Гастроли театр
На сцене петербургского Александринского театра в рамках одноименного фестиваля закончились гастроли берлинского Дойчес-театра. Режиссер Михаэль Тальхаймер показал свою версию пьесы Герхарта Гауптмана "Крысы". Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Фестиваль "Александринский", по замыслу худрука театра Валерия Фокина, должен собирать на главной драматической сцене Петербурга театры-побратимы — зарубежные театры, имеющие (официально или неофициально) статус национальных. Зная волю господина Фокина к обновлению Александринской академии, легко поверить, что прежде всего его интересуют театры, где та или иная национальная традиция не просто пылится в сценической витрине, но регулярно подпитывается новой режиссурой. В этом смысле Дойчес-театр — идеальный пример для подражания: в театре, которым когда-то руководили Отто Брам и Макс Рейнхардт, сегодня собрана не только лучшая труппа Германии. Здесь работают и режиссеры, определяющие ныне лицо немецкого театра.
Подъем Дойчес-театра в последние годы связывают прежде всего с именем Михаэля Тальхаймера, сейчас исполняющего обязанности главного режиссера театра. Обычно он ставит классические пьесы — те, у которых есть внятная история истолкования (этот принцип очень кстати в национальном театре). Но к старым текстам господин Тальхаймер подходит с прагматичной и несентиментальной требовательностью, безжалостно удаляя все, что кажется ему необязательным. Дело не в том, что режиссер Тальхаймер борется за спринтерский рекорд. Его спектакли — вовсе не дайджесты для торопливых прохожих или для школьников, которым нужно рассказать хрестоматийный сюжет, да поживее, а концептуальные и острые сегодняшние версии. Важно не то, сколько Тальхаймер отсекает, а то, сколько оставляет — чтобы дать возможность актерам сыграть свои роли эффектно, сильно и жестко. Чтобы история била наотмашь, но не темой своей, а качеством энергии. Чем-то Михаэль Тальхаймер всегда жертвует, но зато пытается найти квинтэссенцию текста, главный, по мнению режиссера, нерв.
Сказать, что "метод Тальхаймера" универсален, будет неправдой: например, "Три сестры" у него не получились. А вот из "Крыс" вышел без преувеличения выдающийся спектакль. Полузабытая даже в Германии пьеса классика немецкой драматургии Герхарта Гауптмана уместилась у режиссера в полтора часа сценического времени. Михаэль Тальхаймер отжал из написанных сто лет назад "Крыс" не только половину слов, но и все приметы быта. Драму Гауптмана играют в узкой и пустой горизонтальной щели, устроенной художником Олафом Альтманом посреди сцены. Пространство высотой метра полтора образовано двумя плоскостями — настоящим крысам в нем было бы вольготно, а вот людям тяжело: во весь рост не выпрямиться, нужно или сгибаться, или выгибаться, кособочиться. Искажение пространства — воплощение искаженных человеческих нравов.
Пьеса "Крысы", возможно, родилась из бульварной криминальной хроники. В ее основе — тайна деторождения. Ребенок, выношенный одной берлинской горничной, полькой Паулиной, оказывается в руках у бездетной фрау Ион, которая стремится сохранить таким образом свой брак с каменщиком Ионом. За желание получить ребенка назад Паулина поплатится жизнью. А когда правда вскроется, покончит собой и фрау Ион. В натуралистической драме Гауптмана Михаэль Тальхаймер расслышал, с одной стороны, эхо античной трагедии (совсем недавно господин Тальхаймер ставил "Орестею", в которой блестяще сыгравшая в "Крысах" фрау Ион актриса Констанция Беккер была Клитемнестрой), а с другой — громовые раскаты грядущего немецкого экспрессионизма.
Как крысы в норе, шныряют персонажи по сцене. Они будто зажаты в тиски, и кажется даже, что постепенно по мере развития истории плоскости незримо сближаются, готовые окончательно раздавить изуродованных обстоятельствами людей. Согнувшие шею фигурки выбегают из глубины сцены вперед, останавливаются в полушаге перед пропастью — и застывают в неудобных позах, вглядываясь в пустоту. Один раз господин Тальхаймер позволит себе пошутить: Ион сбросит в пропасть пепел с сигареты. Но вообще-то в "Крысах" не до шуток, а плоскость, отделяющая игровое пространство от зрительного зала, становится своеобразным оптическим прибором: лица застывают масками, а сочетание фигурок "отпечатывается" экспрессионистской фреской.
Одно из мест действия пьесы "Крысы" — чердак дома, в котором живет директор театра Хассенройтер. На чердаке он хранит старые декорации, а в одном из эпизодов даже дает урок актерской игры. Для развития действия это сцена вроде бы необязательная, но Михаэль Тальхаймер ее как раз и не вычеркивает: мотив театра у Гауптмана возник, конечно, не просто так. А к теме "как современно играть классику" спектакль Дойчес-театра дает калорийную пищу для размышлений.
Оставаясь рациональной режиссерской затеей, "Крысы" все время восхищают острой и содержательной игрой каждого из актеров. Экстремальные условия игры не сковывают труппу, напротив, словно концентрируют, собирают в пучок эмоциональную энергию каждого. Минималистская эстетика "Крыс" дисциплинирует исполнителей и одновременно дает любому шанс запомниться зрителям надолго. А финал, отданный актеру Свену Леману,— узнавший страшную правду и потерявший жену Ион словно превращается в обезьяну, корчится в беззвучных криках тела — пожалуй, одно из высших достижений актерского искусства, которые можно увидеть сегодня в театре. В общем, острый ум и неподдельное чувство соединились в спектакле столь гармонично, что "Крысы" могут служить выставочным образцом живого театра, не рвущего с традицией.