Эстет на баррикадах

В Музее политической истории Петербурга — "Три дня в августе 1991-го" Александра Китаева. Неожиданное преображение фотографа-эстета в репортера наблюдала АННА МАТВЕЕВА.

       Чем отличается революция от рутинных политических интриг? Тем, что политические интриги вроде распиловки госбюджета или возни вокруг руля интересны узкому кругу участников, в то время как все непричастное к власти население, то есть собственно народ, продолжает копать огороды и смотреть сериалы. А когда революция — тогда любой оказывается каким-то боком вовлечен и причастен, чаще всего совершенно того не желая. Я это к тому, что найти человека, более далекого от политики, чем Александр Китаев, очень сложно. Китаев — признанный мастер медитативной фотографии, дымок, фонарей, невских туманов, игры света и, в общем, аскетичной петербургской романтики. Фотографию он воспринимает исключительно как высокое искусство, себя — как художника и поэта. Поэтому если он взял камеру и пошел снимать уличный митинг — значит, действительно приперло так, что дальше некуда.
       19 августа 1991 года случилось именно такое "приперло". Это была его первая революция и первое восстание. На улицах стояло оцепление, ждали танков (впервые после 1945 года, в мирных городах), никто не понимал, что происходит, было страшно и совершенно невыносимо сидеть дома. Китаев с камерой вышел на улицу и пошел снимать, не очень даже понимая, что именно он ищет и что попадет в его кадр. Сам он писал потом в дневнике: "...Поразмышляв, где люди могут встретиться, чтобы выразить свое несогласие, решил идти на площадь к Ленсовету. В том, что такие люди найдутся, я не сомневался. Уж в такие мрачные времена на митинги ходили, а теперь-то, подышав несколько лет почти свободой... Я не ошибся — у подъезда Ленсовета стояло человек сто с российским флагом. Я был, конечно, с фотоаппаратом. Сделал несколько снимков издали, а когда вошел в ряды митингующих, фотоаппарат спрятал — ведь приказом военного коменданта митинги запрещены. Спрятал потому, что боялся. Боялся, что милиционеры отнимут и засветят пленку, а мне хотелось сохранить отснятое. Боялся снимать митингующих вопреки запрету людей, потому что по моим кадрам их потом смогут отыскать и казнить. В общем, страх перед репрессивным государством зашит в наши гены, мы спинным мозгом чувствуем — знаем! — как могут развиваться события..."
       В серии "Три дня в августе 1991-го" 50 фотографий, к которым Китаев добавил подписи-свидетельства. До сегодняшнего дня фотограф их не выставлял и не публиковал. В них, понятное дело, нет ничего китаевского — ни парадоксальных ракурсов, ни эстетского освещения, ни прочих художественных изысков. Это прямой и довольно бесхитростный репортаж. Вот утопающая в зелени старых деревьев Большая Морская улица в центре города, вся из классицистических дворцов и особняков. Улица перегорожена лежащим на боку строительным вагоном-бытовкой, на фоне вздыбленного днища которого стоит одинокий милиционер. Вот на Дворцовой площади люди с флагами обступили Александровскую колонну, кто-то уже забрался на ее цоколь. Вот крупным планом — десяток хмурых людей, вытянув шеи, склоняются к портативному радиоприемнику. Китаев снимал на улицах все три дня, которые шел путч, и его 50 снимков — это документы не только событий, но и эмоций. На них и первый ужас, и недоумение, и решимость, и облегчение в финале, и ощущение, что прямо сейчас над головами всех, кто попал в кадр, со скрипом поворачивается колесо истории, и понимание, что это колесо запросто может, опять же прямо сейчас, всех собравшихся раздавить. Художник в Китаеве на эти три дня умер, остался только свидетель истории.
       Истории, заметим, оказавшейся впоследствии ненужной. Сегодня даже те, кто сам выходил в 1991-м на улицы и стал героем какого-нибудь китаевского кадра, с трудом вспоминают, что это за август такой и что за годовщина. Дети, рожденные в дни путча, только что стали студентами и не очень-то помнят даты из учебника новейшей истории. Страна прописала сама себе заказ на аполитичность, упоенно стерла историческую память и отправилась копать огороды, брать кредиты и летать в Турцию и Египет, политика стала коммерческим предприятием узкого круга лиц, и случись что с этими лицами — вряд ли толпы ринутся за них на улицу. Выставка открылась в почти пустом зале. Музей политической истории посещает пара сотен человек в месяц.