По устойчивой традиции в сезон отпусков российские политики занимаются двумя делами: выдвигают новые политические проекты и усиленно агитацией в среде трудящихся. В принципе оба занятия вполне совместимы, но летний сезон 1994 года внес в отпускные дела некоторую специфику. Одни и те же политики в качестве очередного проекта предлагают (на время или навсегда) отсрочить выборы и одновременно они же занимаются живой демагогией откровенно предвыборного характера. Двуединая логика "выборов не будет, потому голосуйте за нас" своей парадоксальностью обязана прежде всего воцарившемуся сегодня духу общественного согласия.
Идея отсрочки выборов приобретает новых приверженцев. Председатель Госдумы Иван Рыбкин, доселе осуждавший проект коллеги-сенатора Владимира Шумейко, теперь считает отсрочку в принципе вполне допустимой и рассуждает уже о конкретных технических деталях таковой. Принципиальный Сергей Шахрай по-прежнему считает отсрочку недопустимой, но указывает, что в реализации проекта заинтересованы "внушительные силы" — прежде всего региональные лидеры. Президентская администрация продолжает, подобно бабушке, говорить надвое, однако, если два угла властного треугольника (Федеральное собрание и удельные князья) все более твердо говорят "да" продлению полномочий, третий угол (президентские структуры), вероятно, будет склоняться к тому же.
С этой тенденцией конкурирует другая. Политические партии окончательно признали правильность тезиса "партия есть механизм для победы на выборах" и предаются лихорадочному совершенствованию и даже практическому использованию механизма — так, как будто выборы намечены на завтра. ЛДПР уже десантировалась на Дальнем Востоке и ведет бешеную агитацию, а затем либерально-демократический Narrenschiff должен сплавляться вниз по матушке по Волге. "Выбор России" объявляет о весьма масштабных планах покупки СМИ ("Известия", "Комсомольская правда", "АиФ", собственный телеканал) — если такие затраты делаются не под скорые выборы, то под что еще? Аграрии объявляют о намерении домогаться верховной власти и похваляются тем, что в качестве первого шага подружились с рядом духовных особ (патриархом, муфтием, буддийским жрецом).
Пока что в вышеописанной картине нет ничего удивительного. Одни (спикеры, удельные князья, несколько колеблющаяся президентская администрация) намерены имеющуюся у них власть елико возможно дольше удерживать, и выборы им ни к чему. Другие, менее допущенные до власти, намерены прийти к ней посредством скорой победы на выборах. Если бы первая и вторая группы политиков находились в состоянии дополнительного распределения, т. е. выборов домогались бы те и только те, кто не у власти, а отсрочки выборов — те и только те, кто у власти, картина была бы совершенно естественной. Незадача в том, что те, кто у власти, тоже ведут себя так, будто выборы намечены на завтра. Президент Ельцин, оправившись от простуды, с юношеской энергией взялся за агиткампанию. Он разразился обширным интервью, в котором — по всем канонам предвыборных кампаний — обещал всем все: и низкую инфляцию, и полную занятость, и структурную перестройку, и поддержку ВПК, и поощрение инициативных людей, и поддержку безынициативных за счет инициативных, и усиление державности (как говаривал Петр I, "а потом мы можем повернуться к Европе задницей") и вхождение в Европу — причем благообразное и никак не задницей. Затем последовала очередная акция в виде посещения выставки Микеланджело наших дней Ильи Глазунова и делания патриотических заявлений на фоне патриотических холстин. Далее — поездка в Красноярск с раздачей обещаний ВПК, а впереди — анонсированная пресс-секретарем Костиковым пароходная поездка по какой-то русской реке "в духе национальных традиций". Попутно в посещении выставок, раздаче популистских обещаний и усиленной игре на публику с Ельциным соревнуется сам инициатор продления полномочий — Владимир Шумейко.
Налицо парадокс. Популизм — штука дорогостоящая и зачастую вредная, однако он — неизбежный атрибут избирательной кампании. Тот, кто желает иметь представительную демократию, вынужден мириться с издержками популизма. Если же представительную демократию решено несколько прижать (а Шумейко и — с рядом оговорок — президентские помощники намерены это сделать), то с какой радости нести вышеописанные издержки? Весь резон отсрочки полномочий в том, что в принципе имеет право на существование и примерно такая точка зрения: "Демократия — это очень хорошо, однако в условиях нестабильности избирательная гонка с неизбежно присущим ей популизмом парализует власть, усугубляет нестабильность, в конечном счете губит демократию, а потому, скрепя сердце и понимая всю порочность такого шага, необходимо пойти на это, чтобы избежать худшего". Единственный смысл отсрочки — получение возможности проводить непопулярную политику и в течение некоторого времени не оглядываться на крики демагогов. Тем временем ведут себя так, будто они заинтересованы не в отсутствии демагогии, а в установлении монополии на демагогию. В условиях нормального конституционного порядка демагоги конкурируют, Ельцин и Шумейко пугают граждан опасностью предвыборной демагогии, но демонстрируют живую готовность заниматься демагогией самолично и безотносительно к выборам.
Вряд ли нужно видеть в том особенно утонченный макиавеллизм — не только вождей, но и их аналитических советников можно сравнивать с флорентийцем разве что в видах цинического издевательства. Причина парадокса скорее в том, что воцарившееся ныне общественное согласие по своей природе более всего напоминает гонку вооружений — со всем неизбежно присущим ей лицемерием. Строго говоря — и тут г-н Шумейко совершенно прав в своих начинаниях, — идея продления полномочий логично вытекает из идеи общественного согласия. Смысл согласия в том, чтобы развязать руки правительству для наведения стабилизации в стране, для чего оно должно быть застраховано от демагогии — в том числе и предвыборной. Согласие неизбежно предполагает, так сказать, ограничение политических арсеналов, сокращение политических наступательных вооружений и сведение бурной и воинственной политики к скучным Женевским и Гаагским конференциям.
Но тут выясняется, что Договор об общественном согласии (и вытекающие из него шумейкины проекты, концепция заморозки политических арсеналов etc.) весьма схож с международным правом середины XX века: подобно ему, он уже знает норму, но еще не знает санкции за ее нарушение. Норма без санкции породила известную атмосферу той эпохи: все державы энергично говорили о всеобщем мире, а под шумок еще более энергично вооружались; никогда римский афоризм "хочешь мира — готовься к войне" не был столь актуален. Поскольку согласительные документы послеоктябрьской эпохи в той же мере лишены какого-то намека на санкцию (международное право после 1945 года все же заполучило своего рода абсолютную санкцию в виде А-бомбы), все то же vis pacem — para bellum в точности определяет поведение российских политиков: "хочешь продления полномочий — готовься к выборам". Правда, если вне зависимости от продления или непродления важнейший атрибут предвыборной кампании в виде густопсового популизма все равно будет наличествовать, не очень и ясно, какой тогда вообще смысл в продлении.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ