В прошлом номере "Власть" напечатала первую часть путевых заметок фотокорреспондента Константина Куцылло, попробовавшего доехать из Москвы до Тбилиси на машине. В конце концов ему это удалось.
"Только не через Чечню!"
Из Цхинвали я поехал в Нальчик, где живут хорошие знакомые, готовые принять московского гостя даже среди ночи. Узнав о моих планах доехать через Назрань и Грозный до Махачкалы, чтобы оттуда через Азербайджан попасть в Грузию, добрые нальчикские знакомые всполошились:
— Только не через Чечню! Это очень опасно. И у ингушей тоже неспокойно. У нас туда никто не ездит. Сосед по подъезду в Чечне больше месяца у бандитов пробыл, за него выкуп по всему Нальчику собирали и по селам ездили — очень большие деньги просили. И все это время наручниками к батарее был прикован: Лучше объехать чеченов через калмыков.
Я заехал на мойку и поговорил с таксистами. Водители тоже крутили головами и говорили, что в Чечне война и туда не надо.
И все равно мне нужно было попасть хотя бы в Ингушетию, точнее — в Малго--бек, где живет отец Магомеда Евлоева, ингушского оппозиционера, владельца сайта "Ингушетия.ру", убитого 31 августа в Назрани сотрудниками МВД Ингушетии.
— Только учти,— сказали мне коллеги из Москвы,— журналистов там милиция бьет, а иногда в Ингушетии просто убивают. Если не хочешь туда ехать, то не надо.
Я пообещал, что буду осторожен, свое удостоверение спрячу поглубже и всем честно буду сообщать, что я тут просто турист, мимо еду, прямиком в Тбилиси.
В Малгобеке я поговорил с Яхьей Евлоевым (подробнее) и, без остановки проехав Назрань, направился в Грозный через селения, названия которых и несколько лет спустя памятны по военным сводкам: Ка--рабулак, Ассиновская, Самашки, Алхан--Ка--ла: Холмы по сторонам дороги были покрыты высоким кустарником. "Вот она, та самая зеленка", откуда чеченцы напада--" ли на наши колонны",— подумал я. Шоссе было пустынным, попутные и встречные машины попадались редко.
На въезде в Ассиновскую из тени дерева на дорогу вышли пять чернобородых мужчин в камуфляже, сплошь увешанные оружием — автоматы, пистолеты, у одного даже пулеметная лента через плечо. Я понял, что теперь и за меня по всей Москве иокрестным селам придется собирать выкуп, и обреченно остановился.
Они подошли, сказали "Салам алей--кум!", и все пятеро по очереди пожали мне руку.
— Куда едешь, брат?
— В Грозный.
— Из Москвы? Номера московские.
— Да, из Москвы. А вы кто, ребята?
— Мы чеченский ОМОН,— ответили они.— В Грозный зачем едешь?
— Город хочу посмотреть.
— Ты ведь журналист? Покажи удостоверение.
Изучили мои документы, попросили открыть багажник и увидели там книгу про Беслан, которую мне подарил в бес--ланском мемориале отец погибших детей, живущий теперь при кладбище. Все пятеро полистали книгу, поразглядывали фотографии погибших людей — как мне показалось, без сожаления и сочувствия, а с удовлетворенным любопытством. Может быть, я не прав, но так показалось.
— Как тут у вас, спокойно? — спросил я старшего.
— Да, езжай, не бойся, никто тут тебя не тронет. Ты ведь в гости приехал, правда? — и хитро сощурился:
Грозный меня изумил. Ни на окраинах, ни в центре я не увидел следов совсем недавней, казалось, войны. Новенькие, све--жеотстроенные дома, огромная мечеть, православный храм, фонтаны, на улицах множество людей. И везде большие портреты Кадырова--старшего с Путиным.
В центре некоторые улицы еще без асфальта, но ровные. Идет бойкая торговля: длинные лотки с русскоязычной прессой, продуктовые лавки, парикмахерские, фрукты--овощи, одежда--обувь. Многие дома в лесах, на них маляры со скребками и кистями красят фасады. Центральную площадь мостят плиткой. Везде только чеченские рабочие. Я поговорил с некоторыми. Отвечали охотно, весело, говорили, что из Веденского района, из Самашек, из самого Грозного: "Шабашим мы тут".
Люди в камуфляже на улицах есть, но они преимущественно без оружия, безбородые и в общей толпе несильно бросаются в глаза. Никакой военной техники я в Грозном не увидел. В целом это нормальный кавказский город, который активно отстраивается и скоро, наверное, будет одной из красивейших столиц Северного Кавказа.
Когда я выехал из Грозного в Махачкалу, уже смеркалось. Движение по трассе было оживленным, грузовые и легковые машины шли потоком в обе стороны. Никаких усиленных блокпостов по пути, да и неусиленных тоже — ни на въезде в Грозный, ни на выезде, ни до границы с Дагестаном. Вообще нет милицейских постов. И ни одного гаишника тоже.
За Герзель--Аулом, пограничным между Чечней и Дагестаном, дагестанский милиционер поинтересовался, откуда я еду, и очень удивился:
— Из Москвы? А там до Грозного дорога есть?
— Есть, и нормальная дорога. Так я проехал Чечню, через которую нельзя было ехать ни в коем случае.
"Деньги дай, а?"
У границы с Азербайджаном меня встретили крикливая толпа дагестанцев вперемежку с азербайджанцами, неуправ--лямое стадо машин, полностью перегородившее все подъезды к КПП, и дагестанский милиционер, немедленно предложивший за магарыч провести без очереди.
От услуги я отказался, платить "за хорошее знакомство" тоже не стал, протиснулся по обочине к воротам и подозвал ближайшего пограничника.
— Здравствуйте, я журналист из Москвы, еду в Грузию. Можете меня без очереди пропустить?
Для того чтобы растолкать машины и освободить коридорчик к воротам, понадобилось полчаса, и я проехал на пропускной пункт по встречной полосе, поскольку иначе было невозможно.
В целом на прохождение таможен, российской и азербайджанской, ушло два часа. Но в обоих случаях я пролез без очереди. Сколько часов или даже суток могут стоять машины у границы в очереди, мне неизвестно.
А дальше — на азербайджанской стороне — асфальт закончился. Оставшиеся пару сотен километров до Баку я ехал пять с половиной часов по грейдеру, а местами просто по склонам гор, объезжая крупные камни и глубокие ямы, вырытые буксующими на подъемах самосвалами. Иногда вдоль дороги попадались куски строящейся автострады, но они были редки, и техника стояла не на всех. От Баку в сторону Тбилиси есть отрезок — около 150 км — более или менее приличного шоссе, но потом на сотни километров, оставшиеся до границы с Грузией, все то же самое: объездной грейдер вокруг как бы строящейся дороги, грязь, пыль, тряска по камням. Поэтому когда около Гянджи меня остановил дорожный полицейский и высказал претензию, что у меня грязная машина, я ему прямо сказал, что никакой штраф платить не буду, пусть сначала построят дороги, а то у вас тут не дороги, а просто позор азербайджанской нации.
Денег в Азербайджане у меня просили все. Но кроме $15 сбора "за порчу дорог", вытребованных у меня на границе, я не дал ни копейки всем тем придорожным попрошайкам, которые хотели магарыч за просмотр моих документов, за регистрацию в приграничной зоне, просто за то, что со мной поздоровались: "Слюшай, уважение сделай, да? Дай денег — ты русский, у тебя есть". В Баку у меня попытались взять деньги просто за то, что я спросил дорогу. И даже тощие и какие--то грязнова--тенькие солдатики у последнего азербайджанского шлагбаума шепотом, одними губами просили: "Деньги дай, а?"
На грузинской стороне сразу начался ровный асфальт с аккуратной разметкой, пограничники сидели в стеклянных будках под навесом, за мониторами компьютеров.
— Гамарджоба,— произнес я одно из немногих мне известных грузинских слов.— Здравствуйте, наконец--то я до вас доехал!
— Гамарджоба,— ответил мне грузинский пограничник. Посмотрел мой паспорт с визой и произнес с улыбкой:
— Добро пожаловать в Грузию!
"Тебе здесь в Тбилиси кто--то худое слово сказал?"
Везде в Грузии — на улице, когда меня спрашивали, не из Москвы ли я, в тбилисском парке, где группа суровых мужчин резалась в домино, в церкви Иоанна Богослова в Тбилиси, в Гори и в Поти — все говорили одно и то же:
— Передай всем русским и там у себя в Москве, что мы русских любим и уважаем. Мы братские народы. Мы, грузины, и вы, русские,— христиане, православные, у нас общая культура. Воюем не мы, народ. Воюет начальство, правительство.
И все ругали Путина с Саакашвили на равных. Медведев поминался лишь в паре с Саркози.
— Вай! — говорил мне Давид из Мцхеты, строящий придорожное кафе в трех километрах от Тбилиси.— Зачем нам дружить с этой Америкой, слушай? Она за океаном! Россия — рядом, наш старый добрый сосед. Нам надо с Россией дружить — это же всем ясно, все грузины так думают. Зачем этому (непечатное)Саакашвили нужна Америка? Зачем Путин так не любит Грузию? Он же здесь родился, знаешь? До восьми лет здесь жил, вот здесь, недалеко — в Метехи. У него отец отсюда. Не понимаю я:
Протоиерей Троицкой церкви Иоанн сказал мне, что российский министр иностранных дел тоже из Грузии: отсюда, из Тбилиси. Район Авлабари знаешь, здесь недалеко? Вот он авлабарский. И Примаков ваш тоже из Грузии.
— Они там у вас все с ума посходили? Как можно разрушить из--за каких--то их амбиций всю ту культуру, что веками создавалась Россией и Грузией! Это невозможно. Тебе здесь в Тбилиси кто--то худое слово сказал? Нет? И не скажут! А если кто такой глупый, что посмеет тебе что--то сказать, то сразу приди и скажи мне. Я вот этими руками вырву его поганый язык!
И святой отец показал руками, как он вырвет язык невеже.
А в Гори строитель Каха, разбиравший завалы на месте разрушенного российской авиацией жилого дома, сказал мне:
— Я из Питера, я там восемь лет прожил. Передай, пожалуйста, всем питерским привет от Кахи.
Передаю.
"Они там тебя порвут как русского, а мы потом отвечай"
Гори, особенно после Тбилиси, где последствия войны не ощущаются вообще, был очень немноголюден, более суровые и озабоченные лица, местами обгоревшие стены и побитые стекла домов. Но таксисты общались со мной приветливо, заверили, что Музей Сталина (была у меня глупая мечта его посетить) на месте, не пострадал и я могу немедленно туда пойти.
Здание действительно было цело, со стеклами. Я прошелся по спальному вагону вождя народов и домику детства юного Джугашвили (или, как считают осетины, Джугаева), осмотрел стол со скатертью, кровать и шкаф. Остальной экспозиции нет, объяснила мне смотрительница Нино, ее до вторжения русских успели вывезти в Тбилиси, и пока она хранится там.
Я вышел на площадь, прошел мимо го--рийского шахматного клуба, стекла которого грудами осколков лежали на земле, но внутри все равно сидели люди за шахматными досками.
У моей машины топтались трое в штатском. Двоих я узнал по своему прошлому приезду в Гори со стороны Цхинвали, а третий был мне незнаком. Он и потребовал мой паспорт. Я, в свою очередь, спросил его удостоверение. Он ругнулся, но показал мне грузинскую вязь на карточке, потом по моей просьбе неохотно перевернул карточку на английскую сторону. Майор контрразведки Георгий. Жора.
— Ура! — сказал я.— Замечательно, что вы сами меня нашли. Я к вам собирался.
— Зачем?
— А у меня в Гори больше никого нет. И с вашим начальником Мишей хотелось переговорить. Может быть, он теперь разрешит сфотографировать те русские бомбы, что у вас во дворе лежат (забегая вперед — не разрешил).
Пока Жора звонил Мише, я подошел к таксистам, с виноватым видом жавшимся чуть поодаль, и спросил:
— Ребята, это вы, что ли, контрразведку вызвали?
— Нет, нет, не мы! — заверили они меня.— Это, наверное, охранники из музея.
Наконец мой вопрос был решен.
— Миша сказал, что можно встретиться.
В управлении мы долго говорили с Мишей и Жорой, немного ругались и выясняли отношения.
— Почему ваши солдаты не соблюдают Венские конвенции? Почему избивали и пытали наших военнопленных? У нас в плену тоже были ваши русские — их никто пальцем не тронул! Потому что мы цивилизованные люди, мы соблюдаем международные договоры. А ваши, что делали ваши, смотри! — Миша опять разворачивал ко мне экран компьютера и показывал обожженные спины грузинских солдат, их сломанные пальцы.
— Ты езжай опять в Цхинвали,— кипятился Миша,— и попробуй там найти хоть одну осетинскую могилу раньше XIX века! Их там не было! Это грузинская земля всегда была. Мы их на нее пустили, а потом они нас оттуда выгнали. С вашей помощью!
— Ну, не с моей помощью.
— Ты русский? — заглядывал мне в глаза Жора.— Это ведь твой народ, твое правительство? Это твои солдаты, которые грабили город?
— Мои,— соглашался я,— но ваши же таксисты мне сказали, что русские не грабили. Они говорят, что грабили осетины и чеченцы. А русские мародеров ловили и расстреливали. Но то, как Россия поступила по отношению к Грузии, лично я считаю неправильным.
На прощание Миша посоветовал:
— В лагерь беженцев не ходи. Они там тебя порвут как русского, а мы потом отвечай. Они там из--за ваших остались без домов, без работы, без близких — не ходи туда лучше.
Меня не порвали. Хотя в лагере я сразу говорил, что я русский, из Москвы. Многие, правда, отказывались фотографироваться, но не из--за того, что я русский, а потому что там не только грузины. Голубоглазая и русоволосая Фатима, бежавшая после начала обстрелов из--под Цхин--вали, сказала мне, что она осетинка, а ее муж грузин и для нее может быть опасно, если ее фотографию увидят. Другая грузинка сказала, что она замужем за осетином. Мужчина, резавшийся у палатки в карты, зло сплюнул и сказал: — У меня жена осетинка. Что мне ее теперь — убить? И детей наших тоже? Пока я бродил по лагерю, стемнело, и беженцы потянулись за пайком к палатке Красного Креста. На человека выдавали одно яйцо, одну сосиску, хлеб — один на двоих.
Мама годовалой Кристины Мария сказала, что еду выдают два раза в день — утром и вечером. Еды мало, не хватает. Она не работает, у ее мамы пенсия 70 лари ($50), мужа нет.
— Погиб?
— Просто нет. Но он русский, из Тбилиси.
— А вы тоже из Южной Осетии?
— Нет, я из Гори. Видел дом разбомбленный? Мы там жили.
Мария пригласила меня в палатку, показала, где и как они там спят, что у них есть немножко кофе: хочешь? Я отказался, сказав, что не хочу их объедать. Она всплеснула руками:
— Ну что такое! Я ничем не могу угостить гостя! У нас ничего нет! Вот есть сливы и виноград — кушай, пожалуйста.
Я съел пару виноградин.
"На наше счастье, мы успели скачать нефть"
На въезде в Поти я увидел страшно обшарпанные, почерневшие дома, в которых местами отсутствовали рамы, но из окон выглядывали люди, а на балконах сушилось белье.
— Это вас русская авиация так побомбила? — спросил я местного жителя.
— Нет,— ответил он.— Дома просто старые. Видишь, мы лишнего не наговариваем — русские если город не бомбили, то мы не будем говорить, что бомбили. Они только по порту стреляли.
По малолюдности и настроению живущих в нем людей Поти напоминал Гори. Нана, официантка из лучшей в городе гостиницы "Якорь", рассказывала, как много здесь было людей до войны — испанцы, арабы, французы, немцы, а теперь все убежали, и гостиница стоит почти пустая. Унее зарплата 100 лари, но официантских чаевых хватало и на саму Нану, и на ее двоих детей. А теперь она не знает, что делать: нет гостей — нет и денег.
Я встретился с Вахтангом Лемонд--жавой, начальником пресс--службы по--тийского порта. Он рассказал, как обстреливали торговый порт, хотя это частное арабо--грузинское предприятие и никакого отношения к военным силам не имеет.
— На наше счастье, мы успели скачать нефть из емкостей — если бы они взорвались под обстрелом, то сгорело бы полгорода.
Две недели (с 8 августа) порт Поти не работал, не пропускал грузы. Вахтанг сказал, что в результате бомбардировки и оккупации российскими войсками общий ущерб, нанесенный одному порту, составляет 6,5--7 млн лари. Под бомбами погибли шесть сотрудников торгового порта. Они не были военными.
"Как ни крути, а мы оккупанты для них"
Блокпост российских войск находился в лесочке в километре от Поти, через пустырь от крайних домов города. В кустах под деревьями стоял бэтээр, служащий домом пятерым русским бойцам, возле него лежала стопка нераспечатанных пакетов сухпайка, куча бронежилетов, большой цинк из--под патронов, в котором, как оказалось, мариновалось мясо для шашлыка, рядом горел костер. Метрах в пятистах от поста находился окруженный земляным бруствером и колючей проволокой лагерь, откуда время от времени выезжали наши грузовики и бэтээры.
— Угощайтесь,— солдат протянул мне прут с готовым шашлыком.
— Спасибо,— взял я кусок.— Мясо где берете, в городе?
— Да тут оно бегало и часто гавкало,— ответил воин, потом засмеялся.— Да шучу я! На рынке покупаем, у местных.
— Как отношения с местными?
— Плохо, не любят они нас. Факи показывают. Как ни крути, а мы оккупанты для них.
Роман, один из солдат на точке, рассказал, что он тут уже четыре месяца, раньше стояли под Зугдиди, на границе с Абхазией, теперь здесь. Он контрактник, как и все миротворцы здесь, до 8 августа платили по $16 в сутки, теперь $54. Раньше в месяц выходило тысяч 25 рублей, теперь, наверное, будет 40--45 — неплохо.
Когда я сказал контрактникам, что по соглашению Медведева с Саркози их по идее со дня на день должны начать выводить, ребята погрустнели.
— Вот блин, не успеешь на одном месте обжиться, опять перекидывают...