К первому сентября с окончательным выводом российских войск из Германии, Латвии и Эстонии создалась более или менее нормальная для большинства стран мира, но давно уже небывалая для России ситуация: армия государства дислоцируется исключительно в границах этого государства. Итог последних десяти лет — крах империи и образование российского национального государства — нашел окончательное выражение на уровне гарнизонной и караульной службы.
Эффектная реляция нуждается, конечно, в известном уточнении. Российские войска остаются в Таджикистане, Грузии и Молдавии — однако характер их пребывания там все же иной. В Таджикистане и Грузии Россия ведет полуобъявленную колониальную войну, каковой вялотекущий процесс, судя по опыту распада французской и британской колониальных империй, порой растягивается на десятилетия. В Молдавии 14-я армия генерала Лебедя является российской в основном по служебной принадлежности самого Лебедя, ибо и офицеры, и нижние чины — свои, местные. Наконец, и само руководство Молдавии желает не столько вывода российских войск, сколько ритуальной и сколь угодно затяжной борьбы за их вывод — ведь стремительный уход России означал бы лишь передачу несметного военного снаряжения не подчиняющейся Кишиневу Приднестровской Республике. Уход же России из тех стран, где и народ, и власти единодушно желали избавления от российского присутствия, в самом деле завершен.
Исходя из названия горбачевского бестселлера 1988 года — "Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира", — для нашей страны и в особенности для всего мира геополитическая перестройка в основном завершена. Послевоенные историки не уставали удивляться фантастическому приращению советской сферы влияния после 1945 года — послеперестроечные историки могут таким же образом удивляться не менее фантастическому ее сокращению после 1985 года. Впрочем, особенных оснований для удивления нет. При отсутствии эффективного механизма ассимиляции завоеванных стран единственный способ поддерживать завоевания — это продолжать их. Маховик оказывается устойчивым лишь при беспрестанном вращении. К 1985 году вращение замедлилось, а затем вовсе прекратилось — и по всем законам физики произошел поражающий воображение откат.
Несмотря на изобилие апокалиптических прогнозов касательно последствий отката, как исторические аналогии, так и практические соображения склоняют скорее к умеренному оптимизму. Сам механизм взрывоподобного расширения империи с последующим взрывоподобным ее обвалом при всей своей драматичности содержит в себе важный страхующий элемент. Блистательные завоевания, будучи культурно и даже политически чуждыми, все равно рассматриваются как не совсем свои. В рамках горделивого "мы — освободители" и "они — освобожденные" главное противопоставление "мы — они" сохраняется, а это дает возможность относительно безболезненной демаркации того, что является для освободителей своим, исконным и пребудет с ними вовек (нынешняя РФ, Франция после Ватерлоо), от того, что приходит и уходит (мировая система социализма, наполеоновская империя от Пиреней до Немана). От опасных психологических последствий отката нацию спасает то, что трофей победы не рассматривается как нечто неотъемлемое, а скорее как что-то вроде бы и свое, но вроде бы и не совсем свое.
В том, что соседи России 1 сентября сказали: "Уф-ф-ф!", сомнений, кажется, нету, но интересен вопрос, в какой степени это "уф-ф-ф!" сочетается со страхом, что все повторится сначала — тем более что череда побед и приобретений уже не раз приносила мало радости не только соседям России, но, что примечательно, и ей самой тоже. Остаточный страх на западе и остаточная надежда все переиграть на востоке, вероятно, сохранятся, однако имеет смысл учесть, что все три стремительных российских броска на запад были следствием большого европейского неустройства. Северная война (1700-1721) шла под аккомпанемент всеевропейской войны за испанское наследство, третьему разделу Польши аккомпанировала французская революция, а последнему броску — Вторая мировая война. В рамках этой схемы условием нового броска является новая всеевропейская война, в ближайшее время вроде бы не ожидаемая. Ну а если европейцы не собираются драться между собой, ослабляя тем самым свой восточный фланг, то и особенного страха перед русскими им испытывать тоже не с чего — не исключено, что эта идея, проникнув в массы, значительно ослабит взаимную подозрительность.
Но самое интересное, что искреннее "Уф-ф-ф!" по праву могли испустить и российские вожди. С завершением великого исхода из Европы заканчивается и эпоха великого страха перед собственной армией. С одной стороны, затягивать вывод войск было невозможно. Не только потому, что вечно держать свои войска в чужой стране против ее воли можно лишь имея в виду возможность в любой момент подавить силой всякие возражения — а такой возможности уже не было. Но даже если отбросить это главное соображение, останется другое. Чтобы войско не превращалось в стадо свиней, оно должно иметь боевой дух, а для него — предполагаемую боевую задачу. Сняв с повестки дня вопрос о войне с агрессивным блоком НАТО и не предложив другой боевой задачи оставляемым на месте оккупационным войскам, политики заведомо обрекали их на разложение. Чудовищная коррупция в ЗГВ и Прибалтике была естественным следствием отсутствия какой бы то ни было боевой задачи, ибо отсутствие жилья на новом месте дислокации таковой задачей не является, а именно в отсутствии жилья и железнодорожных эшелонов был весь смысл пребывания армии в Германии и иных местах. Разумеется, бацилла разложения проникла в армию хорошо и прочно, однако теперь хотя бы притушен главный источник разложения и — теоретически говоря — можно начинать невозможный доселе обратный процесс по приданию войску пристойного вида.
С другой стороны, однако, всякое форсирование и без того напряженного графика эвакуации было сопряжено с естественным страхом. Вывод каждой очередной порции разложившихся войск в голое поле был подобен надуванию уже и без того перекачанной камеры — может, выдержит, но, может, и лопнет. До сих пор проблема только усугублялась, ибо никто не понимал, где предел смирению и в какой момент возможны бунты в военных поселениях. Теперь ситуация потихоньку, но начнет рассасываться — кто-то уволится из армии, кто-то как-то обустроится, но в любом случае пик давления пройден, теперь оно будет только падать и, следственно, разговор политиков с военными может происходить в менее нервной обстановке. Наконец появляется хотя бы теоретическая возможность приступить к каким-то армейским реформам. Хотя назначение заместителем министра обороны окруженного темными слухами командующего ЗГВ генерала Бурлакова и не вполне способствует реформаторским надеждам, конец великого исхода и переход армии к относительно стабильной дислокации на собственной территории является необходимым — хотя отнюдь не достаточным — условием реформы, ибо на марше реформироваться вообще невозможно.
Во всяком случае, прозвучавшее 31 августа в Берлине аллегорическое "Прощание германки" — еще одна и, может быть, самая важная символическая примета наставшей постимперской эпохи.
Максим Ъ-Соколов