На сцене петербургского Александринского театра в рамках одноименного фестиваля закончились гастроли берлинского Дойчес-театра. Режиссер Михаэль Тальхаймер показал свою версию пьесы Герхарта Гауптмана "Крысы". Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Фестиваль "Александринский", по замыслу худрука театра Валерия Фокина, должен собирать на одной из главных драматических сцен Петербурга театры-побратимы — зарубежные театры, имеющие (официально или неофициально) статус национальных. Зная волю господина Фокина к обновлению Александринской академии, легко поверить, что прежде всего его интересуют театры, где та или иная национальная традиция не просто пылится в сценической витрине, но регулярно подпитывается новой режиссурой. В этом смысле Дойчес-театр — идеальный пример для подражания: в театре, которым когда-то руководили Отто Брам и Макс Рейнхардт, сегодня собрана не только лучшая труппа Германии. Здесь работают и режиссеры, определяющие ныне лицо немецкого театра.
Подъем Дойчес-театра в последние годы связывают прежде всего с именем Михаэля Тальхаймера, сейчас исполняющего обязанности главного режиссера театра. Обычно он ставит классические пьесы — те, у которых есть внятная история истолкования (этот принцип очень кстати в национальном театре). Но к старым текстам господин Тальхаймер подходит с прагматичной и несентиментальной требовательностью, безжалостно удаляя все, что кажется ему необязательным. Дело не в том, что режиссер Тальхаймер борется за спринтерский рекорд. Его спектакли — вовсе не дайджесты для торопливых прохожих или для школьников, которым нужно рассказать хрестоматийный сюжет, да поживее, а концептуальные и острые сегодняшние версии. Важно не то, сколько Тальхаймер отсекает, а то, сколько оставляет — чтобы дать возможность актерам сыграть свои роли эффектно, сильно и жестко. Чтобы история била наотмашь, но не темой своей, а качеством энергии. Чем-то Михаэль Тальхаймер всегда жертвует, но зато пытается найти квинтэссенцию текста, главный, по мнению режиссера, нерв.
Сказать, что "метод Тальхаймера" универсален, будет неправдой: например, "Три сестры" у него не получились. А вот из "Крыс" вышел без преувеличения выдающийся спектакль. Полузабытая даже в Германии пьеса классика немецкой драматургии Герхарта Гауптмана уместилась у режиссера в полтора часа сценического времени. Михаэль Тальхаймер отжал из написанных сто лет назад "Крыс" не только половину слов, но и все приметы быта. Драму Гауптмана играют в узкой и пустой горизонтальной щели, устроенной художником Олафом Альтманом посреди сцены. Пространство высотой метра полтора образовано двумя плоскостями — настоящим крысам в нем было бы вольготно, а вот людям тяжело: во весь рост не выпрямиться, нужно или сгибаться, или выгибаться, кособочиться. Искажение пространства — воплощение искаженных человеческих нравов.
Пьеса "Крысы", возможно, родилась из бульварной криминальной хроники. В ее основе — тайна деторождения. Ребенок, выношенный одной берлинской горничной, полькой Паулиной, оказывается в руках у бездетной фрау Ион, которая стремится сохранить таким образом свой брак с каменщиком Ионом. За желание получить ребенка назад Паулина поплатится жизнью. А когда правда вскроется, покончит собой и фрау Ион. В натуралистической драме Гауптмана Михаэль Тальхаймер расслышал, с одной стороны, эхо античной трагедии (совсем недавно господин Тальхаймер ставил "Орестею", в которой блестяще сыгравшая в "Крысах" фрау Ион актриса Констанция Беккер была Клитемнестрой), а с другой — громовые раскаты грядущего немецкого экспрессионизма.
Как крысы в норе, шныряют персонажи по сцене. Они будто зажаты в тиски, и кажется даже, что постепенно, по мере развития истории, плоскости незримо сближаются, готовые окончательно раздавить изуродованных обстоятельствами людей. Согнувшие шею фигурки выбегают из глубины сцены вперед, останавливаются в полушаге перед пропастью — и застывают в неудобных позах, вглядываясь в пустоту. Один раз господин Тальхаймер позволит себе пошутить: Ион сбросит в пропасть пепел с сигареты. Но вообще-то в "Крысах" не до шуток, а плоскость, отделяющая игровое пространство от зрительного зала, становится своеобразным оптическим прибором: лица застывают масками, а сочетание фигурок "отпечатывается" экспрессионистской фреской.
Одно из мест действия пьесы "Крысы" — чердак дома, в котором живет директор театра Хассенройтер. На чердаке он хранит старые декорации, а в одном из эпизодов даже дает урок актерской игры. Для развития действия это сцена вроде бы необязательная, но Михаэль Тальхаймер ее как раз и не вычеркивает: мотив театра у Гауптмана возник, конечно, не просто так. А к теме "как современно играть классику" спектакль Дойчес-театра дает калорийную пищу для размышлений.
Оставаясь рациональной режиссерской затеей, "Крысы" все время восхищают острой и содержательной игрой каждого из актеров. Экстремальные условия игры не сковывают труппу, напротив, словно концентрируют, собирают в пучок эмоциональную энергию каждого. Минималистская эстетика "Крыс" дисциплинирует исполнителей и одновременно дает любому шанс запомниться зрителям надолго. А финал, отданный актеру Свену Леману, — узнавший страшную правду и потерявший жену Ион словно превращается в обезьяну, корчится в беззвучных криках тела — пожалуй, одно из высших достижений актерского искусства, которые можно увидеть сегодня в театре. В общем, острый ум и неподдельное чувство соединились в спектакле столь гармонично, что "Крысы" могут служить выставочным образцом живого театра, не рвущего с традицией.