Россия, знакомая по творчеству поэта Лермонтова в основном с образом злого чечена, теперь знакомится также и с добрым чеченом, в качестве которого выступает объявивший о низложении генерал-президента Дудаева глава администрации Надтеречного района Умар Автурханов. Появление доброго чечена породило волну предположений о начале новой кавказской войны. Военно-полицейские эксперты оценивают такие предположения довольно скептически, и, если российские власти не наделают чрезвычайных глупостей, чеченская болячка — чего только не бывает — может быть и в самом деле ликвидирована.
За те три года, что существует дудаевский режим, и в самой Чечне, и за ее пределами произошло много такого, что делает сомнительной возможность дальнейшей успешной карьеры генерал-президента.
В самой Чечне изначальный энтузиазм, сопутствовавший переделу нефтедобывающей собственности, сменился (по крайней мере у части кланов) желанием эксплуатировать обретенную добычу в не столь форс-мажорных условиях — для чего необходимо найти какой-то modus vivendi с Москвой. Создавшийся образ дудаевской Чечни как маленького, но гордого бандитского притона этим поискам начал серьезно мешать. Мировая история показывает, что в некоторой начальной фазе бандитизм и нефтяной бизнес трогательно идут рука об руку (ср. американский фильм "Оклахома, как она есть"), но впоследствии их пути расходятся, а лидеры нефтедобывающих стран, подобно полковнику Каддафи продолжавшие упорствовать в своей приверженности бандитизму, во-первых, сильно вредили делу планомерной эксплуатации недр, а во-вторых, периодически получали от больших стран сильные зуботычины — бывало, что даже с использованием бомбардировочной авиации (Триполи, весна 1986 г.).
За пределами Чечни события также развивались не в пользу Дудаева. Явно сделанная им ставка на распад России в полной мере не оправдалась. Не то чтобы центральная власть замечательно укрепилась, однако былые приверженцы независимости, такие как Башкирия и Татария, на которых, очевидно, сильно рассчитывал Дудаев, отнюдь не пошли чеченским путем, предпочтя идти на сделки с Москвой. Как раз на днях Москва подписала договор с Уфой, договор с Казанью подписан уже давно, других регионов, могущих выступить в роли сепаратистского второго фронта, и вовсе не наблюдается, так что Чечня оказалась в серьезной изоляции.
Наконец, эволюционирующее самосознание российских вождей тоже не сулило Дудаеву ничего хорошего. Вождей захватила великодержавная тематика: они пытаются диктовать свою волю бывшим странам Варшавского блока (проблема вступления бывших союзников в НАТО), грозным тоном разговаривают с прибалтами, стремятся сделать российский голос решающим в решении международных кризисов (Балканы), объявляют о масштабной поддержке русской диаспоры в странах СНГ. Вопрос о полезности, а также удобоисполнимости такого рода проектов мы тут оставим, однако очевидно, что наличие чеченской болячки превращало державные замыслы в скверный анекдот. Страна, покорно сносящая оплеухи, получаемые от окопавшегося на ее собственной территории бандитского гнезда, может, конечно, с гордым видом объявлять свою державную волю другим государствам, но те, видя унизительное бессилие России, не могущей даже распространить свой суверенитет на свою же российскую территорию, относятся к державным угрозам cum grano salis. В довольно глупом положении оказываются и военные — не очень логично требовать 55 триллионов на содержание военной машины, которая не в состоянии посредством силы или угрозы силой (а для этого армия и существует) поставить на место даже Дудаева. Столь двусмысленная ситуация очевидным образом неустойчива, и, поскольку от державных замыслов никто в Кремле отказываться не собирается, в какой-то момент принцип "начни державность с себя" должен был возобладать. Очередная история с заложниками послужила последней каплей, и из Кремля раздалось грозное: "Иль русского Царя уже бессильно слово?"
Колебания в отношении Дудаева, похоже, кончились тогда, когда в Кремле уразумели, что урегулирование отношений с Чечней — по какой бы формуле оно ни происходило — оказывается для Дудаева гибельным. Как татарско-башкирский договорный вариант, так и испробованный союзными республиками вариант полного отделения разрушают стержневую идею дудаевской государственности, смысл которой в том, чтобы, используя ресурсы России, пользоваться в то же время всеми благами экстерриториальности. Татарский вариант ставит крест на экстерриториальности, отделение — на паразитизме. Позиция "ни мира, ни войны, а поезда будем грабить" оказывается необходимым условием политического выживания генерал-президента, однако, будучи не вполне приемлемой для Москвы, она обусловливает также и его политическую гибель. Вопрос лишь в сроках и методах.
При том что Дудаев типологически ближе всего к сумасшедшим нефтяным диктаторам типа полковника Каддафи, методы, удачно апробированные на полковнике американцами, вряд ли применимы к генералу. Действительно, после точечного бомбового удара Каддафи на некоторое время делался на редкость тих и приятен, однако бомбить собственную территорию России вряд ли пристало, поэтому в Кремле ищут более гуманные методы. В данном Вергилием классическом завете имперской политики — "Римлянин, помни одно, что ты призван народами править. Вот твой завет: всюду мира закон насаждая, тех, кто смирился, щади и войною круши непокорных" — последняя рекомендация оказывается не совсем удобоисполнимой и во всяком случае без крайней нужды применять ее вряд ли хочется. Остается первая — "тех, кто смирился, щади". На практике это означает усиленные поиски местного царька, который в обмен на полную (или почти полную) внутреннюю автономию мог бы гарантировать России полную покорность и лояльность. Фактически речь идет о восстановлении колониального режима, сложившегося на Кавказе после окончания многолетней кавказской войны. Воцарившийся мир объяснялся не только усталостью от ужасов войны, но и чрезвычайно мягкими требованиями победителя. Русского царя интересовала лишь безопасность границ и коммуникаций и неприкосновенность собственно русских подданных, в остальном свободолюбивые горцы были вольны жить как им будут угодно. Поскольку другой формулы кавказского замирения, похоже, не существует вовсе, нынешний русский царь обречен проводить политику Александра II, ибо все попытки принести на Кавказ свет европейской цивилизации на практике оборачиваются большой кавказской войной. Сейчас главная для Кремля проблема — добиться того, чтобы бывший трудящийся Востока, а ныне горский князь был признан своим маленьким, но гордым народом. Для этого, очевидно, всей мощью пропагандной и дипломатической машины чеченцам будут вдалбливать ту мысль, что русскому царю от Чечни ничего не нужно, кроме безопасности, и что дивный и неповторимый уклад чеченской жизни (выключая ограбления поездов и бандитские вылазки на собственно российскую территорию) будет полностью сохранен как бесценный вклад в сокровищницу мировой цивилизации. Ну а если отказ от бандитизма будет признан слишком тяжким и невыносимым требованиям, тогда русскому царю действительно останется только одно — демонстрировать, как "колыхаясь и сверкая, движутся полки".
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ