Псков: тяжелая судьба генплана и интуиционная реставрация

Памятников XV–XVI веков в России очень мало, всего-то несколько десятков, и каждый из них на вес золота. Города, которые обладают такими сокровищами, стремятся выставить их напоказ — на них ориентированы улицы, ими замыкают перспективы, вокруг них устраивают площади и скверы, так чтобы всем и каждому было понятно, что православие здесь тысячу лет, а теперь наша очередь. Не таков Псков — город будто стесняется своего Средневековья и прячет его на задний двор.

Текст: Григорий Ревзин

Псков — один из великих древнерусских городов, у таких есть одна общая черта. Город — это исторический центр. Новые хрущевские, брежневские и постсоветские районы как город не воспринимаются — это периферия, лицо которой определяется тем, что это выселки города, а город — это кремль, древние храмы и сталинская площадь Ленина. Псков — не исключение, жилые массивы микрорайонов Завеличья и Запсковья, по улицам, скажем, Кузбасской Дивизии или Ижорского Батальона, не кажутся имеющими к городу какое-либо отношение. Они таковы, что могут располагаться в любом месте, а именно это вполне могло бы существовать и без них.

Сам же исторический центр великого древнерусского рода — это устойчивый набор не зданий, а эмоций по их поводу — ощущение собственного большого значения, боевитая горделивость, тяга к гармонии в форме репрессий дисгармоничного и нарушающего единство, ну и повышенная лиричность. Вам встречались люди, исполненные этих чувств в отношении собственного города и себя. Со стороны они не всегда приятны, но изнутри отличаются притягательной цельностью, располагающей к тому, чтобы стремиться стать таким же. Псков для меня личное пространство, в ранней юности здесь я решил стать историком искусства и археологом, чтобы потом уж как-то раствориться в этом неосознаваемом тогда по неразумию молодости идеале. Увы, мне это не удалось, но и скажу больше — мне кажется, это не удалось Пскову. Это уникальный исторический город, отличающийся несообразностью и устремлениями в разные стороны.

Это город, выстроенный на оси Октябрьского проспекта, идущего от вокзала до кремля. Это очень хороший проспект, в основном сталинский, но с небольшими вкраплениями дореволюционных домов, выстроенный более или менее как бульвар (хотя ряд деревьев периодически разрывается домами, выдвинувшимися поближе к проезжей части),— как бы улица Горького. Он проламывается через стену Окольного города (ныне улица Свердлова), которая в месте пересечения выглядит разрушенной, как после танкового штурма, стрелой летит к кремлю, но вдруг попадает в какую-то малозастроенную местность Анастасиевского сквера со скульптурой «Два капитана» (1995, М. Белов и А. Ананьев). Хотя постановка этого памятника определяется тем, что город Энск, откуда родом главный герой замечательного романа Вениамина Каверина Саня Григорьев,— это Псков, но сам памятник изображает героя бредущим по Арктике в поисках места гибели экспедиции капитана Татаринова, а Татаринов витает над ним в виде разрываемого ветром чугунного облака. Это довольно выразительно, но создает впечатление, что Октябрьский проспект привел тебя в снежную пустыню. После этого проспект начинает как-то склоняться к северу, чтобы в итоге через сквер Влюбленных слиться с улицей Ленина. Путь здесь начинает ветвиться извивами Советской улицы, но общее направление все же ведет к кремлю, в который ведет узкий проход через боковую Рыбницкую башню Довмонтова города.

Самое интересное в том, что вы можете проделать весь этот путь и не увидеть ни одного псковского храма. Ну разве что в кустах Анастасиевского сквера вы можете разглядеть церковь Анастасии Римлянки с Полонища (XVI в.) и в следующих зарослях один из главных шедевров псковской архитектуры — церковь Василия на Горке (XV в.). А при этом прошли вы мимо приблизительно 20 шедевров древнерусской архитектуры XV–XVI веков. Никаких Михаила Архангела с Городца, Покрова на Торгу, Николы со Усохи, Георгия со Взвоза, Покрова и Рождества Богородицы от Пролома, Иоакима и Анны с Полонища, Преполовения Пятидесятницы и т. д.— вы не увидите. Равным образом вы не увидите и средневековых дворцов Пскова — палат Поганкиных, первых, вторых и четвертых палат Меншиковых, палат Постниковых, Гурьевых, Русиновых, дома Марины Мнишек, дома Печенко (Солодежню) и дома Ксендза. И не то что их нет, все есть, и многое отреставрировано. Но стоят эти памятники так, чтобы было трудно найти: их ниоткуда не видать, надо зайти во двор, перелезть через какой-то разваленный лабаз, форсировать лужу, вскарабкаться по скользкому косогору, а там уж в буйных кустах XV–XVI век.

В принципе, это особое и даже весьма завлекательное средовое чувство, отчасти напоминающее кладоискательство,— чувствуешь себя этаким Индианой Джонсом, когда рядом невероятные сокровища, и найти их — подвиг, но, в принципе, они все принадлежат только тебе, потому что остальным до них нет никакого дела. Для туриста квест — прекрасная форма освоения города, да и для молодого человека, думающего, кем бы стать в жизни, это вдохновляющая среда. Но со временем начинаешь недоумевать, а что же имел в виду человек, так спроектировавший город.

Этот город спроектировал Николай Баранов, ленинградский архитектор, создавший генплан в 1945 году, потом переделавший его в 1947-м и в 1950-м. В принципе, его замысел можно прочитать — это некое смешение Москвы и Петербурга. Все дело в площади Ленина, на которой было построено (уже в 1955 году) здание Пединститута и ДК Профсоюзов (1964). В нее должен был упираться Октябрьский проспект, и там должен был быть административный центр города. Площадь была развернута лицом к реке Великой, и здания на ней должны были располагаться «покоем» — центральным монументальным обкомом и двумя боковыми крыльями (одно из них — ДК Профсоюзов, второго нет), как Смольный институт. Исторический город должен был ограничиваться бульваром вдоль стены Окольного города — как Александровский сад в Москве. В общем, это даже не так уж плохо, имея в виду, что в центре города предполагалась застройка высотой 1–2 этажа. Все церкви и палаты торчали над домами, и древнерусский город читался. Тем не менее я бы сказал, что город нарисован так, будто никаких древнерусских памятников в нем нет. Баранов следовал логике екатерининского плана Пскова 1778 года, наметившего трассы основных улиц, а в нем излишне средневековая материя действительно была предметом стеснения, которую считалось уместным как-то спрятать.

Это кажется откровенной профессиональной ошибкой, но тут следует оценить специфику ситуации проектирования. Псков был освобожден от немцев 23 июля 1944 года, последним из крупных русских городов. Уходя, немецкая армия его уничтожила едва ли не начисто: из трех тысяч довоенных зданий было полностью снесено 1380, 435 — полуразрушены. И были полностью уничтожены вся промышленность, вся инженерная инфраструктура (вода, электричество, отопление, канализация), весь транспорт и все учреждения культуры, образования и медицины. Город отправили в каменный век, в нем осталось 143 жителя. Жителей нет, промышленности нет, транспорта нет, кто здесь будет жить и чем заниматься — непонятно. Вообще не знаю, как в такой ситуации проектировать город. Это катастрофические фантазии на пепелище.

Псков был не один такой. Послевоенная Академия архитектуры — 22 академика и 37 членкоров — это фабрика по производству таких фантазий. Роль архитектора — главного архитектора города — в этот момент просто колоссальная, потому что только он может сказать о будущем что-то определенное, все остальные — обком, плановики, энергетики, Минтяжпром и Минсредмаш — пока молчат, они ничего не знают. У архитекторов же одна задача: сделать город красивым. Очень красивым, гораздо лучше, чем был, потому что война закончилась победой. И надо сказать, этот, в общем-то, авантюрный период развития градостроительства оказался невероятно эффективным. До сих пор сталинские центры советских городов — это их лучшая часть, неудач практически нет, и даже думаешь, что, может быть, все необходимые сегодня для создания мастер-плана исследования антропологии, экономики, экологии, транспорта и т. д. — это от лукавого: доверьтесь интуиции архитектора — и все получится.

Николай Варфоломеевич Баранов в 1961 году стал зампредом Госстроя СССР и оставался в этой должности до 1983 года (хотя названия самого Госстроя менялись). Он был зампредом по архитектуре, то есть проектировал блочно-панельную Россию, к нему стекались проекты со всей страны, и именно он уничтожал в них любые признаки оригинальности. Он и был человеком, которому довелось уничтожить этих послевоенных гениев, унасекомить их до анонимного проектирования типового микрорайона, и, соответственно, в архитектурной среде он считается очень страшным человеком. Я бы сказал, однако, что хотя гениальным архитектором его не назовешь, тем не менее полной бездарностью он не был, скорее слишком прозорливо уничтожал даровитость других. И генплан Пскова он нарисовал неплохо, с той поправкой, что Пскова он не учитывал, рисовал идеальный классический город по мотивам из Петербурга и Москвы. Однако в Пскове на его пути встал другой, по-настоящему гениальный человек — Юрий Павлович Спегальский.

Это был самородок из псковских каменщиков. Дмитрий Лихачев, Михаил Каргер, Николай Воронин, Павел Раппопорт, цвет русской реставрации послевоенного и позднесоветского времени, отзывались о нем с большим почтением, если не с восторгом. Он был, несомненно, лучшим знатоком псковской архитектуры в послевоенный период, и во время войны в блокадном Ленинграде он начал создавать свою концепцию восстановления Пскова (еще не подозревая, какая катастрофа постигла город). Он придумал то, что сегодня стало азбукой работы в историческом городе: создание охранных заповедных зон вокруг памятника с регулированием плотности, высотности, стилистики — то есть того, что теперь называется «бассейном визуальных связей», а тогда просто «раскрытиями видов на памятники»,— и хотел выстроить план восстановления Пскова вокруг них. Если бы это произошло, это был бы другой город. Это был уровень работы с исторической городской материей, которого нам достичь не удалось, да и не удастся, поскольку материи не осталось.

Ну разумеется, Спегальского, вернувшегося в Псков после освобождения, в 1947 году, коллеги съели, обвинив в том, что он тянет город не в социалистическое завтра, а в темный XVII век. Ему пришлось вернуться в Ленинград и там спрятаться в институте археологии. Вернулся он в Псков только в 1968 году, и там его мгновенно довели до инфаркта (умер в январе 1969-го). Но до того, как его съели, он все-таки успел их покусать в ответ. Баранову пришлось пересмотреть генплан и включить в него большие охранные зоны. Та странная незастроенная местность с памятником двум капитанам, напоминающая пейзаж Арктики,— это как раз след компромисса со Спегальским, как и отсутствие левого крыла в композиции правительственных зданий на улице Ленина. Он, конечно, совсем не понимал, как работать в логике Спегальского,— он просто оставил большие незастроенные пятна и засадил их деревьями, получив вместо «главных мест» города прорехи в застройке. Но он хотя бы попытался воспринять эту логику, и может быть, потом что-то бы и понял. Но не успел. Псков — это редкий случай ошибки сталинского градостроительства, но ошибки, совершенной в исключительных обстоятельствах. В 1947 году Баранов был осужден по Ленинградскому делу и отправился проектировать в Туркмению и Узбекистан. И все партийное и советское руководство Пскова также было осуждено по Ленинградскому делу. Город остался с генпланом, нарисованным врагом народа, и без руководства, которое вообще понимало бы, что там нарисовано.

А не только архитекторы были озабочены тем, чтобы города были восстановлены и стали лучше и прекраснее, чем до войны. На самом деле партийные и хозяйственные деятели, транспортники и экономисты, энергетики и военные хотели того же, только под красотой они понимали что-то свое. Например, прекрасны дымящие трубы восстановленной из руин ТЭЦ, которая дает городу тепло и электричество назло фашистам. Великолепны новые цеха разоренного и уничтоженного завода «Металлист» — и вот он уже работает на радость псковичам. А давайте поднимем статус города, пусть он из райцентра станет столицей вновь образованной Псковской области и пусть население в нем увеличится в полтора раза по сравнению с довоенным уровнем. И пусть будут дома, достойные столицы: минимум четыре-пять этажей. А то, что по генплану и ТЭЦ выводится из центра, и завод «Металлист», и застройка в центре одно-двухэтажная,— так это же враги народа нарисовали. Ведь это же очевидно, что четырехэтажный дом в четыре раза лучше одноэтажного? Что же мы — в угоду вредителям сделаем плохо для трудящихся? Это кому надо?

Так город и развивался до конца 1960-х — его постоянно отчитывали в Москве за несоблюдение генплана, требовали как-то это все переработать и привести в соответствие, а он объявлял очередному главному архитектору выговор (иногда даже снимал с работы), а потом продолжал строиться в соответствии с народно-хозяйственными и военными нуждами и чихать хотел на всю эту архитектуру. Но к концу 1960-х беспокойство все ж таки наросло — это было что угодно, только не древнерусский город, древнерусского не было видно вовсе. И тут возникла гениальная идея возрождения Псковского кремля. С 1969 года и по сию пору он строится по проекту Алексея Хамцова.

Алексей Хамцов — тоже гений реставрации, но совершенно противоположного, чем Юрий Спегальский, свойства. Он был последователем Аполлинария Васнецова и опирался не на научное исследование памятника, а на чувство. Псковский кремль был разрушен не во время оккупации, а Петром Первым во время Северной войны, когда император, боясь наступления шведов на Псков, начал рушить стены и создавать из них (не слишком удачно) бастионы для пушек, а потом бросил это дело в связи с изменениями в течении кампании. К 1960-м годам 400 метров кремлевской стены было потеряно вовсе, остальная часть потеряна больше чем наполовину. Хамцов построил кремль заново. Часть стен — даже не на том месте, где они были, и все — в соответствии с художественной интуицией того, какими они могли бы быть. Всё, и Рыбницкая башня, и стены Довмонтова города, и всё остальное. На мой взгляд, получилось очень красиво. Виды башен Псковского кремля, гордо стоящих на скалистом берегу реки Великой,— самый популярный визуальный сувенир города, визитная карточка Пскова. Это так ярко и так романтично, что напоминает фэнтези-комикс. Под 1582 годом псковский летописец сообщает: «Того же лета изыдоша коркодили лютии зверии из реки и путь затвориша; людей много поядоша. И ужасошася людие и молиша бога по всей земли. И паки спряташася, а иних избиша». Мне кажется, для полноты картины следовало бы поставить у кремля памятник псковичу, рубящему крокодила, тогда бы кремль Хамцова приобрел адекватный самому себе вид. И кто теперь скажет, что в Пскове не уделяют достаточного внимания древнерусскому наследию? Да миллиарды потрачены, чтобы возвести это древнерусское чудо.

Как будто здесь ошибки нескольких людей. Но город — это цивилизация, она от одного человека мало зависит, а складывается из многих воль. Причем каждый хочет чего-то хорошего: один — поставить в городе Смольный, другой — сохранить великие памятники, третий — запустить заводы, четвертый — сделать столицу, пятый — построить такой кремль, чтобы дух захватывало,— и ни у кого не получается, вернее, получается не то, что хочется. Но в итоге возникает некоторое стремление что-то все-таки сделать. Куда-то уйти. На площади Ленина стрела Октябрьского проспекта резко поворачивает на запад и следует к Ольгинскому мосту через реку Великую, и кажется, вся энергия города устремляется туда. Туда, на запад, по рижской трассе, оставляя позади исторические катастрофы и ошибки. Там Изборск, центр нашего духовного возрождения. Когда-то давным-давно, когда только что распался СССР, я в качестве археолога обследовал населенные пункты Пыталовского района — это километров 60 от Пскова, уже прямо на границе с НАТО. Ну а там какие населенные пункты — деревни в болотах. Окна заколочены доской крест-накрест, на доске написано: «Ушел на эстонца».

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram