королевских.

— Когда вы впервые пели Инквизитора, что вам помогло сделать этот образ максимально убедительным?

— Когда я дебютировал в этой роли в спектакле Джанкарло дель Монако в Севилье, Инквизитор там был главой ордена флагеллантов, самобичующихся, выходил на сцену полуобнаженный в кровоподтеках, выносил крест и терновый венец, примеряя на себя страдания Христа. Грим мне накладывали два часа, рисовали полосы на спине, я был весь «исполосован», были «пробиты» ладони. В моей голове такой образ тогда сильно и надолго отпечатался, помогает он и сейчас. А в музыкальном плане образец для меня — Чезаре Сьепи, мой кумир, а также Борис Христов, Николай Гяуров и Никола Гюзелев, применительно ко всем ролям, не только к Филиппу или Инквизитору.

— Наверное, испытываете особые ощущения, когда кто-то перед вами вместо вас поет Филиппа?

— «Дон Карлос» — уникальная, одна из моих любимых опер, в которой Верди подарил каждому голосу потрясающие арии и ансамбли, вывел очень яркие и сильные характеры, мощные образы. Это сокровищница музыки и драматургии, которая вдохновляет всегда. И притом Верди написал колоссальной силы сцену поединка двух басов — Инквизитора и короля Филиппа,— какие еще надо поискать в оперной литературе. Сила власти и сила духа сталкиваются как на ринге. Идеально было бы, наверное, спеть эту сцену самому с собой. Кто-то из моих поклонников даже сделал такой монтаж, соединив мои исполнения Филиппа и Инквизитора. Итальянский бас Роберт Тальявини — очень достойный мой партнер в этой сцене.

— А чего лично вы в этот раз ждете от Асмик Григорян, которая будет петь королеву Елизавету?

— Асмик прекрасная актриса, она обладает тем вокально-драматическим комплексом, который я люблю и ценю, она будет очень нервная, экзальтированная Елизавета, я уверен, она все сделает очень интересно, ярко, образно. Как всегда у нее и бывает.

— В прошлом сезоне у вас было много русских опер, а в этом, насколько я понимаю, перевес на стороне Верди?

— Да, за несколько последних лет Верди у меня было маловато. Сейчас так удачно сложилось, что возникло сразу несколько вердиевских партий — Банко в «Макбете» в Баварской опере, Феррандо в «Трубадуре» в Венской и дебют в партии Якопо Фиеско в Римской опере, что для меня большая радость. Еще спою великий вердиевский «Реквием». Но, возможно, появится и «Лоэнгрин» Вагнера, благо в прошлом году я, съездив в Китай, вспомнил Даланда в «Летучем голландце», восстановил немецкий. Но и немного русских опер все-таки будет — Мельник в «Русалке» Даргомыжского в театре Станиславского, а еще впервые спою на открытии сезона в «Ла Скала» князя Гремина в «Евгении Онегине» Чайковского. А вот Додона в «Золотом петушке» Римского-Корсакова, скорее всего, петь в ближайшее время не буду — немного устал от этой роли в спектакле Барри Коски. С ним было замечательно работать, мы сразу оказались на одной волне, быстро поняв друг друга, спектакль получился на повышенном градусе, но очень изматывающий. Я спел в «Золотом петушке» на разных сценах Европы, последний раз в Берлине, всего около пятнадцати спектаклей получилось в целом. А еще русская опера для меня вернется на Зальцбургском фестивале в 2027 году, и это будет партия Инквизитора в «Огненном ангеле» Прокофьева в постановке Дмитрия Чернякова. Там мощная история, есть где развернуться.