В отечественный прокат выходит «Партенопа» Паоло Соррентино

Под занавес года на экраны выходит «Партенопа» — самая противоречивая и беззащитная киноработа Паоло Соррентино. Пытаясь нейтрализовать вуайеристский «мужской взгляд», рассматривает ее Андрей Плахов.

Некогда, еще в 2003 году, я включил в программу фестиваля «Дух огня» в Ханты-Мансийске дебютный фильм Паоло Соррентино «Лишний человек» и с тех пор слежу за метаморфозами ныне прославленного режиссера особенно внимательно. Успешных метаморфоз было уже несколько: и политически ангажированный «Изумительный», и постфеллиниевская «Великая красота», увенчанная «Оскаром», и вдохнувший энергию в сериальную индустрию «Молодой папа». Были и осечки: например, «Где бы ты ни был» — с Шоном Пенном в образе вышедшей в тираж рок-звезды. Полууспехом стала «Молодость» (2015): уже тогда в адрес 45-летнего режиссера звучали упреки в «старческом вуайеризме».

В 2021-м Соррентино угодил большинству, сменив съемочную площадку с Рима на родной Неаполь и выпустив полуавтобиографическую «Руку бога». На мой взгляд, однако, именно в том фильме ностальгический образ Неаполя времен детства режиссера получился довольно грубой карикатурой на неореализм. «Партенопа» — второй заход в ту же неаполитанскую воду — встречена с гораздо меньшим энтузиазмом. На картину посыпались насмешки с дежурной мантрой: все тот же вуайеризм, объективация, male gaze и кризис среднего возраста. Причина наскоков проста: впервые в центре у Соррентино не мужчина, а женщина, причем молодая и прекрасная. Режиссер «бесстыдно» любуется ею; не извиняет его даже то, что делает он это женскими глазами оператора Дарьи д’Антонио, виртуозно снявшей и «Руку бога».

Между тем главная героиня не столько реальная женщина, сколько античная богиня, сказочное существо. Или его инкарнация. Современная Партенопа родилась в 1950 году, и ее назвали в честь легендарной сирены, с которой в мифах связывалось укрощение Везувия и основание Неаполя. Она становится живым символом и воплощением этого безумного города, его поистине великой красоты, часто скрытой под трущобной грязью. Впрочем, от грязи героиня далека: детство проводит в барочном дворце, ее крестный отец, бывший мэр Неаполя, дарит ей колыбельку в форме кареты из Версаля, и в дальнейшем она пусть не роскошествует, но от чрезмерной бедности не страдает.

Играет Партенопу модельная красавица Челесте Далла Порта: рискованный эксперимент по скрещиванию мифологии с гламуром. Мало того, красота здесь спарена с интеллектом, причем незаурядным: Партенопа изучает антропологию, она пишет диссертацию о чуде святого Януария, потрясая ученых мужей одновременно знаниями и сексапилом. Легко ориентируется не только в сочинениях Леви-Стросса, но и, например, в философии неомарксизма. И вдобавок Партенопа — тонкий ценитель литературы; наступает момент, когда судьба сводит ее на Капри с любимым писателем Джоном Чивером (Гэри Олдман), в быту — вечно плачущим алкоголиком, и она к этой встрече готова.

Соррентино в своей ядовито-хулиганской манере (правда, приглушив ноту юмора) смешивает сакральное и профанное, умозрительное и плотское, божественные чудеса и просто народную вульгарность. Всего этого слишком много, и в этой мешанине тонут слабо намеченные сюжетные линии: не совсем родственные отношения героини с братом Раймондо и его другом Сандрино, с другими многочисленными мужчинами, жаждущими обладать ею, вплоть до похотливого епископа, история великой неаполитанской актрисы, ненавидящей родной город, и другая — местных Ромео и Джульетты из противоборствующих кланов. Фильм движется, словно набор безумно красивых слайдов. Даже когда Партенопа совершает прогулку по неаполитанским трущобам или оказывается причастна к жизни каморры, камера продолжает плавно скользить по пейзажу Неаполя и окрестностей, откровенно — разумеется, бесстыже — любуясь им.

Так проходят годы, не годы — десятилетия. Начавшись на пике прошлого века, фильм пролетает через 1970-е и 1980-е, чтобы завершиться уже в наши дни. В образе постаревшей героини мы видим не без тонкой иронии играющую ее Стефанию Сандрелли, одну из последних див итальянского кино. Она — настоящая Партенопа классической эпохи — слыла символом ее наивного эротизма в фильмах Джерми и Бертолуччи. Тогда понятие male gaze не было элементом того, что ныне выдается за философию. Сегодня Партенопа, будь она на заре академической карьеры, наверняка взяла бы актуальную терминологию на вооружение.

Андрей Плахов