Мастер невысказанного

рекомендует Елена Руденко

Альберто Джакометти (1901-1966), пожалуй, последний из великих модернистов, чью выставку еще не показывали в Москве. Творчество художника чрезвычайно популярно в наши дни, дорого стоит на аукционах — одного Джакометти, говорят, купил недавно Роман Абрамович,— его выставки проводятся почти каждый год в крупнейших музеях мира. Хрупкое, сложное для транспортировки искусство знаменитого художника наконец прибыло, и Музей личных коллекций разместит в своем атриуме 27 скульптур — едва ли не самых знаменитых из тех, что были созданы в ХХ веке. Кроме них, 20 рисунков и гравюр и семь картин. Состав выставки и ее концепцию определил швейцарский искусствовед Кристиан Клемм, сотрудник музея Кунстхаус, хранящего одну из самых значительных коллекций Джакометти. После Москвы выставка поедет в Эрмитаж.

Эти длинные и тонкие, почти бесплотные скульптуры хорошо знакомы каждому. Жан-Поль Сартр в конце 1940-х годов даже провозгласил искусство Джакометти воплощением экзистенциализма. Мнения искусствоведов, писателей и философов прошлого века сошлись на том, что пластика Джакометти выразила трагическое одиночество современного человека, его болезненную утонченность, некоммуникабельность, а также призрачность материального мира, которая для Новейшего времени стала вполне привычной. Если отбросить изрядную долю психологии и эмоций — обязательную составляющую всякого приличного мифа о гении, то Джакометти предстанет перед благодарными потомками великим художником, занимавшимся проблемами внутри искусства, а не на его границах. Более всего ему хотелось выяснить отношения с пространством — колыбелью, проклятием и кормильцем всякого художника.

Альберто Джакометти родился в итальянской Швейцарии, художниками были его отец, постимпрессионист средней руки, и почти все родственники. Получил классическое образование — Школа изящных искусств в Женеве, путешествие по Италии, мастерская Антуана Бурделя в Париже. Скульптуры раннего Джакометти не отличишь от тысяч других реалистических бюстов и торсов, а картины могли бы принадлежать кисти какого-нибудь крепкого московского "бубнового валета". Париж 1920-х был лучшим местом для поисков собственного пути в искусстве. Для начала Джакометти занялся кубизмом, однако плотные конструкции из увесистых брусочков и цилиндриков еще ничего не говорили о будущем "ваятеле невидимого". В начале 1930-х Джакометти влился в разношерстное семейство сюрреалистов. С компанией Андре Бретона его роднила одержимость поисками подлинной реальности — той абсолютной безусловности, которая наконец сможет дать искусству равные права с самой жизнью. Джакометти-сюрреалист впервые показывает зубы — пытается сделать абстрактным самое конкретное из искусств. Он борется с природой скульптуры и заставляет ее делать то, чего она сама от себя не ожидала. Плоская скульптура, абстрактная скульптура, фантастика, эротика, психология — испробовано все, но заветная цель не ближе.

После "Женщины с перерезанным горлом", похожей на раздавленного жука-богомола, "Висящего шара", который вызывает острое физическое ощущение прикосновения, "Невидимого объекта" — первой попытки изобразить незримое пока только просто как отсутствующий предмет — Джакометти решает вернуться к традиции — начать заново. С Бретоном они расстаются не слишком довольные друг другом. Скульптор вспоминал, что когда к конце 1930-х начал лепить фигуры по памяти, он столкнулся с тем, что они катастрофически уменьшаются — объем стремился к нулю. Результат полугодовой работы умещался в двух спичечных коробках.

Художнику требовалась модель. Джакометти вспомнил о своем классическом прошлом. Рисовать он не переставал никогда и неоднократно говорил, что это занятие может заменить ему еду, сон, тепло и все остальное. В конце концов, рисунками были и его живопись, и его скульптура. Его живопись завораживает своим однообразием — модели располагаются строго в фас, сидят в одной и той же позе и в одном интерьере, вся разница — глубина пространства. Джакометти исследует собственные отношения с моделью — картины, где широкие мазки имитируют путаницу карандашных штрихов, а цвет становится иррационально неузнаваемым, представляют собой хронику восприятия объекта глазом художника: знакомство, узнавание, понимание, ускользание и тот самый необъяснимый момент, когда произведение начинает жить собственной жизнью. Джакометти, который был талантливым интерпретатором собственного творчества, однажды выдал знаменитую формулировку: "Искусство — это то, что остается от зрения".

Превратности судьбы заставили художника надолго уехать в родную Швейцарию. После двенадцатилетнего уединения он вернулся в Париж, чтобы делать то, что мы так хорошо сейчас знаем,— бронзовые человеческие фигуры, тонкие, условные, почти растворившиеся в окружающей среде. Смелость скульптора превзошла все ожидания — объем уступил место пустоте.

Эти скульптуры и служат до сих пор пищей для лирического представления о художнике как о певце ненадежности человеческого существования. С другой, пластической стороны Джакометти — настоящий триумфатор, истинный покоритель пространства. Скульптуры Джакометти, прикинувшись хрупкими и немощными, оказываются наиболее жизнестойкими и даже агрессивными. Его фигуры-иголки прокалывают, фигуры-крючки цепляют, фигуры-ножницы режут пространство. Неровная мелкорельефная поверхность оборачивается зазубринами, вцепляющимися в пустоту, и она больше не может оставаться равнодушной. Такой Джакометти выглядит не надломленным рефлексирующим одиночкой, а уверенным в себе художником-победителем. Его искусство — точная метафора бытия во всей его изменчивости и полноценном многообразии. Великий художник был мастером сказать так много, что оно казалось невысказанным.

Музей личных коллекций, 16 сентября--20 ноября