Мини-антология русской поэзии за два столетия от маэстро слова, убежденного, что «человек искусства обязан давать кислород, даже если внутри него самого его уже нет», обещана екатеринбуржцам.
Анонсировать, что преподнесет именно в этот вечер непредсказуемый и парадоксальный Козаков — дело рискованное. Границы обозначены знаковыми именами — «От Пушкина до Бродского». Почему «от Пушкина» можно не объяснять, а Бродским, по мнению Михаила Михайловича, русская поэзия и закончилась: «Умер Бродский и ушел последний классик. Я не завидую нынешним поэтам: не понимаю, как можно писать после Бродского». Спорно, поскольку уже после Пушкина с поэзией можно было завязывать. К «золотому» Александру Сергеевичу в козаковском прочтении добавляются и поэты Серебряного века — его любимые Ахматова, Мандельштам, Гумилев. А иногда Козакову больше хочется читать Тютчева, чем, например, Цветаеву. Ни одна программа не похожа на другую. Он, как джазмен, вдохновенно импровизирует. Кстати, в некоторых городах Козаков представлял поэтические вечера с волнующим музыкальным обрамлением — саксофоном от Игоря Бутмана.
Но и в нашем случае вечер будет насыщенным. Хрестоматийные стихи Пушкина и Лермонтова в неподражаемой козаковской интерпретации перемежаются с не очень известными произведениями, объединенными общей темой, акцентированной в его специфической манере. Могут прозвучать даже монологи персонажей Козакова, если, конечно, у артиста, яркого и честолюбивого, появится желание мгновенного перевоплощения в Гамлета, Шейлока, Короля Лира. Список бесконечен. Но вернемся к центральному поэту для Козакова — Бродскому. Актер декламировал Бродского давно, «обожая его перепады — ритмические и стилистические», даже когда имя ленинградского автора было под запретом. При этом Козаков знал, что Бродский очень ревниво относится к чтению своих стихов: считал — только он сам может их читать, хотя делал это довольно монотонно, на четырех нотах. И между «Что этому Козакову от меня нужно?» и через годы дарственной надписью на книге стихов «Входящему в роль стройному Мише…» легло признание, что в арсенале чтеца «нот» все-таки больше.
Козаков родился в Ленинграде, как ему кажется, уже очень давно. Из детства живет в нем «подспудно, полузабыто, чувственно» кружок художественного слова, куда ходил вместе с Сергеем Юрским. «Питерская бледность» и сейчас выражается в бережном отношении к слову поэзии и своему слушателю, невзирая на то, есть у человека литературоведческая подготовка или нет. Он не станет «унижать рабочих Бродским», но в зале нашей Филармонии, как и всегда, Козаков будет читать не только для публики, но во многом и для самого себя, вскрывая иногда подтекст, неведомый даже автору. Превращая изменения, происходящие в его собственной душе и отраженные в зале, в «окончательную гармонию». В идеале она подобна той, что возникает между прихожанами и священником, отслужившим мессу. Пафос не излишен. Особенно в стилистике Бродского, который как-то сказал, что поэт каждое стихотворение шепчет на ухо Богу. Все замерли в предвкушении козаковского: выразительного молчания, громкого шепота и благородного смеха.
Елена Немченко