Где в Москве и Петербурге богатые и бедные искали себе редкое и нужное

Новогодние праздники отшумели, а значит, настало время использовать удачные подарки — и пристраивать неудачные. Сегодня, во времена виртуальной реальности, для этого есть сайты и чаты. Они решают множество задач: помогают найти нового владельца для невостребованной пепельницы и нелюбимого дивана, а еще обнаружить редкую книгу или пополнить коллекцию фарфора. Наши предки 200 и 100 лет назад не имели роскоши виртуального общения, но успешно заменяли его реальным — на толкучих рынках. Их ассортимент изучила для «Ъ» Мария Башмакова.

«Князь Юсупов очень любил старые бронзы, мраморы и всякие дорогие вещи; он в свое время собирал их такое количество, что другого такого богатого собрания редких античных вещей трудно было найти в России: по его милости разбогатели в Москве менялы и старьевщики Шухов, Лухманов и Волков»,— не без восхищения сообщает читателю публицист Михаил Пыляев в книге «Старая Москва». Екатерининский вельможа был человеком не только богатым, но и образованным, потому мог себе позволить столь затратную страсть, как коллекционирование предметов искусства.

Москва — город трех толкучек

Игорь Нарский, доктор исторических наук, профессор Пермского государственного университета, соавтор книги «Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок», дополняет: покупатели, интересовавшиеся XVIII веком, особенно Петровской эпохой, ехали в Петербург, а те, кого привлекала московская старина XVII века и ранее, отправлялись на толкучки в Москву.

«В Москве до революции функционировало три больших рынка, которые сегодня принято именовать блошиными. Это Смоленский (самый старый), Сухаревский и собственно Толкучий, название которого стало нарицательным,— рассказывает Виктор Алексеев, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.— Смоленский и Сухаревский возникли в районе, прилегающем к бывшим воротным заставам Земляного города, а Толкучий — вдоль участка Китайгородской стены. Смоленский занимал часть современного Садового кольца от Арбата до Проточного переулка».

Колоритный Толкучий рынок, или просто Толкучка, Толчок, тянулся вдоль внутренней части стены Китай-города, занимая всю Старую площадь между Ильинкой и Никольской улицей и отчасти Новую — между Ильинкой и Варваркой. На Толкучке торговые точки были устроены в «печурках», то есть под арками Китайгородской стены, в самого разного рода и размера деревянных лавчонках, реже имелись каменные лавки.

Сухаревский рынок располагался у Сухаревской площади и Странноприимного дома. После войны 1812 года, как только в Москву стали возвращаться жители и разыскивать имущество из разграбленных в их отсутствие домов, генерал-губернатор Федор Ростопчин издал приказ, в котором объявил, что «все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном том месте, а именно на площади против Сухаревской башни». Купить там было можно практически все.

Владимир Гиляровский в книге «Москва и москвичи» описывает Сухаревку без прикрас: «Сюда в старину москвичи ходили разыскивать украденные у них вещи, и не безуспешно, потому что исстари Сухаревка была местом сбыта краденого». Он же рассказывает, что на толкучке обнаружилась даже украденная в Кремле пушка.

Купец Иван Слонов, оставивший мемуары о торговой жизни Москвы XIX века, вспоминал: «Как известно, вскоре после отмены крепостного права начался развал и обеднение дворянских гнезд; в то время на Сухаревку попадало множество старинных драгоценных вещей, продававшихся за бесценок. Туда приносили продавать стильную мебель, люстры, статуи, севрский фарфор, гобелены, ковры, редкие книги, картины знаменитых художников и пр.; эти вещи продавали буквально за гроши. Поэтому многие антикварии и коллекционеры... приобретали на Сухаревке за баснословно низкие цены множество шедевров, оцениваемых теперь знатоками в сотни тысяч рублей. Бывали случаи, когда сухаревские букинисты покупали за две, три сотни целые дворянские библиотеки и на другой же день продавали их за 8–10 тысяч рублей».

«Особенностью Сухаревки было то, что здесь имелся особый участок с букинистическими и антикварными палатками,— говорит Виктор Алексеев.— Букинисты и антиквары (последних на местном сленге звали старьевщиками) были своего рода аристократической частью Сухаревки. Здесь не было той давки, что на Толкучке. Здесь и публика была чище: коллекционеры и собиратели библиотек, главным образом из именитого купечества. Библиофилы захаживали на Сухаревку по воскресеньям. За древностями охотились любители старины, которые оставили богатые коллекции».

На Сухаревке можно было приобрести картину малоизвестного старого русского художника, допетровскую церковную утварь, приличную гравюру, интересный образец оружия или фарфора, действительно ценную книгу или рукопись.

Поэтому на Сухаревке постоянно паслись известные московские собиратели и любители древностей. Среди них были: купец Алексей Бахрушин, создатель Театрального музея; богатый чаеторговец Сергей Перлов; совладелец текстильных производств Петр Щукин. Основной торг здесь происходил в воскресенье.

Критик Сергей Маковский тепло вспоминал своего деда Егора Ивановича, называя его «энтузиастом искусства», потому что тот «ходил на Толкучку в поисках редких гравюр, копировал "маленьких голландцев"». Младший сын Владимир стал известным живописцем. На протяжении 1870-х он работал над эскизами к картине «Толкучий рынок в Москве» — одной из самых больших в его наследии. Художник изобразил городскую толпу на рынке, который, по выражению писателя Гиляровского, в 1880-е «был еще в полном блеске своего безобразия». Истории многочисленных безвестных жертв барахолки, которым втюхивали лохмотья, типичны. Порой урон клиента бывал не только обидным, но и курьезным. Историк Вера Бокова в книге «Повседневная жизнь Москвы в XIX веке» рассказывает о конфузе, произошедшем с будущим коллекционером Михаилом Морозовым, который начал свое собирательство «из-под Сухаревочки», где приобретал картины «европейских мастеров», пока однажды не стер пыль с очередного шедевра, а с ней и «подпись автора». После срама с липовыми Рафаэлями Морозов переключился на современников — и не прогадал.

Санкт-Петербург: от Апраксина до Александра

В Петербурге толкучий рынок до 1782 года существовал на территории Морского рынка. Там на скамьях, столах, рогожах, постеленных прямо на земле, и вразноску торговали любыми товарами. После его закрытия по указу Екатерины II лавочники перешли на другие рынки города, а уличные торговцы стали появляться в Апраксином дворе. К началу XIX века на участке Апраксина вдоль Садовой улицы стояло уже три торговых здания. А указом от 15 июля 1802 года на внутридворовой территории разрешен «толкучий рынок» «и полиция обязана иметь на нем такой же надзор, как и на других местах, где разрешена торговля».

Цели зайти на толкучку у посетителей были разные: бедняков гнала нужда сбыть последнюю рубаху или купить подержанную, кто-то топтался в рядах из любопытства или с лихими целями — обобрать зазевавшегося простофилю, публика побогаче появлялась на развалах, томимая страстью коллекционера.

21 декабря 1848 года 20-летний Николай Чернышевский, студент историко-филологического отделения философского факультета Петербургского университета, писал в дневнике: «…купил на толкучке шахматы, которые могут заменить и шашки, за 50 к. сер., но теперь пересчитал, и недостает красной пешки, белого коня и вместо белой пушки красная». Потеряв ключ от квартиры, Чернышевский подумал о толкучке, куда можно принести замок и к нему «приискать ключ». Там же он покупал себе одежду, поняв, что товары в лавках Гостиного двора слишком дороги: «Пошел все-таки в толкучку посмотреть воротник и там купил за 2 р. 50 к., это недорого. Воротник, конечно, скверный, но ничего, все-таки енот, и различия с хорошим не так много в качестве, как в цене».

Если Чернышевского к старьевщикам гнала нужда, то Николай Лесков, пусть и не был обеспеченным человеком, посещал толкучки с иными резонами. Литератор Василий Авсеенко несколько раз ходил с Лесковым по Апраксину двору и вспоминал: «Бродить по толкучке, отыскивая разное старье, было любимейшим развлечением Лескова. Там, среди старьевщиков, у него были друзья, с которыми он по целым часам рылся в разном хламе или, забравшись в заднюю каморку, пил чай и поражал словоохотливых торговцев удивительными словечками, вычитанными из редкостного, но едва ли для чего-нибудь нужного издания... Всякая старинная вещица приводила его в безграничный восторг, независимо от ее археологического значения… Больше всего занимали Лескова произведения старинного искусства. "Ведь это Боровиковский!" — восклицал он, отыскав в хламе какой-нибудь почерневший холст… И он принимался торговать находку, и торговал долго, до тех пор пока не высылали ему из "Русского вестника" значительную сумму денег. Тогда он покупал Боровиковского и приобщал его к своей картинной галерее».

Бродячий торговец книгами, мемуарист Николай Свешников вспоминал: «В Апраксином рынке в старину, как рассказывают, торговля книгами производилась только на развалке и с рук… Там существовала даже особая книжная линия. Эта линия, как и большинство прочих торговых линий Апраксина рынка, состояла из небольших деревянных лавок, построенных не корпусами, а каждая особо, но тесно сплоченных между собою. У каждой из лавок снаружи понаделаны были прилавки и столы, на которых торговцы выкладывали кипы разных старых и новых книг и журналов, а также раскладывали поодиночке дешевые, преимущественно московские издания с заманчивыми названиями и с обложками, украшенными картинками трагического содержания». До пожара 1862 года в Апраксином было около 20 букинистов. Вот и студент Николай Чернышевский искал на толкучке книги, например сочинения Петра Вяземского о Фонвизине.

Поэт, путешественник Теофиль Готье, посетив в 1858-м Санкт-Петербург, рассказывал: «У каждого города есть свое тайное, удаленное от центра место, где собирается всякий сброд. Вы можете его и не увидеть, так как, даже долго пробыв в городе, вы по привычке прогуливаетесь в сети одних и тех же аристократических улиц. Место, о котором я говорю,— это свалка мусора, куда свозят омерзительные, неузнаваемые, неприглядные остатки прежней роскоши, еще пригодные для потребителей пятой или шестой руки… В Париже это Тампль, в Мадриде — Рестро, в Константинополе — Блошиный рынок, в Санкт-Петербурге — Щукин двор». Готье писал, что в хаосе толкучки можно найти все.

В середине мая 1862 года Петербург охватили пожары. Вспыхивая в разных концах города, пожары шли больше двух недель, уничтожив несколько тысяч лавок Апраксина двора: сгорели Толкучий рынок, Щукин двор, Министерство внутренних дел, лесные дворы на правой стороне Фонтанки, Щербаков и Чернышев переулки.

В 1867 году в Петербурге император Александр II торжественно открыл новый рынок между Садовой и Фонтанкой, Вознесенским проспектом и Малковым переулком (ныне переулок Бойцова), названный в его честь. Рынок вскоре стал самым большим и оживленным в городе. Сюда же перекочевала и толкучка. Каждое воскресенье там собирались тряпичники и старьевщики со всего Петербурга.

Автор физиологических очерков «Брюхо Петербурга» Анатолий Бахтиаров писал в конце XIX столетия, что бедняк, войдя на Толкучий рынок, мог одеться там с ног до головы за 5 рублей, причем вся экипировка, кроме сапог, будет новая.

Дмитрий Засосов и Владимир Пызин в книге «Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX–XX веков; записки очевидцев» сообщают: «Петербург того времени нельзя себе представить без Александровского рынка. Он занимал неправильный четырехугольник: Садовая — Вознесенский проспект, Фонтанка — Малков переулок. Теперь все здания этого рынка снесены и участок застроен новыми домами. Это был замечательный, единственный в своем роде торговый конгломерат — сотни разнообразных магазинов, лавчонок, ларьков и открытых площадок». Чего нельзя было найти ни в одном магазине Петербурга, отыскивалось на Александровском рынке.

Художник Мстислав Добужинский, вспоминая о службе в канцелярии министра путей сообщения на Фонтанке, 117, куда поступил в 1902-м, упомянул и толкучку Александровского рынка, назвав Петербург «золотым дном» редкостей: «В нашем Отделе по отчуждению имуществ во главе юрисконсульской части стоял Деларов, известный в Петербурге коллекционер и большой знаток искусства. (Этого сангвиника с бородой а-ля Тинторетто можно было часто встретить на соседнем с министерством Александровском рынке-толкучке, как и длинного с моноклем старика — барона Врангеля-отца, копающихся в старом хламе в поисках "жемчужин", которые там действительно можно было находить.)». Одним из таких удачливых коллекционеров, охотящихся за редкостями на Александровском рынке, был живописец, мирискусник Осип Браз, интересовавшийся малыми голландцами и нидерландским примитивом. «Рерих и Браз, например, не выезжая из Петербурга, собрали замечательные коллекции старых фламандцев и бронз эпохи Ренессанса, выискивая их у петербургских старьевщиков. Александровский рынок притягивал и меня. Было соблазнительно, идя со службы, заходить в его галереи, где за гроши можно было покупать разные курьезы и "скурильности", вышивки, гравюры, фарфор и старинную мебель»,— рассказывал Добужинский.

Часто здесь встречали невысокого, сухощавого человека со смуглым лицом, внимательно рассматривающего старинные монеты. Это был городской голова Санкт-Петербурга граф Иван Толстой, любитель-нумизмат.

Книготорговец Петр Мартынов в книге мемуаров «Полвека в мире книг» писал: «В первой четверти XX века Александровский рынок уже изобиловал книжными магазинами, лавочками и лоткам букинистов и был хорошо известен всем петербургским книголюбам. Шли сюда разыскивать и недавно вышедшую книгу, распроданную в больших магазинах, с уверенностью, что ее здесь найдут. На этом рынке можно было встретить многих книголюбов — от ученика средней школы до маститого ученого». Посещали лавочки букинистов Александровского рынка артельщики — сборщики книг по заказам крупных книготорговых фирм Петербурга: Маврикия Вольфа, Ивана Сытина, Алексея Суворина, который и сам был страстным библиофилом и часто рылся здесь в грудах старых книг.

Под магазинами, выходившими на Вознесенский проспект, были подвалы, в которых торговали известные петербургские букинисты. Никаких вывесок, даже окон на улицу не было, у входа в подвал лежала связка старых книг — символ их товара. Покупатель спускался вниз по узкой каменной лесенке и там мог найти редчайшие издания по любым вопросам.

Букинист Федор Шилов в «Записках старого книжника» рассказал о спасении архива братьев Булгаковых. «Они были почтдиректорами, один московским, другой петербургским, и славились как перлюстраторы», то есть не гнушались читать чужие письма, вплоть до императорских, да еще в личной переписке делиться прочитанным. Многие документы они просто копировали. В архиве было очень много подлинных писем Аракчеева, Волконского. И эти ценнейшие документы чуть не погибли. «В Петербурге жила 96-летняя старушка фрейлина Булгакова. Она принялась за уничтожение ненужных ей писем и стала их выбрасывать. Тряпичники случайно подобрали этот архив и сложили на своей бирже, в огромном сарае на Петроградской стороне <…>, а мои поставщики, которых я в свое время проинструктировал, принесли мне однажды около двух пудов исписанной бумаги»,— описывал эту историю Шилов. Он купил 100-листовую тетрадь, в которой было примерно 200 перлюстрированных писем, в том числе Александра I Кутузову, за 150 рублей.

Королева пыльного хлама

Брайна Мильман в 1900-х была известной торговкой предметами искусства, ее антикварный магазин находился на Вознесенском проспекте в доме 53. Тетка Александра Блока Мария Бекетова вспоминала: «В артистическом мире славилась в то время некая Брайна Мильман, торговка из Александровского рынка. У нее купила Люб‹овь› Дм‹итриевна› стулья красного дерева и книжный шкаф с бронзовым амуром».

Этот амур, как предположила Бекетова, напомнил Любови Дмитриевне «голого мальчика», прицепившегося к «резной старинной дверце», из цикла «Снежная маска».

Александр Бенуа писал о госпоже Мильман как о «одной из самых характерных фигур Александровского рынка»: «Нельзя сказать, чтобы товар у Брайны был особенно изысканным; кто желал обзавестись чем-либо более роскошным и редкостным, тот шел к Ерыкалову, к Линевичу, к Кузнецову, все эти антикварные магнаты имели свои склады в Апраксиной или Щукином рынке. Зато для людей со скромными средствами, но которые все же желали жить не среди новой банальщины, а среди приятных, овеянных поэзией старинности вещей, для тех лавка Брайны была неисчерпаемой, непрестанно пополнявшейся сокровищницей. К этому буржуазному пассеизму, начинавшему тогда входить в моду, примешивался и известный литературный сентиментализм. Приятно было видеть себя и своих близких в обстановках, похожих на те, в которых жили и любили герои Пушкина, Гоголя или Гете, Альфреда де Виньи, а то и просто наши собственные бабушки и дедушки».

В книге воспоминаний Анатолия Шайкевича «Мост Вздохов через Неву» госпоже Мильман посвящена целая глава, в которой автор не без юмора описал торговую деятельность старьевщицы: «Лавка ее помещалась на Вознесенском проспекте против Александровского рынка. Собственно говоря, название лавки мало подходило к изобилующей закоулками и архитектурного ритма лишенной квартире, в которой совсем некстати были прорублены неизвестно куда ведущие коридоры, а из двух откуда-то вырастающих лестниц одна взвивалась на чердак, другая же проваливалась в мрачный подвал. Несколько светлых комнатушек сверху донизу были завалены фарфором и фаянсом, медными жбанами, веерами, кружевными зонтиками, олеографиями, разрозненными хромыми креслами и молью траченными чучелами попугаев и сов. Сама хозяйка всегда восседала среди этого пыльного хлама в мягком покойном кресле <...> Вообще же она понятия не имела о том, что у нее нагромождено в погребах и на чердаке, откуда и когда все это явилось, сколько за это было уплачено и какую реальную цену оно представляло...»

«Остатки человеческих вкусов»

1 января 1917 года Вера Артуровна Судейкина, вторая жена художника Сергея Судейкина, записала в дневнике: «…под новый год в половине седьмого Сережа прибежал домой и сообщил, что видел на Александровском рынке изумительную икону Рождества Христова и очаровательного Амура итальянской живописи, которых необходимо было тотчас же купить. Мы отправились, но задержались еще дома, и несмотря на то что почти бежали по улице, мы опоздали: лавка была уже закрыта». Судейкины смогли приобрести полюбившиеся вещи на следующий день, поторговавшись с четверть часа. Там же, на Александровском рынке, «купили еще семь китайских похабных акварелей» — перепродать. В начале февраля Вера признается: «Наше увлечение Александровским рынком достигает (на этой неделе) своей высшей точки. Днем Сережа работает, но, как только наступают сумерки, мы спешим на рынок. Это (наши) самые счастливые минуты».

Угрызения совести за бесконечные траты Сергей Судейкин гасил объяснениями, говоря «о спасенных картинах», о благородстве сохранять художественные ценности, так как «старая вещь, отвечая на любовь к ней, говорит об истории человека».

Вера Судейкина описывает ряды старьевщиков любовно и пылко — как пещеру Али-Бабы. Она и репортер, и философ, и опытная охотница за редкостями, которые нужно уметь искать: «Мы идем по галереям мимо лавок мехов, ковров, фарфора, парчи, икон, картин, заходя то в одну, то в другую. Беспорядочные остатки человеческих вкусов смешиваются в одну массу хитро обдуманного эффекта случайности. В этой беспорядочной случайности наблюдатель находит массу подробностей о жизни только что прошедших годов, о романтизме, о нелепости, уютности наших отцов и дедов. Голова кружится от того, что видишь: литографии с первыми появившимися поездами, туристами-англичанами, велосипедистками и лодочками десятых годов; первые фотографии, дагерротипы, стереоскопы, старая заводная шарманка с пыльным валом, играющим «Трубадура» и «Красный сарафан», нелепые пепельницы и зажигательницы министерского стиля, чучела попугаев, веер, маскарадный костюм, эротические карточки, гуттаперчевые принадлежности для туалета, заржавленные тазы, разорванные меха, душные ковры и вдруг настоящая икона строгановского письма с обгоревшим от лампадки ликом и в венчике с застрявшими в нем зернами овса. А эталаж с кольцами, камеями и геммами, тут и настоящие миниатюры, попорченные и слегка смытые, тут и настоящая подделка в ампирной бронзовой рамке. Кольца петровские, екатерининские с печатью и модерн в форме лилии, серьги с гроздьями жемчужин, брошки с видом Baden-Baden, закрашенные гравюрки под миниатюру, масса пестрых камешков и так далее…»

Поход на рынок для супругов Судейкиных — важный семейный ритуал по одомашниванию новых старых вещей. И связан с детской радостью, рождественским настроением и теплом, ведь «дома топится камин, горит лампа над большим столом в мастерской и лежат на столе купленные вещи».

А подарки и ныне там

После новогоднего ажиотажа россияне активно выставляют на продажу подарки, которые не пришлись им по вкусу. Так, на 9 января на платформе «Авито» было размещено около 40 тыс. объявлений с формулировкой «подарили на Новый год». Среди самых популярных категорий для перепродажи — косметика, парфюмерия, украшения и электроника. В этом году россияне на 35% чаще перепродавали подарки по сравнению с прошлым годом. При этом объемы непригодившейся косметики выросли на 40%, особенно много в общем объеме средств для волос. На 42% чаще искали владельцев для непригодившихся украшений, часов, на 67% — бижутерии. Электронику в январе нынешнего года россияне перепродавали чаще на 11%, уточнили маркетологи сервиса «Авито».