Чем занято — и чем будет занято управление по делам о несостоятельности
Деятельность Федерального управления по делам о несостоятельности (банкротстве) привлекает к себе едва ли не всеобщий интерес уже одним названием этого ведомства (в дальнейшем мы его будем иногда сокращать до ФУДН — ради экономии места, а заодно и чтобы не так страшно было). Но реальная информация об этой деятельности пока, как правило, исчерпывается приведением какой-нибудь многозначной цифры количества банкротов на Руси к такому-то недальнему сроку. А то, что эти цифры едва ли не всякий раз разные, ясности тоже не прибавляет.
Генеральный директор Федерального управления Сергей Беляев согласился встретиться с корреспондентом Ъ, чтобы рассказать о задачах, решаемых управлением, и первых практических опытах решения этих задач.
Ъ: Вас боятся.
С. Б.: На то и щука в море, чтобы карась не дремал.
Ъ: Но хотелось бы понять, до какой степени — и кому — надо вас бояться. И если вы позволите, я бы начал с того, что чаще всего говорится — мол, все банкроты, а если не все, то половина российских предприятий держится только по инерции, и коли всерьез за дело браться, то надо банкротить половину российской экономики. Разделяете ли вы эти оценки?
С. Б.: Я не разделяю убеждения, будто все предприятия — банкроты, только потому, что у нас, как бы это сказать, все по-особому, по-российски. Пожалуй, ни в одной стране такого состояния, как у нас, в промышленности нет. И применять стандартные процедуры банкротства, которые есть во всем мире... Можно, конечно, говорить, что все банкроты — ведь действительно неплатежеспособны. Но куда важнее заняться реальной работой по восстановлению процедуры банкротства в нашей стране.
"Возьмем закон о банкротстве. Почему он не работает?"
Да потому, что в нем заложены мощнейшие противоречия: с одной стороны, закон ориентирован на господдержку, с другой стороны — на устранение господдержки.
При рассмотрении дела о банкротстве возможны два исхода: либо ликвидация — либо санация, причем санацию предусматривают, как правило, государственную. Любой же кредитор, подавая в суд, заинтересован скорее не в ликвидации предприятия, а в его санации, потому что при конкурсной распродаже имущества нет вероятности, что получишь то, что тебе принадлежит. Но так как санация ориентирована на государство, кредитор и в ней не видит для себя особых перспектив. Вот поэтому закон и не работает: кредитор не заинтересован в подаче иска, так как видит, что от этого он ничего не получит. И сегодня я не смогу вам привести пример начала реальной санации предприятия.
Именно поэтому одна из наших важнейших задач — формирование нового закона. Главное, чтобы этот закон был принят надолго, то есть при его разработке следует учесть не только переходность нашей экономики, но и возможность стабильного его применения в дальнейшем. Кроме того, он все-таки будет ориентирован окончательно на рыночную среду и на приоритетное право кредиторов участвовать в санации. Я сейчас в подробностях не буду говорить о новом законе — это может стать предметом отдельного разговора, когда мы вынесем на широкое обсуждение свою концепцию.
Ъ: Насколько я помню, вы недавно заявили, что вам предстоит разработать около сорока документов?
С. Б.: Да, выработка всех последующих документов должна несколько расширить понимание существующих законов, в частности, по отношению к государственным предприятиям, расширить и растолковать полномочия ФУДН как органа государственного управления, подготовить нормативную базу для субъектов, которые в этой сфере будут работать: кредиторы, должники, судьи, арбитражные и конкурсные управляющие и так далее.
Наша задача — сформировать нормативное поле так, чтобы отношения между должниками и кредиторами стали цивилизованными и проходили нормально через судебные процедуры. Либо до судебных процедур, но все равно в определенном нормативном поле. Но в стране еще очень много государственных предприятий и предприятий, в которых государству принадлежат определенные доли. Наша задача по отношению к этим предприятиям — предотвратить их реальное банкротство: самоликвидацию, бесконтрольную передачу государственной собственности в руки кредиторов и прочее.
Ъ: Таким образом, в сферу вашего внимания так или иначе входят все хозяйствующие субъекты?
С. Б.: Да. Есть и еще один момент: от имени государства ФУДН может выступить в качестве кредитора по отношению, скажем, к частной акционерной компании, если эта компания задолжала государству (налоги, отчисления в бюджет, во внебюджетные фонды и т. д.). Если эти долги невозможно взыскать, потому что на счетах нет денег, а все уходит неизвестно куда, и налоговая инспекция бессильна, то мы берем на себя полномочия кредитора от имени государства, выступаем в суде и взыскиваем долги уже через процедуру банкротства. Если возможно — через внешнее управление, через санацию, если невозможно — может быть и конкурсная распродажа, что же делать...
Но, повторяю, важнейшая наша задача — создать благоприятную среду для цивилизованных отношений должников и кредиторов. Только тогда станут возможны в стране действительно рыночные отношения. Вот для всего этого и потребуется, по нашим подсчетам, около сорока нормативных документов разного уровня. Указ президента, постановления правительства, распоряжения ГКИ, Федерального управления.
Ъ: Но это же не может быть совершенно сепаратной областью права. Скажем, сейчас принимают Гражданский кодекс.
С. Б.: Естественно, что главным документом будет
кодекс, значит, наша нормативная база, закон о банкротстве, должен вписываться в ту концепцию, которая сегодня прорисована в кодексе. Но мы, исходя из нашего опыта, не со всем согласны в этом проекте. Впрочем, работа над кодексом продолжается. Недавно мы совместно с Высшим арбитражным судом определили свои позиции. Это как бы общая часть той работы, которую мы должны делать.
"Список" — или Первый этап по дороге к ликвидации
Ъ: Первое, что приходит в голову человеку, когда он слышит о вашем Управлении, — знаменитые "списки". Что же это за списки такие?
С. Б.: По отношению к предприятиям государственным и там, где имеется определенный пакет акций, принадлежащих государству в АО, мы стремимся к предотвращению фактического банкротства. Следует отличать фактическое банкротство, связанное с ликвидацией предприятия, распродажей имущества, от процедур банкротства, направленных на то, чтобы не довести до самого плачевного результата — ликвидации предприятия за нежизнеспособностью. Но нереально и несерьезно говорить о ликвидации крупного завода, который может выпускать станки, даже если они сегодня и не находят себе потребителя. Наверно, есть смысл говорить о реорганизации этого предприятия, о смене бизнеса, о смене продукции и так далее.
О ликвидации можно вести речь лишь когда предприятие абсолютно убыточно — такое, как шахта, уже не дающая угля, или с абсолютно несносными условиями труда. Есть такие предприятия, к сожалению. Но, как правило, говоря о процедурах банкротства, мы имеем в виду все то, что не должно привести к ликвидации.
И мы нашу работу до ликвидации разделили на два этапа. Первый этап — это признание неплатежеспособности. Неплатежеспособность — это оценка финансового состояния, это как бы измерение температуры больного: зашкаливает ли она за нормальную, находится ли предприятие на грани.
Ъ: Но ведь тут речь не идет о глубокой аудиторской проверке...
С. Б.: Наша позиция, кредо Федерального управления, заключается в том, что признание неплатежеспособности — это автоматическая операция, которая не зависит от воли чиновников, а зависит от финансового состояния, от документов бухгалтерского учета. Но справедливости ради, надо сказать, что не всегда и бухгалтерские отчеты отражают действительность, поскольку они составляются на месте... Поэтому мы получаем дополнительно подтверждение отчета от налоговой инспекции — что тоже не дает полной гарантии, но тем не менее страхует нас от части возможных ошибок.
Признание неплатежеспособности не зависит и от отрасли, потому что финансовые нормативы едины для всех отраслей. А наша задача на первом этапе — выявить достоверную картину: сколько же предприятий, в каких отраслях и на каких территориях являются действительно неплатежеспособными по общепринятым финансовым показателям.
Ъ: И этот первый этап пройден?
С. Б.: Этот первый этап бесконечен: предприятие может попасть в зону неплатежеспособности, но может из нее и выйти. Мы рассматриваем те предприятия, которые — по данным от налоговых инспекций, от местных органов, может быть, даже от кредиторов, от банков — попадают в сферу нашего внимания. На каждой территории есть наше агентство, которое работает совместно с отделением ЦБ, с налоговой инспекцией. Они нам дают вот эту информацию о состоянии неплатежеспособности.
Ъ: Значит, о всеохватной проверке речи нет — только то, что попадает в поле зрения?
С. Б.: Пока в основном то, что попадает в поле зрения. Но таким образом и идет "пропускание сквозь сито" государственных предприятий и АО с государственными долями. Вот у нас есть уже материалы первых отчетов наших агентств. На 15 августа, скажем, по стране уже проверено почти две тысячи предприятий. И поскольку проверка была ориентирована по сигналам о неплатежеспособности, то понятно, что свыше полутора тысяч предприятий оказались неплатежеспособными — по первым данным. Агентства начали работать и рассылают предприятиям уведомления об их неплатежеспособности.
Ъ: Это и есть "попадание в список"?
С. Б.: Да, это и есть попадание в список.
Второй этап: его все-таки можно избежать
С. Б.: Перечень сам по себе юридической силы не имеет, он только дает нам возможность достоверно знать, сколько же предприятий — по количеству, по отраслям, по территориям — находится в состоянии неплатежеспособности.
На каждое предприятие, попадающее в перечень, заводится специальная карта, в которой есть все необходимые сведения: и численность рабочих, и выпускаемая продукция, и структура дебиторов. И очень важен такой момент: а должно ли ему государство? и должно ли оно государству? Исходя из этого, мы можем начинать готовить решения о выходе из неблагополучного финансового положения. Вот тут-то и начинается второй этап.
Ъ: Но ведь боятся и первого, попадания в список?
С. Б.: Да, оно неприятно само по себе. Прежде всего потому, что многие — в том числе, кстати, даже высокопоставленные правительственные чиновники — путают неплатежеспособность с банкротством. И надо, наконец, с этим разобраться. Любой может оказаться должником: вы, я, предприятие, государство. Все находятся в системе каких-то взаиморасчетов, все кому-то что-то должны, но каждый несет обязательства вернуть долги. Каким образом — это другой вопрос. Поэтому само по себе состояние неплатежеспособности не является еще критической чертой, потому что есть факты, когда мы выводим предприятия из перечня...
Что бы там ни было раньше, но получив уведомление, и предприятие, и соответствующее отраслевое министерство делают все возможное, лишь бы выйти из кризиса. Потому что наличие предприятия в перечне говорит о том, что директор предприятия не соответствует должности. Вполне вероятно, что в дальнейшем он будет снят с нее: начнет действовать процедура президентского указа #1114 и многое другое...
Я хочу сказать, что это справедливо — все остальные рычаги воздействия на государственных директоров исчерпаны. У государства не осталось механизма воздействия на предприятия, находящиеся в его собственности. Вся действующая нормативная база подразумевает, что государственным можно, оказывается, распоряжаться как своим. А вот с момента признания неплатежеспособности — все. Все! Вот руководство предприятия и стремится выскочить из этой зоны, используя самые различные рычаги.
Например, мы объявили неплатежеспособным тракторный институт, НАТИ. Оказывается, ему Комитет по машиностроению задолжал. Естественно, НАТИ и Роскоммаш обратились к нам: как же так? мы выполняли государственный заказ...
А если вы выполняли государственный заказ, то государство должно по своим обязательствам расплатиться. Нашел Роскоммаш возможности, заплатил деньги за выполненную работу.
Ъ: Прекрасный финал. Но едва ли можно рассчитывать на его распространенность.
С. Б.: Бывает и по-другому. Предприятия начинают, попросту говоря, выколачивать свои долги — скажем, за продукцию, отпущенную без предоплаты. В конце концов, два директора, которые заключали между собой подобные сделки, всегда договорятся... Один другому скажет: слушай, ты мне отдай — я банкрот. Завтра меня просто не будет, ты вообще этой продукции не получишь. А минимизировав дебиторскую задолженность, предприятие имеет возможность расплатиться по кредитам и соответственно войти в зону платежеспособности. Хороший механизм?
Есть и еще варианты. Скажем, предприятие само приходит с бизнес-планом и говорит: да мы неплатежеспособны, но у нас есть такие-то предположения, возможности, прошу вас, проведите проверку, мы вам докажем... Здесь должны работать аналитики.
Как еще можно выйти из состояния неплатежеспособности? Можно выйти из нее, если коэффициенты неплатежеспособности были подсчитаны неверно. Мягко выражаясь. Например, бывает, что предприятие представляет свой бухгалтерский отчет, в котором есть скрытые элементы. Скрыто, скажем, наличие сырья, какой-то продукции, каких-то банковских счетов. То есть предприятие умышленно себя подводит к банкротству. Вот чтобы этого не было, в промежутке между определением
неплатежеспособности и принятием решения о судьбе предприятия должен быть независимый аудит.
Ъ: Но ведь сейчас его нет?
С. Б.: Ну как вам сказать, вот, например, агентство по банкротству в Самаре провело аудиторскую проверку за счет должника. И выяснилось, что настоящий коэффициент текущей ликвидности втрое выше представленного в бухгалтерском отчете. Конечно, говорить о финансовом благополучии такого предприятия тоже не приходится: рано или поздно при таком наличии омертвленных капиталов оно придет в состояние негодности на рынке.
Можно говорить о целой группе предприятий, которые стремятся восстановить платежеспособность. Вдруг находят забытые счета, изыскивают определенные ресурсы у дочерних предприятий — то есть пытаются как-то защититься, приводят в порядок свою собственную структуру. Это весьма немаловажный факт, потому что в ходе наших величайших преобразований, с девяностого года в особенности, мы получили такую кашу с учрежденными дочерними фирмами, компаниями, СП, АОЗТ, кооперативами, что сколько ушло и куда — одному Богу известно. И вот эта акция — признание неплатежеспособности — все-таки она каким-то образом возвращает в нормальное состояние тех, кто захочет в него вернуться.
А что будет с неизбежавшими?
Ъ: А каков вообще возможный исход для предприятий, остающихся в перечне? Что может быть с ними дальше?
С. Б.: Дальше вступает в свои права по решению вопроса о несостоятельности Федеральное управление.
Первое, что напрашивается — смена собственника. Это как бы продолжение приватизации, но на несколько иной манер, чем заложено в государственной программе. Речь идет об ускоренной продаже государственного пакета акций, при этом пакет может не стоить ничего, но покупатель обязуется погасить определенную часть долга. То же самое касается полностью государственных предприятий: продажа предприятий целиком, всего имущественного комплекса. Важно сохранить производство, важно очистить бизнес от долгов, чтобы предприятие функционировало, а захочет ли новый собственник сохранить профиль выпускаемой продукции или не захочет — его дело.
Ъ: Как я понимаю, таких случаев еще не было?
. Б.: Таких случаев не было, потому что указ #1114 вышел только в июне. Это сейчас мы приняли несколько решений о продаже целых заводов, там началась предпродажная подготовка, которую осуществляют антикризисные управляющие. Насколько успешно пройдет продажа, покажет, конечно, время, но мы рассчитываем, что она привлечет более эффективного собственника: имущество передается одному владельцу, не зависящему от акционеров. И с новым собственником, который рассчитался с частью долгов, наверняка начнут играть в инвестиционный процесс и соответствующие финансовые институты. Доверие банков, подорванное предыдущим управленцем, может быть восстановлено: новый хозяин принесет бизнес-план, покажет возможности...
Ъ: То есть в любом случае прежняя администрация не имеет шансов уцелеть при этой процедуре?
С. Б.: Практически не имеет.
Ъ: А теоретически — имеет?
С. Б.: Если директор докажет, что именно он сможет подготовить предприятие к продаже. При этом он уйдет из статуса директора и будет работать по договору-подряду; он уже будет нанятый нами человек.
Ъ: А в принципе из кого должны подбираться эти управляющие?
С. Б.: Мы должны создать целую систему подготовки антикризисных арбитражных и конкурсных управляющих. Чем мы и занимаемся: первый поток на базе Академии народного хозяйства уже прошел, совместно с французами мы его обучали. Только сегодня завершили переговоры, совместно с немцами в октябре начнем новый курс подготовки.
Кто нам поставляет кандидатов? Во-первых, отраслевые министерства и ведомства. Во-вторых, наши агентства на местах, где тоже формируется определенный круг людей, на которых возлагаются надежды. В-третьих, нам предлагают банки отбираемых ими людей: банки полагают, что, поработав на таких должностях, эти люди будут лучше знать производство, смогут проводить оценки бизнеса. В-четвертых, бизнес-структуры: многие компании, в том числе и производственные, направляют к нам людей на обучение. То есть они оплачивают обучение, рассчитывая на то, что в дальнейшем эти люди, утвержденные нами или судами, будут работать в интересах компании.
Ъ: Но ни о каком благом исходе для предприятий, попавших в перечень, я не услышал. Разве сам факт попадания в перечень не может стать поводом дать кредит, какие-то льготы?
С. Б.: 20 мая вышло постановление правительства #498 (см. Ъ #20). Оно утвердило, в частности, порядок выделения государственных средств неплатежеспособным предприятиям. Вот предприятие, попавшее в наш перечень — и запрещенное к приватизации — нуждается в государственной поддержке (либо надо снимать ограничения). Для того, чтобы уточнить, какие же суммы нужны и на что, составляется и утверждается бизнес-план. Причем средства могут быть ведь не только в виде прямой государственной поддержки, но и в виде набора льгот, снятия каких-то ограничений — и все эти элементы должны подтверждаться бизнес-планом.
А сегодня ведь как? Приходят и говорят: дай нам деньги "на пополнение оборотных средств". Таких вещей мы не понимаем — для предприятий, которые уже становятся неплатежеспособными.
Наша задача, чтобы это постановление заработало, и вполне вероятно, что первый шаг мы сейчас сделаем с одним из вольфрамовых рудников, который находится в состоянии неплатежеспособности и требует государственной поддержки. И мы как раз видим, что через нас может быть реализован механизм этой поддержки. У государства появляется алгоритм: не всем выделять деньги, а скажем, неплатежеспособным предприятиям, которые могут восстановить платежеспособность в рамках реализации бизнес-плана. Речь, конечно, не идет об убыточных предприятиях, которые не восстановить.
Весь же спектр возможных решений таков: перевод предприятия в разряд казенных, государственная поддержка, снятие ограничения с приватизации — и продажа, ликвидация.
Ъ: Но пока ни по одному из этих путей ни одно предприятие не дошло до конца?
С. Б.: До конца, конечно, еще ни одно не дошло, хотя по нескольким предприятиям принято решение о ликвидации.
К концу августа Временная комиссия ФУДН по делам предприятий-должников приняла решения по 29 предприятиям. В 8 случаях констатировано восстановление платежеспособности; в трех случаях принято решение о ликвидации; в 6 случаях — продажа консолидированного пакета акций; в 5 случаях — конкурсная продажа всего предприятия; в трех случаях — распродажа активов. Были случаи обязательной приватизации, передачи в арбитражный суд. Директора уволены в 10 случаях.
Важно подчеркнуть, что это — работа творческая. Нет стандартных схем, как в приватизации. Каждое новое предприятие фактически подразумевает новое решение. Из наших 29 решений нет двух одинаковых. То есть мы сейчас даже не можем рекомендовать в агентства действовать по прецеденту: в такой-то ситуации надо принимать такое-то решение.
Ъ: Но из 29 случаев правила трудно извлечь.
С. Б.: Я думаю, что и 299 сделаем — все равно правила вряд ли будут определены, потому что это сугубо индивидуальная работа. Сегодня важно для нас довести принимаемые решения до конца, проследить, как они выполняются.
Ъ: Есть ли у вас шанс изменить традицию ГКИ? Не было случая, чтобы Госкомимущество назвало срок и в него уложилось. У вас будет иначе?
С. Б.: Мы будем стремиться, чтобы было иначе. Мы работаем с предприятиями, которые на грани — начала социального конфликта, самоликвидации. Было предприятие, работало, вот цеха — и вдруг кончено, людей увольняют, цеха разваливаются, и остается недвижимость, которая через год тоже будет никому не нужна, все разморозится. Поэтому наша задача ни в коем случае не затягивать, а, наоборот, форсировать реализацию решения. Насколько это получится, я не могу сказать, но мы постараемся.
Перейдем к конкретным примерам
Ъ: Еще как раз по поводу "на грани". Как-то так получается, что далеко не безнадежные предприятия попадают к вам в перечень — взять хотя бы историю с "Кристаллом".
С. Б.: На этот вопрос отвечу вопросом. Может ли в какой-либо другой стране рентабельное предприятие стать неплатежеспособным? Как правило, нет. А в России? Может. Или необдуманная финансовая политика проводится предприятием, или нарушения, связанные с реализацией продукции, финансами и прочие дела, которые никак под криминал и уголовный Кодекс не подходят, потому что там черт ногу сломит. И вот предприятие, производя абсолютно ликвидную продукцию — по нашим понятиям, водка абсолютно ликвидна — имеет долги порядка 3 миллиардов. Завод не создал оптовую сеть, работает через посредников. Понятно, почему. Все понятно. Но деньги-то не возвращаются. Естественно, дебиторская задолженность нарастает с каждым днем, а он отпускает без предоплаты продукцию — и вынужден, строя новые цеха, новую технологическую линию, и в принципе являясь неплохим предприятием по рентабельности, набирать кредиты, попадая в долги. Чем виноват Брянский спиртовый завод, который поставляет им исправно спирт и которому "Кристалл" задолжал сотни миллионов рублей? Вот и оказывается, что мы все-таки должны принять некоторые меры к тем предприятиям, которые далеко не банкроты.
Ъ: А какой была бы судьба обыкновенного иска Брянского завода к "Кристаллу"?
С. Б.: Я думаю, что замотали бы. Поэтому Брянский завод и обратился к нам с просьбой помочь: ведь и он государственный, и "Кристалл" на 51% государственный. Вот такая роль перепала Федеральному управлению.
Наш корреспондент связался по телефону с директором "Кристалла" Владимиром Ямниковым, который сказал: "От Брянского спиртозавода никаких официальных претензий в наш адрес не поступало. Просто попросили расплатиться по текущей задолженности. Мы провели сверку — оказалось, те запросили на 108 млн рублей больше. Но в любом случае — с ними расплатились уже две недели назад. Вообще говоря, конфликт начался, когда мы отказались брать у них спирт по завышенной цене. А теперь и вовсе с ними работать не будем. А насчет неплатежеспособности — все дело в налогах".
Я уверен, что "Кристалл" восстановит платежеспособность достаточно быстро — с Брянским заводом за последний месяц он уже расплатился. Но и в нынешнем положении самая главная санкция, которая может быть применена к этому заводу — это отстранение директора в рамках указа #1114.
Ъ: Это санкция не к заводу, а к администрации.
С. Б.: Естественно! А завод как работал, так и будет работать. Народ как пользовался этой продукцией, так и будет — если, конечно, не будут на этом играть специально.
Ъ: Это как?
С. Б.: Например, возмущенный директор возбудит коллектив, скажет, что сейчас их всех обанкротят, уволят, закроют, распродадут станки, оборудование, и вот мы лишимся рабочих мест. Такое бывает. Есть данные с мест от наших территориальных агентств, что руководители предприятий готовы проводить подобные кампании среди своих коллективов: бойтесь банкротства, потому что вас выгонят на улицу. На самом же деле все наоборот. Бояться банкротства нужно менеджерам, которых действительно выгонят на улицу.
По отношению к таким предприятиям мы вынуждены принять меры для того, чтобы расчистить этот кризис неплатежей, чтобы начали платить друг другу. И видите, первые факты показывают: платят — понемножку, проценты пока, это незаметно. Но если начали расплачиваться, то мы на верном пути.
Ъ: Так вы играете педагогическую роль?
С. Б.: В части признания неплатежеспособности — да. Я бы сказал так: роль учителя с линейкой, который может ударить, а иногда это и делает — перед тем как выгнать из класса.
Ъ: Говорят, в ваших перечнях и Владимирский тракторный завод...
С. Б.: Это давно уже. Причем завод сам выступил с инициативой проверки неплатежеспособности в связи с тем, что там новый директор был назначен, Иосиф Бакалейник. У нас с ним добрые отношения, мы как раз сейчас рассматриваем возможности ускоренной продажи пакета их акций на инвестиционном конкурсе. Он просто использовал механизм наших полномочий, чтобы "продавить" ускоренную продажу. И чтобы мы имели возможность "прозрачно" провести продажу. Вот и все.
Г-н Бакалейник, директор Владимирского тракторного, в телефонном разговоре подтвердил нам, что завод сам обратился в ФУДН. При этом г-н Бакалейник с похвалой отозвался об уровне работников Федерального управления, приезжавших на завод для анализа ситуации: они подсказали несколько решений по реорганизации АО, которые сейчас проводятся в жизнь и сулят значительные финансовые выгоды.
Ъ: Сотрудничеством с вами очень довольны и на АЗЛК (см. Ъ #31). Какова была ваша позиция с этим заводом?
С. Б.: На АЗЛК мы предложили схему ускоренной приватизации. Там в силу бюрократических заморочек в течение года после подписания указа президента не решался вопрос о приватизации. К нам обратилась налоговая инспекция, чтобы мы посмотрели финансовое состояние: росла задолженность и так далее. Мы проверили, встретились с руководством завода, увидели возможность ускоренной приватизации через продажу контрольного пакета акций, разработали совместно процедуру продажи и, исходя из своих полномочий, подготовили соответствующий проект указа, направили его в правительство и в ГКИ. Но и там не обошлось, к сожалению, без проволочек.
Ъ: Это несколько не совпадает с тем, что вы чуть раньше говорили: в истории с АЗЛК нетронутым осталось руководство завода...
С. Б.: Да, тогда еще не было указа о продаже предприятий-должников, был только указ об обязательной приватизации. Мы не могли использовать полномочия, которых у нас еще не было.
Ъ: А сейчас бы вы...
С. Б.: А сейчас бы использовали. Ну, и потом еще вопрос: кто бы купил АЗЛК, вряд ли его купили бы. На самом деле на АЗЛК, как и на ЗиЛе, нужно проводить глубокую реорганизацию.
Александр Ъ-Привалов