К такому выводу склоняет сличение указа президента Крыма о роспуске ВС с годичной давности указом президента РФ #1400. Самым парадоксальным в крымской поэтапной конституционной реформе является набор ее деятелей, доселе в особых симпатиях к российской исполнительной власти (и ее указу #1400) никак не замеченных.
Всякая аналогия хромает, и можно надеяться, что крымско-российская аналогия будет хромать в приятную сторону, и Симферополь избежит прискорбных событий, год назад имевших место в Москве. Тем не менее сходство впечатляет: суверенитет крепчает; формальный верховный суверен, видя, как власть над мятежной территорией уплывает у него из рук, безуспешно пытается удержать хоть что-то; отношения между некогда дружными победителями — президентом и ВС — стремительно портятся; взаимные обвинения в узурпации нарастают; обе стороны пытаются урезать полномочия оппонента; правительство объявляет о невозможности работать; президент объявляет о роспуске ВС.
Сходство понятно. В последовательной триаде "партократия — власть Советов — президентура" Советы (ВС Крыма, Съезд народных депутатов РСФСР, Моссовет etc.) реально исполняют не постоянную законодательную, но всего лишь промежуточную учредительную функцию, будучи чем-то вроде куколки в триаде "гусеница — куколка — бабочка". Когда бабочка в образе Ельцина и Мешкова (в перспективе — Лукашенко) начинает порхать, из тени в свет перелетая, оболочка куколки, желающая вновь заключить бабочку в свои объятия, обречена. Пользуясь гегелевской терминологией, постоянная борьба исполнительной и законодательной власти (которую у нас любят иллюстрировать примером США) есть проявление единства и борьбы противоположностей, тогда как мешковско-ельцинские дела с ВС отражают совсем другой закон диалектики — отрицание отрицания.
В крымском же казусе диалектичность усугубляется тем, что поэтапную конституционную реформу устроили политики, чьи политические связи и симпатии принадлежали никак не устроителям аналогичной российской реформы, но скорее их оппонентам. Президент Крыма Мешков длительное время пользовался поддержкой российских патриотов типа Бабурина, которых в симпатиях к указу #1400 и его аналогам заподозрить трудно. Осенью 1993 года нынешний премьер Сабуров занял позицию, близкую к нулевому варианту Явлинского--Зорькина, теперь же он клеймит крымский ВС и отвергает всякие нулевые варианты в выражениях, заставляющих вспомнить самые яркие образцы российского демократического радикализма годичной давности. Дело тут не в упреках, а в том, что структурные закономерности взаимоотношений куколки и бабочки оказываются сильнее, чем самые тесные горизонтальные связи конкретных политиков. То, что российская "партия куколки" фактически сделала Мешкова президентом, никак не помешало ему обойтись с крымской "партией куколки" по рецепту Ельцина.
Получилась сильнейшая переполюсовка. Российская патриотическая пресса усиленно громит своего вчерашнего кумира Мешкова, а сам кумир из лидера российской пятой колонны превратился в вернейшего подданного киевской державы. Мешков, в конце марта призывавший бойкотировать выборы в ВС Украины и обещавший воплотить в жизнь результаты плебисцита о крымской независимости "силами администрации и Черноморского флота", теперь указывает, что "значительная часть деятельности ВС Крыма носила экстремистский, деструктивный характер, что, согласно логике событий, могло бы привести к попытке насильственного выхода Крыма из состава Украины", тогда как "президент и правительство (вероятно, поборник крымской самостийности Сабуров. — Ъ) Крыма неоднократно предпринимали шаги к тому, чтобы остановить этот процесс". Более того: "Конструктивная позиция, занятая руководством Украины" отныне "вызывает чувство благодарности и симпатию у всех крымчан". На фоне такой конструктивности, благодарности и симпатии совершенно справедливые, но несколько запоздалые напоминания о том, что "обе ветви государственной власти избирались под флагом предвыборного блока 'Россия', выступая за 'крымско-российскую идею'", выглядят непростительно наивными.
Если симферопольская стычка ограничится, как это было до сих пор, бескровным явлением народу "ялтинских казаков", в непосредственном и очень сильном выигрыше окажется Киев. Пойдя на открытый внутренний конфликт не после (что, конечно, было практически неизбежным), а до отсоединения от Украины, крымские власти устроили усобицу перед лицом общего противника. Мало того, что это сильно отдаляет торжество "крымско-российской идеи". Усобица властей обыкновенно подрывает престиж обеих спорящих сторон — в пользу третьей, которой является Киев, в случае крайней необходимости могущий теперь с меньшей, чем прежде, опаской вводить в Крыму прямое президентское правление. То, что крымчане пренебрегли столь напрашивающимся соображением, может объясняться двояко: либо совсем уж несусветным политическим провинциализмом, носители которого не умеют считать даже такие варианты, либо появлением некоторой новой комбинации, делающей все вышеприведенные соображения не столь существенными.
Первая версия сомнительна, ибо всякий провинциализм имеет пределы. Все союзные республики, а также непризнанные государственные образования до сих пор прекрасно понимали, когда нужно стоять общим фронтом против суверена, а когда можно расслабиться и всласть подраться chez soi — отчего же крымчане должны быть глупее грузин или молдаван.
Похоже, что соответствует действительности вторая версия. Накануне поэтапной реформы Мешков имел конфиденциальную встречу с Кучмой, и логично предположить, что обсуждались именно условия будущей комбинации. Совершенно случайно поблизости оказался и помощник президента РФ по международным делам Дмитрий Рюриков, который также совершенно случайно мог в данной комбинации представлять российские интересы. Суть же комбинации могла быть связана с тем, что проблема приватизации привлекательной крымской недвижимости не может быть вечно подвешенной, между тем симферопольская власть оказалась зажатой между тремя наиболее мощными "семьями" и была обречена либо на глухое бездействие и постепенное истирание ее жерновами конкурирующих "почтенных обществ", либо на прямое подчинение одному из семейств в видах борьбы с остальными, причем роль президента тут была бы чисто подручной. В такой ситуации единственным выходом могло бы быть появление нового центра силы и нового покровителя. Москва явно не желала идти на прямой конфликт с Киевом и на ввязывание в крымскую мафиозную свалку с неясными последствиями, зато Киев был вполне заинтересован в том, чтобы поддержать того, кто признает суверенитет Украины над полуостровом и в обмен на поддержку Киева во внутренних делах станет явно или тайно саботировать "крымско-российскую идею". В преддверии договора с Украиной Россия скорее всего желала найти хоть какой-то выход из крымского тупика и готова была конфирмовать любую не слишком постыдную для престижа Москвы сделку (затем и Рюриков поблизости находился), а Мешков мог понимать, что другого шанса выскочить из жерновов может и не представиться. В итоге случилась преждевременная драка крымских вождей, и, если не случится худшего, передел крымской собственности сможет произойти при согласном покровительстве Киева и Москвы — то есть хотя бы не при полном вакууме государственной власти.
Максим Ъ-Соколов